Парадокс: Побег

      Бакуго потягивается и шумно зевает, зажмуривая глаза от слепящего солнечного света. Мерно покачивающаяся повозка на не самой ровной вытоптанной дороге его уморила ещё в самом начале пути. Откормленная до размеров винной бочки женщина, хозяйка этой самой повозки, негромко похрапывала внизу, прямо под Бакуго. Впрочем, он и сам только что проснулся. Повезло ещё, что не от дождя — на крыше спать не совсем безопасно.       Глухое постукивание копыт лошадей и скрип колёс повозок навевал приятное чувство азарта путешествия, как бы сопливо это ни звучало. Катсуки приподнялся на локтях осторожно, посмотрев опасливо вперед на кучера, который сонно покачивался на скамье, но всё же крепко держал поводья более бодрой лошади. Глаз его за широкополой шляпой видно не было. Люди в клетке за кучером тоже спали. Прекрасно.       Теперь Катсуки мог осмотреться, куда его завезли. Две повозки окружало поле. Не самое богатое, но после бесконечных песков на границе Мисфитса эта местность казалась Эдемом. Катсуки даже краем глаза успел уловить движение чуть поодаль от них. Из зарослей худого озерца поднялась стайка тощих уток. Бакуго быстро одернул себя, мол, не время и не место, проверил свой мешок и его содержимое, вынул из-под плаща с набедренного пояска новый нож, который он стащил у одного раззявы в Западном Луаме. Путник растянул губы в кривой усмешке, осматривая заточенное лезвие, а потом — своё отражение в металле. И только он хотел юркнуть внутрь повозки, чтоб перерезать горло глупой беспечной свинье, как чутким слухом уловил щелчок взведённого курка. Бакуго осторожно поднял взгляд, стараясь не делать лишних движений и не провоцировать парня с пистолетом. Кучер не спал, с холодной яростью смотря вверх на Бакуго, и держал Катсуки на мушке. Рука у извозчика не дрожала.       — Убирайся, пока я не сделал из тебя решето, — парень с пистолетом ещё немного сдвигает на затылок шляпу, и теперь Бакуго отчётливо видит необычные глаза парня. Гетерохромия.       — А ты заставь меня, — дерзко скалится Катсуки и тут же вскакивает на ноги, наклоняясь в сторону и уворачиваясь от первой пули. Шум выстрела, очевидно, разбудил всех, однако они ещё ничего не понимали.       Катсуки нырнул с крыши повозки вниз, к извозчику, который вел повозку с женщиной и Бакуго, моментом вытолкнул неосторожного парня на дорогу, а сам занял его место.       Пришлось пригнуться, чтобы свистящие сквозь повозку пули не попали ему в спину или голову.       Женщина в повозке неистово визжала, будто её режут тупым ножом и ебут восемь человек одновременно, и даже окрик разноглазого, чтоб она успокоилась, никак не повлиял на это. Визг уже начинал раздражать, а шум выстрелов стих. Перезаряжается?       Катсуки поводьями хлестнул по воздуху, заставляя лошадь громко заржать и прибавить ходу. Повозка под ними тряслась, как ненормальная, колёса и весь корпус скрипели, будто транспорт вот-вот развалится; хозяйка повозок высунулась в проём между тяжёлых занавесей и принялась бешено колотить Бакуго жёсткой подушкой. Он бросил вниз поводья, перехватывая нож поудобнее, и уже намерился исполосовать пухлое лицо, как раздался выстрел, тётка взвизгнула коротко, закатила глаза и обмякла, безвольно повиснув вниз головой. Кровь из дырявой шеи брызнула, окропляя всё вокруг, включая самого Катсуки. Из руки на дорогу выпала подушка и быстро скрылась от взора Катсуки. Блондин недовольно цыкнул, не спеша разгибаться, но попытался спихнуть мёртвую, но ещё горячую и пахнущую маслами и потом тушу так же на дорогу.       Бакуго чертыхнулся, хватая поводья в руки и резко дёргая их на себя, чтобы остановить мчащуюся непонятно куда лошадь. Та резко тормозит, а Бакуго по инерции чуть не слетает с повозки. Путник слышит, как повозка позади него так же едва успевает затормозить, и он, воспользовавшись замешательством кучера с пушкой, перелезает через мёртвое тело, нелестно отзываясь в голове об обмочившейся даме, и, забравшись в повозку, смотрит из темноты в отверстия от пуль в занавесях. Кучер не спешит вставать и убирать пушку, а только воровато осматривается. Осторожничает. Тоже не пальцем делан.       Рабы в клетке волнуются. Кто-то даже разревелся, но пытался подавить истерику.       Шляпа с кучера слетела, показыв короткие волосы, такие же странные, как и глаза. Половина башки седая, а вторую, видимо, вымазали в красном пищевом красителе.       — Ну, выходи давай, ублюдок, или боишься? Ебаный трус! — Половинчатый поднимает пистолет обеими руками к голове дулом вверх и смотрит на замеревшую перед ним повозку, выглядывая какое-либо движение и пытаясь услышать хоть что-нибудь. Бакуго сначала порывался выпрыгнуть и кинуться на него, чтобы вырезать язык за такие заявления, но помедлил. Шкура ему дороже. — Зачем ты пришел?       Бакуго не понимал смысла вопроса. Хочет понять, где спрятался убийца? На такой тупой трюк только даун попадётся. Рисковать пока нельзя, а в повозке ничего твёрже золотой монеты нет, но… Катсуки покосился на свисающую мертвую тушу. Её жира должно хватить, чтобы не достать до него, в случае чего.       Половинчатый на пробу выстрелил в небо и посмотрел в повозку, где, предположительно, спрятался неудавшийся грабитель: то, что этот белобрысый — грабитель, было слишком очевидно. Просто так рисковать шкурой пиздецки глупо.       Катсуки придерживает одной рукой мёртвое тело перед собой и прячется за широкой спиной. Рискнуть? Если этот сраный кучер решит обойти повозку и выстрелить с другой стороны — Бакуго не сможет уклониться или спрятаться. Но сидеть тут вечность ему тоже на хуй не падало.       — Эта старая сука забрала то, что принадлежит мне! — с вызовом хрипло выдаёт Бакуго и ждет, чуть пригнувшись. Раздаётся выстрел — и пуля входит в труп слишком легко. Каков нахал…       — И что же она у тебя забрала? — спокойно спрашивает кучер где-то сбоку за стенкой, и Бакуго спешит лечь на живот, но выстрела не происходит.       — А тебя это уже не касается. Ты пристрелил визжащую суку, можешь взять бабки и валить на все стороны.       Очень кстати под руку попались перевязанные аккуратно холщовые мешочки с монетами. Их было немного, но достаточно. Один из мешков Бакуго выбросил из повозки в сторону второй, вслушиваясь, как металл звонко соприкасается с вытоптанной дорогой, а сами монеты рассыпаются.       — Что-то мало, не находишь? — Голос кучера смеётся, хотя Бакуго отчего-то уверен, что сам парень даже не улыбается. И Катсуки без зазрения совести выбрасывает второй и третий мешочки. — А ты не жадничаешь? — Катсуки слышит голос безумно близко к повозке, будто у самого уха, и вздрагивает.       — А не пойти бы тебе нахуй с такими аппетитами? — Бакуго в бессильной злости сжимает зубы и рычит, как зверь, готовый выпрыгнуть на добычу в любой момент, но ждёт.       Половинчатый молчит, а потом почти безумно хохочет. Клацает затвор.       Парень открывает огонь по повозке, не переставая верещать от безумного веселья. Лошади взволнованно ржут и мечутся, отчего повозка с Бакуго не перестаёт шататься. Даже удивительно, что скакун ещё не дал дёру от звуков выстрелов.       Тряпичное покрытие стремительно превращается в решето, а Бакуго так и не поднимает головы, чтоб не получить пулю в лоб или висок. ***       Киришима буквально лицом впечатывается в прутья клетки и смотрит-смотрит-смотрит. Его не особо волнует, что обезумевший от собственной пальбы кучер может и в клетку начать палить. А ключей-то у них нет, чтобы выбраться.       Киришима загнанно дышит, будто бегал днями по горам. По его лицу крупными холодными каплями к подбородку стекает пот, грязными разводами размазывая пыль по щекам. Сердце колотится под рёбрами, как ненормальное; хочется выдрать его из груди и вгрызться зубами, пока биться не перестанет, потому что раздражает — потому что голова кругом идёт от такого количества кислорода и мир вокруг постепенно меркнет, сужаясь до одной маленькой точки перед собой, до повозки, по которой кучер раз за разом стреляет. Киришима боится услышать вскрик или хрип умирающего Катсуки — единственная его надежда на то, что Киришима не умрёт от истощения в этой сраной клетке вместе с остальными рабами.       Пульс бешено стучит в глотке, мешая ровно дышать; Эйджиро даже не уверен, что он до сих пор всасывает воздух. Рядом кто-то что-то говорит-кричит-плачет, но Эйджиро слышится всё это мутно, неясно, будто ему уши заткнули.       Бакуго жив? Он не умер? Киришима не сдохнет в клетке или в руках какого-нибудь безумного богача? Сколько это ещё будет длиться?       