То, о чем стоит молчать

      — Выпьешь за меня? — просит Лоренцо.       А в глазах — пустота. И тусклое отражение Клариче. Будто вся жизнь под откос пошла.       Смешной такой. Как маленький снова.       Джулиано думает, что у кубка на пиршественном столе слишком зеленые грани. Он не любит зеленый — ни сам полностью, ни его оттенки. Жухлая или яркая зелень не хранит в себе ничего примечательного.       То ли дело голубой. Краска для самих небес, живые знамена, насыщенные платья придворных дам. Взять чуть темнее — и можно примерить на свои собственные плечи. Взять чуть светлее — и можно...       ...увидеть его в глазах брата.       — Выпью.       У кубка ледяная поверхность, неприятно холодящая кожу. Внутри — мерзкое, безвкусное пойло иностранных послов. Джулиано глотает его до последней капли, с трудом отрывая глаза от Лоренцо.       Ему нужно.       Очень нужно забыться.       Зеленый, не голубой.       Слышишь, Джулиано?       Зеленый, не голубой. Ни намека на брата.       Так что не позволяй себе, не вспоминай...       ...те нежно-небесные простыни на его постели и бледное тело поверх.       Не тешь себя тем, что за широким балдахином можно было найти любой оттенок синего.       — Выпьешь еще? — У Лоренцо сухие обветренные губы.       И это абсолютно ненужный факт — сколько поцелуев оставила на них Клариче. Но почему-то так до боли сильно хочется узнать.       Жидкость из графина наполняет кубок практически до краев. Джулиано качает его в ладони, размышляет: если брат уговаривает напиться, значит, со стороны он совсем похож на мертвеца.       Он поднимает голову под шум бродячих менестрелей.       — Я не страдаю, если хочешь знать.       Я просто полон тебя, полон тобой — каждой твоей улыбкой, каждой твоей черточкой. У меня под веками карта из всех твоих родинок, всех твоих судорожных вдохов. Я помню, как трепетно дрожат твои ресницы поутру и что нужно сделать, чтобы заставить тебя смеяться.       Я — не она.       Только и всего.       Мне правда совсем не больно.       Лоренцо смотрит, чуть склонив голову к плечу. И в глазах — пелена мутная, плотная, темная. Что там, у тебя под кожей?       Такая же буря, как и у меня? Бушующий ураган, кричащая стихия? Или попросту рвутся вены, когда я смотрю на другую? Когда ты обнимаешь — свою Клариче?       — Но я выпью за тебя снова, брат, — Джулиано поднимает кубок к губам.       И Лоренцо обхватывает его руки на половине пути. Тянет к себе, заставляет сделать шаг навстречу.       — Мне... мне захотелось тоже.       Отпивает — не спуская глаз, не моргая даже.       Джулиано кажется, он совсем не дышит.       Лишь сжимает пальцы все крепче и крепче, крепче и крепче, и это так болезненно приятно — ощущать, как ногти вгрызаются в кожу, а они все еще молчат и терпят, и впереди целая вечность недопонимания, непрощения. Но прямо сейчас они смотрят друг на друга и копят силы, и вселенная крутится где-то между, стыкуясь по линиям-перекрестьям взглядов.       Лоренцо срывается первым. Как всегда.       Пихает локтем в бок, оказывается непозволительно близко всего на мгновение.       — Нам нужно поговорить.       Поговорить? Не больше?       Подталкивает его к выходу, позволяя обернуться на пороге. Джулиано окидывает пристальным взглядом зал, цепляет глазами Клариче. Ее платье цвета малахита.       У нее во взоре — немой вопрос и обида, но это вовсе неважно. У Джулиано, в отличие от нее, осталась последняя ночь, ночь с его повелителем, одна на двоих. И он не позволит отнять ее у него.       Зеленое, не голубое.       Наверное, это правильно — то, что он надел сегодня кафтан цвета неба.