Парадокс: Побег

      Голубой свет бьёт по мозгам. Наотмашь.       Эйджиро первые секунды пялится в никуда, пока не привыкает к тёмному помещению с тусклым и холодным голубым освещением. Фантомные болевые спазмы в запястьях заставляют непроизвольно сжимать и разжимать кулаки, чтобы чувствовать ледяные и чутка бледные пальцы. Кончик носа тоже похолодел, но на это как-то особо внимания не обращалось.       В глубине комнаты между двух широко расставленных столбов висело что-то отдалённо похожее на человека. Руки заломлены, ноги подогнуты и мелко трясутся, из-за чего тело покачивается, а это и правда было тело — Киришима подошёл поближе.       Чтобы разглядеть, кто это, потребовались усилия. Прежде светлые и немного блестящие, грубые, как проволока, волосы сейчас были вымазаны в чёрной субстанции. Скорее всего, в крови. Эйджиро потёр грубым ребром указательного пальца собственные закрытые глаза, чтоб убедиться, что это не галлюцинация или игра света.       Бакуго — а это совершенно точно был он — был без сознания. Может, просто задремал. Киришима осторожно отошёл на шаг.       Вовремя, потому что Бакуго проснулся, с шипением подняв голову. Взгляд чертовски замученный, но между тем такой же проникновенно дерзкий и бесстрашный. Даже в таком положении сохраняет остатки гордости. Подавлен, но не сломлен.       — А, это ты. Пришёл поглумиться? — Голос у Катсуки хриплый, сухой и трещащий, как обезвоженная земля. Даже Киришиме от его звучания захотелось пить.       Киришима не нашёлся, что сказать.       Кью просто зашвырнул его сюда и сказал не высовываться ни при каких делах. Это пугало, но желание выходить вон почему-то так и не появлялось. К чёрту.       Молчание немного затянулось. Бакуго, казалось, снова отошёл куда-то в себя, опустив голову и давая возможность Киришиме не отвечать. Или просто у него совершенно не было сил на что-то ещё.       Киришима постоял, помялся. Было неловко. При том, что сейчас Катсуки не представлял никакой угрозы абсолютно. Скорее, напоминал праздничное чучело.       Чучело?..       Это слово эхом ударилось о стенки его черепа, будто тот был внутри совершенно пустым. Чучело. Забавно до дрожи. Киришима не контролирует собственную мимику, а потому потрескавшиеся сухие губы сами по себе растягиваются в улыбке настолько, насколько возможно. Кожа на губах лопается, трещины заполняются кровью — больно — и щипать начинает. Щёки чертовски ноют, но улыбка не сползает. Как нельзя кстати Киришима припоминает должок. И проводит горячим языком по ряду зубов, тщательно при этом ощупывая бронзовые зубы, на месте которых раньше были настоящие, его собственные.       Дёсны до сих пор по-тупому болят.       Эйджиро отходит в тень, в ту сторону, с которой пришёл, чтобы поднять с пола холщовый мешок с вещами Бакуго. Там, на самом дне, лежало то, что принадлежало Киришиме. Чёрная маска, добытая… Казалось бы, годы назад, а не жалкие недели. Разбросанные по полу вещи, деньги и оружие собирать никто не собирался. Больно надо. Зато маска, как влитая, села на лицо. Она больше напоминала те маски, которые надевали богатые на своих собак, ибо обычно ошейника не хватало, чтобы удержать злобную псину от возможности цапнуть зубами чей-нибудь зад. Киришиме это было не то чтобы интересно… Скорее, это было просто символично. Почему он резко о ней вспомнил? Да пойди разбери. Возможно, только из желания напомнить и себе и Бакуго, что собаки тоже хищники.       Первый удар получился слабым. Кулак дрожал, но даже этого хватило, чтобы голова Катсуки мотнулась в сторону, а сам он уже через секунду попытался откусить чужую руку. Взгляд огнём горел, равно как и скула, которая должна была уже скоро налиться синим.       — Ах ты вшивая дворняга, а ну иди сюда! — Бакуго рвётся вперёд, но затёкшее в одном положении тело подводит, руки гудят, ноги сводит судорогой. Приходится отступить. — Я порву тебя, только подойди…       — Да что ты говоришь? Ты беспомощнее ребёнка… — Киришима, не обращая внимания на угрозу, подходит на шаг, но так, чтобы Катсуки всё ещё не мог дотянуться до него. Желание избить охотника до полусмерти потихоньку испаряется. Но только на какое-то время. Эйджиро вспоминает свои обиды. Один раз он уже выплеснул всё это на Оджиро, всадив кинжал в его горло. К глотке подкатывала знакомая острая волна. — Знаешь, как долго я мечтал увидеть тебя таким? Ты, несомненно, сильный, гордый, властный… — с каждым словом, что с хрипом выкатывались из горла, Киришима подходил на шаг ближе, но даже сокращённая дистанция почему-то не давала повода Бакуго снова сделать рывок и зубами добраться до монстра. Эйджиро сейчас выглядит не таким тощим и замученным, не таким маленьким и подавленным, а большим и могущественным, готовым задавить человека перед собой. — … но я мечтал увидеть тебя слабым, сломленным, ничтожным. Прямо как я, не так ли?       Эйджиро собирает жёсткую заляпанную чёлку в кулак, запрокидывает голову, насколько позволяет шея Катсуки, и вгрызается в чужой рот, царапая зубами сухую кожу вокруг губ и слизывая кровь. Киришима загнанно дышит прямо в чужой рот, смотрит в зеркально-красные глаза напротив и медлит буквально секунду. Этой секунды хватает с лихвой, чтобы Бакуго прокусил чужую губу, а потом за это получил стоны боли и смачную пощёчину по нетронутой щеке.       Катсуки довольный собой скалит зубы. Губы в крови измазаны — своей и чужой, но его устраивает почти всё.       Когда уже привычный жар поднимается от живота к груди, сердце Бакуго пропускает удар. А он уже и забыл об этой «чертовщине». Вот уж с чем Бакуго хотел сталкиваться меньше, чем с выблядком Тодороки, так это с дьявольщиной Киришимы. Бакуго задержал дыхание, чтоб не чувствовать, не принимать. Надолго не хватило, пришлось выдохнуть и вдохнуть ещё раз, но было уже поздно.       — В чём дело? Где твоя смелость, Катсуки? — с хрипотцой шепчет Киришима, смелее хватая чуть размякшего Бакуго за подбородок и поднимая голову вверх.       Отвечать охотник не собирался. Он чувствовал, как начинает закипать кровь в венах от возбуждения и как мутнеет рассудок. Зараза. Он понимал, что ничего путного из его горла не вылезет, если он попытается ответить, но во взгляд постарался вложить обещание смерти, как только представится возможность. Эйджиро уловил верно, на рефлексах шарахнувшись в сторону. Он знал этот взгляд с первой встречи в Скаме и… ничего хорошего он не сулил. Монстр только позже понял, что в таком положении и состоянии Катсуки ему совершенно ничего не сделает. Это немного расслабило. Киришима вернулся и присел перед Бакуго, чтобы быть пониже его, но при этом смотреть прямо в лицо.       — Значит, горд слишком? Хорошо. Как насчёт небольшой… игры? Ты выбил мне, помнится, два зуба, сломал нос, унижал… Я безумно тебе благодарен и хочу отплатить тем же, — с улыбкой заявил Киришима, поднимаясь на ноги. Катсуки прошибла невольная секундная дрожь. — Но не совсем. Как насчёт того, что я буду медленно откусывать тебе пальцы, а потом пришивать обратно? Работать они вряд ли будут, но я же верну их на место, не так ли?       — Да ты больной на голову. — Слова давались Бакуго с натугой, дышать и без того было тяжело, да ещё и возбуждение било в голову… в обе. — Как только я выберусь — ты не жилец. Я клянусь, твоя башка поедет в Ровер в забитом ящике.       Эйджиро снова промолчал. Бакуго слов на ветер не бросал, но сейчас-то что он может? Ничего. Совершенно. Киришима пытался себя успокоить этим — умирать всё ещё было страшно и минутное помешательство и ощущение всесильности снесли ему крышу. Наверное.       Киришима обошёл Бакуго, встал за его спиной, заметив, как тот напрягся, и наклонился к обездвиженным рукам, выдыхая горячий воздух на ледяные пальцы. Катсуки попытался лягнуть стоящего позади него Киришиму, но не попал. Эйджиро для удобства ухватился за бёдра пленника, так как сам согнулся, чтоб Бакуго не дотянулся до него ногами, и лизнул холодный указательный палец, примеряя зубами, где бы надкусить, но едва коснувшись зубами кожи… не смог. На словах-то горазд, научился, а вот на деле… всё ещё страшно. Отошёл, выдохнул и съехал по стене.       