Вопросы бьют монстра по лицу наотмашь, выбивая горячие слёзы и слюни. Киришима не слышит абсолютно ничего, кроме пульса в ушах. Даже выстрелов не слышит, если они всё ещё звучат в трёх шагах от него. Он не чувствует, как кто-то тормошит его за плечо — тело вообще ему не подчиняется. Он так не боялся, даже когда Мамочка злилась на него. А её злость стоила дорого. Иной раз могла стоить и жизни.       Киришима приходит в себя только тогда, когда реально чувствует тяжёлую пощёчину, а после горячую тупую боль по всему лицу, а особенно в носу. За волосы что-то тянет, но Эйджиро и двинуться не может, только смотрит вверх на яркое голубое небо прищуром, в глотку стекает собственная кровь, смачивая сухую наждачку, она же льётся по губам и подбородку. Носом дышать не получается, а если открыть рот и начать дышать, то из горла вырываются жалкие хрипы и кровь пузырится, брызгами вырываясь из открытой пасти.       Его роняют на холодную землю и наконец-то можно увидеть еще что-то кроме неба и повозки с клеткой, которую Бакуго уже старательно закрывал, поворачивая ключ в замке на пару оборотов.       Через секунду он поворачивается к монстру, но Киришима толком понять ничего не может, как получает пинок носком сапога под подбородок, отчего случайно сам себе прокусывает язык и приходится снова давиться своей кровью.       — Ну, как тебе свобода на вкус, щенок? — Бакуго говорит хрипло, смотрит, гордо задрав голову. Пока Киришима пытается сообразить хоть что-нибудь, прижимая бесчувственную сейчас руку к опухшей щеке, Бакуго наклоняется, наматывает тёмные волосы на кулак и запрокидывает чужую голову. И скалится безумно; его зрачки сужены до маленькой точки, что их почти не видно. Психопат. — Напоминает металл, не правда ли?        Бакуго широким движением слизывает кровь Эйджиро над верхней губой и сглатывает. Его всё ещё штырит после бойни с ублюдочным кучером, а адреналин кипит в жилах, заставляя с ума сходить. А может это ещё и лёгкий шлейф феромонов Киришимы: саббат рядом, пусть Бакуго и сменил пробку и замотал склянку в кучу тряпок, чтоб запаха меньше выделялось, Катсуки уверен — этот недалёкий чует даже со сломанным носом.       — Да иди ты… — устало выхрипывает Киришима, тут же заходясь кашлем и пачкая кровавыми каплями лицо Бакуго.       — У меня-то есть, куда идти. А у тебя? Есть место, куда ты можешь вернуться? Твой дом? — Катсуки дышит уже спокойнее, но хватку не ослабляет. Киришима косит взгляд и случайно цепляется за тушу кучера, лежащего ничком на земле. В паре шагов валялся пистолет.       — Откуда у такого, как я, дом? — с иронией отмечает Киришима и в последний раз отхаркивает кровавый комок прочь из горла. — Безродный плебей… Кью говорил слово в слово. Она ненавидит меня, прямо как ты… — Киришима почти в беспамятстве прикрывает глаза, предаваясь воспоминаниям, но Бакуго не позволяет — рывком поднимает того на негнущиеся ноги.       — Я понятия не имею, кто это, и мне глубоко насрать. Всё, что было до, останется там же, в пизде под названием «твоя память». Теперь я твой хозяин и твоё место около меня. По крайней мере до тех пор, пока ты полезен. — Бакуго зол, говорит холодно. А ведь ещё минуту назад от него несло жаром гнева, как от солнца. Такой контраст отрезвляет не хуже ледяной воды. — И вбей в свою сраную пустую коробку — пока ты мне нужен, я найду тебя даже под землёй. По запаху выслежу, сучёныша. Даже не пытайся свалить снова, ясно? — Бакуго отпускает волосы, которые так и остаются торчать на затылке, опускает руку вниз, по шее, мягко, а потом проходится пальцами по краешку ошейника и дёргает за обе цепи.       — Понял.       Где-то на краю сознания Эйджиро понимает, что нахождение рядом с Бакуго равносильно рабству, но в более мягкой форме, что ли? Или это было до того, как он попытался свалить? Однако даже это не ощущается так страшно, как то чувство отчаяния и безысходности, которое топило Киришиму всё это время.       Дышать стало легче, как бы смешно это не звучало со сломанным и забитым кровью носом.       Эйджиро, несмотря на держащую его цепь, падает на колени. Руки всё ещё скованы за спиной, как и ноги, собственно, но его это ничуть не смущает. Бакуго медлит и ничего не делает, пока Киришима носом трется о выступающую даже через ткань тазовую кость, а потом чуть выше, поднимая полы красного жилета носом, кусает, прокусывая упругую, солёную от пота кожу. И с довольным хриплым рыком пьёт.       Отрывают его слишком быстро, но даже этого хватает, чтобы Киришиму прошибло насквозь. На вкус кровь такая же, как у него самого. Женская даже вкуснее будет.       Не то чтобы питьё чужой крови было обязательным ритуалом привязки, да и ритуалом это назвать нельзя — просто обозначить как-то захотелось, а больше ничего не пришло в и без того не соображающую голову. Киришима ведь действительно вкурил слова Катсуки. Он правда верил в то, что за ещё одну такую выходку его просто убьют, не моргнув и глазом. Но даже это его не пугало. Возможно, это он просто ещё не пришёл до конца в себя.       — Я тебя чё, слишком сильно приложил? Какого хера ты творишь? — рычит Катсуки, оттаскивая монстра от себя за цепь на шее, даже не удосужившись глянуть вниз и оценить масштабы.       — Я голоден. Пойдём отсюда? — Киришима поднимает глаза и не торопится отвечать на вопросы. Впрочем, это и не нужно: у Бакуго уже есть свои ответы на них.       — Кто сказал, что я буду тебя кормить? — Катсуки кривит губы, показывая блестящие желтоватые зубки, однако выуживает из-под плаща связку ключей, отобранных у мёртвой женщины с пояса незадолго до этого.       Ключи от кандалов находятся быстро, и Бакуго отбрасывает ржавые цепи в стороны, где они быстро пропадают в невысокой траве. Эйджиро облизывает сухие и колючие губы, на которых давно свернулась кровь, и потирает тёмные кольца на запястьях. Через секунду он вспоминает кое-что и поднимает голову, смотря в упор на клетку, в которой до сих пор сидели рабы и смотрели прямо на них. Многие даже с большой надеждой. Киришима перевёл взгляд на Бакуго, но тот уже отвернулся, возвращаясь к немного подпорченной повозке, а через пару минут выбрасывая из неё на дорогу синее тело госпожи Тург. Лошадь, запряжённая в повозку с клеткой, испуганно заржала и встала на дыбы, после чего опасливо делая пару шагов назад, однако повозка, наткнувшаяся колесом на камень, не стала двигаться дальше.       — Бакуго, а как же они? — Киришима ткнул пальцем в клетку, из которой его самого вытащили несколько минут назад.       — Чего? — Бакуго шипит, выбрасывая еще пару шмоток из повозки. — Я чё, похож на того, кто будет спасать каждую жопу без разбору? А если из них кто-то кинется на нас? Особенно вон тот бугай. — Бакуго кивает на Шоджи и морщится. — Ну нахуй. Как будто мне нужны проблемы. Забей уже и пошли. Я им ничего не должен. Ты — тоже. Залезай уже быстрее, нам надо добраться до Лимба до заката, а это вообще в другую сторону отсюда. А то привяжу к повозке за шею — побежишь на своих двоих. Или постой, — Бакуго щурится, — ты хочешь, чтоб я прирезал их всех? — Катсуки довольно лыбится, но эта улыбка вызывает только холодок по позвоночнику и мурашки.       Киришима мотает головой, а Катсуки презрительно фыркает и скрывается во тьме повозки. Бакуго может. А вообще он ожидал, что этот сумасшедший пригрозит тем, что оставит тут. Впрочем, тогда всё то, что сейчас происходило, не имело смысла. Киришиме кажется, что вся его жизнь не имеет смысла, но почему-то он всё ещё не сдох.       Кинув взгляд на клетку, Киришима поймал обреченный прямой взгляд Очако на себе, и почему-то у парня сдавило сердце. Какого хрена.       Кажется, он понимал, что она и все остальные чувствуют. Он тоже почти отчаялся. Наверняка, он пожалеет ещё не раз о том, что сделает, но этот чёртов взгляд будет ему сниться в кошмарах. Эйджиро поднял с земли уже ненужную ему связку ключей и с размаху кинул ее в клетку.       — Возвращайтесь домой, — тихо шепнул он и отвернулся к первой повозке.       — А как же твой дом? — утирая слёзы с грязных щёк, так же тихо спросила Очако. — У тебя же по-любому есть дом, куда можно вернуться, и где тебя ждут. Так почему…       — Ты разве не слышала? — Киришима повернулся обратно, высмаркивая кровь на землю под ногами. — Теперь я могу вернуться только к нему. — Киришима кивнул в сторону первой повозки и снова отвернулся, теперь уже насовсем.        Бакуго в этот же момент высунулся снова и сказал захватить тушу кучера. По словам Катсуки тот всё ещё был жив, а значит мог пойти на мясо в случае голодных времён. Киришима только пожал плечами, отмечая странную предвзятость в выборе «мяса». Эйджиро всё же показалось странным, что безобидным рабам отдать ключи — опасно, а вот реально опасного типа тащить за собой — нормально. Впрочем, сколько бы Киришима не думал, ему было не дано понять мотивов Катсуки.