Думал, что нужно только начать, попробовать, а дальше само, но нихрена… Его собственное тело всё ещё помнило боль, эту невыносимую тягость, давление, покалывающую пульсацию в ранах… Какая-то часть его, наверное, оставшаяся ещё с того времени из детства, что он помнит, не позволяла причинить боль другому. Убитый Оджиро отошёл на второй план. Руки, ноги и зубы сводило сильнее и сильнее с каждой секундой, как Киришима сжимал зубы. Тело сопротивлялось.       Бакуго часто-часто дышал, ощущая, как по виску скатывается капля пота. Боли он не чувствовал, ног почему-то тоже. Охотник даже пошевелил пальцами — все на месте, вроде бы. Они настолько замёрзли, что Бакуго их не ощущал. Что за пиздец тут происходит? Знать не хотелось.       — Ты поехавший. У тебя с головой проблемы — я это сразу понял. Больной… — устало хрипит Бакуго, пытаясь отдышаться. Он ведь в самом деле уже был готов к тому, что несколько пальцев, а то и кисть ему сейчас оторвут на живую, готов был за челюсть цепляться, чтоб не дать прокусить до кости.       — Я и сам уже не уверен в том, враньё это или нет, — грустная усмешка, а за ней — глухой удар головы о стену. — Знаешь, как я устал?.. Мне бы лечь под дерево и тихо сдохнуть, чтоб не видеть этого дерьма, но нет. Знаешь, почему? — Честно, Бакуго было насрать. Абсолютно на всё, что там бормочет этот поехавший мудень, который то собирается его покусать или сожрать, то не собирается — хрен поймёшь. Больше его сейчас волновали узлы на верёвках. И ведь не перетереть нигде — не дотянуться. А пальцы даже до верёвки не достают. А они тут знают толк в связываниях… — Мне просто страшно умирать. Знаешь, мне всегда говорили, что Бог… он есть. Где-то там, высоко, мы его не видим, но есть. И помогает нам. И всех нас любит… И после смерти мы отправимся к нему, на небо. Но посмотри! Ха-ха, мне кажется, что всё это — одна большая ложь. — Киришима судорожно выдыхает, даже не понимая, что сейчас сидит на холодном полу спиной к стене и вслух причитает. Кажется, он даже забыл, где находится. У Эйджиро давно уже так сильно не болела душа.       — Ха, люди тупые, как пробки. Им в мозги впаривают всякую чушь, а они и рады верить. А ты вдобавок еще и больной на голову, — злобно выплёвывает Бакуго, начиная активно дёргать руками, пытаясь как-то ослабить узлы. Голос собственного разума, ехидно шипящий ему в самое ухо, что Бакуго и сам недалеко ушёл, был послан в жопу.       — Ты тоже веришь, разве нет?       — Иди к чёрту… — Бакуго выдыхает, ибо сил на грызню уже не остаётся, и расслабляет уставшие и затёртые руки. — Ты развяжешь меня или нет? — Звучит так, будто это Эйджиро его случайно связал и так же случайно оставил тут. И, конечно же, развязать узлы сейчас кажется само собой разумеющимся. А звучать оно так не должно было. По идее. А вот по замыслу Бакуго — вполне себе. Жар отступил по мере того, как Киришима отошёл от помутнения рассудка. Более-менее.       Киришима поднимается чисто автоматически, на рефлексах выполняет то, что говорит Бакуго — развязывает не без труда узлы — и Бакуго, которого уже не поддерживали верёвки, падает на пол. Руки гудят — жуть, плечи ноют, равно как и затёкшие в одном положении локти. Бакуго с тихим шипением сел, разминая плечо сначала одно, потом второе. Блаженная боль. Эйджиро всё это время стоял неподвижно с жёсткими верёвками в руках, тупо смотрел перед собой, не до конца осознавая, что сделал, должен ли был и почему он не ощущает неправильности. Бакуго приходится напрячься, чтобы встать на ноги и нормально выгнуться, с удовольствием слушая, как звонко щёлкает в позвоночнике.       — Так, а теперь ты… — выдыхает Бакуго, продолжая на автомате разминать руки. Киришима успевает только вдохнуть, чтобы переспросить, но ему уже прилетает кулаком в живот, заставляя согнуться. — Я никогда не забираю слов назад, знаешь… — многозначительно говорит Катсуки, удобно хватаясь холодными, едва гнущимися, пальцами за маску на Киришиме, чтобы рывком разогнуть его и заставить посмотреть на себя. — И прямо сейчас я оторвал бы тебе башку как минимум за тот удар, но не стану. Знаешь, почему? — ехидно копирует Бакуго манеру говора Киришимы, приближая своё лицо к чужому. — Потому что твоя смерть настолько незначительна, что марать руки и ножи об тебя не хочется даже мне.       Киришима знает это. Как бы он не храбрился, не превращал свои боль и обиду в безумие, он знал, что кроме себя самого ни для кого не имеет значения. Не думал об этом, нет, просто знал где-то в глубине души. На секунду перед глазами — даже тот раз, когда Бакуго сказал, что Киришима может ему пригодиться. Кажется, это то немногое, что Киришиме нужно было услышать, даже если это, возможно, и не было правдой. Какой же он жалкий — до безобразия, даже самому противно.       Бакуго медленно двигает челюстью, что создаётся ощущение, будто тот сейчас скажет что-то угрожающее или укусит, но ничего подобного не происходит.       Катсуки целует горячо, больно, убийственно. Высохшая на губах кровь крошится и ощущается песком, трещины на нежной коже болят, но кто Эйджиро такой, чтобы издать хоть какой-то звук… Катсуки кусает за язык, обжигает дыханием и, чёрт, Киришима даже боялся дышать. Эйджиро отчётливо ощущал, что у него горит лицо, даже глазам жарко, приходится зажмуриться, чтобы было не так больно резко высохшим глазным яблокам.       Киришима никогда не целовался. Видел, но сам не пробовал. Да и не в его случае. И это было потрясающе. Больно, горячо, как будто собственная сила вышла из-под контроля, но потрясающе. Бакуго тянет за маску на лице, буквально грызёт его… А Киришиме некуда девать руки. Он просто держит их приподнятыми и чуть согнутыми в локтях, так неловко, неудобно, но да и хрен с ним.       А Бакуго отлипает так же резко и быстро, отталкивая Киришиму от себя и высовывая язык, как при лёгком отвращении. Киришима всё ещё не дышит, только с трудом пытается втянуть в себя воздух и дикошаро пялится на Бакуго.       — Что это за отвратительный вкус?.. Меня чуть не стошнило. — Катсуки отплёвывается как ни в чём не бывало и причмокивает, будто пытаясь распробовать этот мерзотный привкус и понять, что это такое.       — Наверное… чеснок… — сипло отвечает Эйджиро, потирая шею в смущённом жесте. Вот и кто ещё из них больной на голову, спрашивается?..       — Ты отвратителен, — бесстрастно выдаёт Бакуго и отворачивается примерно в ту сторону, с которой приходили квадратный ублюдок и Киришима. Самому же Эйджиро остаётся только в непонятках выдохнуть и потереть больное место на животе, куда не так давно ударил Бакуго. — Где мои вещи?       Эйджиро молча идёт в ту сторону, где, собственно, и раскидал чужие вещи, за что всё равно получает подзатыльник сильной рукой. Бакуго быстро в полутьме шарит холодными руками в вещах, откладывая в сторону деньги, оружие, одежду, бережно выуживает из хаоса содержимое «драконьего яйца» и прячет себе за пазуху от греха подальше. Потом ещё секунду сидит неподвижно, пялится и снова начинает судорожно перебирать все вещи, потом резко лезет в мешок, чтобы проверить, нет ли там чего. Всё это время Эйджиро неотрывно смотрит за копошащимся Бакуго и боится даже сдвинуться с места. Мало ли.       — Твою ж мать… Где Саббат? — Катсуки поднимает голову и исподлобья смотрит на Эйджиро злобно, требовательно, что монстр даже сглатывает, чётко ощущая привкус крови и того самого мерзотного чеснока. Откуда ж ему знать-то… Он и не обратил на внимания, почти привыкнув, что бутыль всегда рядом. — Проехали, показывай выход. Я чертовски зол и мои кулаки чешутся бить ебальники.       Киришиме остаётся только вздохнуть с облегчением. Ему не так сильно досталось за его выходки — на том спасибо.