Nightsilver Woods

В вигваме влажный и удушливый жар ночи кажется ещё сильнее, чем снаружи, даже несмотря на шуршание сухого ветра, заставляющего трепетать потемневшие от дыма шкуры. Занавес спущен до самого низу и плотно прибит колышками к плотной травянистой почве, чтобы ни один из злых Духов не смог пробраться внутрь и поселиться в шатре. Таков обычай племени при родах. И чтобы оборониться от этой опасности ещё надежнее, повсюду набросаны кучи шалфея и армерии, растений жизни. Их листья, нарочно для этого измятые, наполняют воздух своим острым ароматом. В том месте, где мальчик, пробравшись в темноте к вигваму, присел на корточки у самой шкуры, потёртый шов разошелся вполне достаточно, чтобы можно было рассмотреть, что происходит внутри. На любопытном юнце надета только тугая кожаная повязка, опоясывающая бёдра и доходящая почти до острых и худых колен. Волосы его в таком сумраке почти тёмные, короткие и не сильно вьющиеся, а узкие лазурные глаза с интересом вглядываются в родильный шатёр. В далёком углу, в костре, дымит и тлеет гнилушка хлопкового дерева, усугубляя удушливую жару и разгоняя мрак этой переломной ночи. Тёплый дымный воздух, выходивший через отверстие в шкуре, пощипывает мальчику глаза. Его нос точно улавливает запахи изношенных шкур, дыма и истёртых цветов. Чует он ещё и запахи пота, дерева и страха, а вот нежно горький аромат целебных трав постепенно слабеет и тает. Солнцеглазый, лежащий голым на пропитанных по́том шкурах, кричит от боли. Нежные черты его молодого лица искажаются и морщатся, когда мышцы живота резко сокращаются, не в силах больше удерживать ребёнка внутри. Его тонкие руки то и дело превращаются в огромные мохнатые лапы с длинными и острыми когтями, впивающимися в шкуры. На его груди виднеется родильный амулет в виде черепахи, сделанный умелицами-бетами из тонкой коры ясеня и веточек крыжовника. Черепаха — это волшебный зверь, который никогда не болеет. Он приносит здоровье и удачу, как поговаривают травники племени. На животе рожавшего нарисованы изображения, которые созывают добрых Духов, чтобы те помогли появиться волчонку на свет. Самым важным из них является ярко-красная полоса, нарисованная кровью быка и начинающаяся от тяжело вздымающейся груди и тянущаяся заостренным треугольником вплоть до островка рыжих волос на лобке. Ровно по этой линии, согласно всем законам, старым клыком бывшего шамана прорезается путь младенцу. После этого рожавшего омегу оставляют одного в родильном вигваме на несколько часов, чтобы дать ему время восстановиться, а телу — регенерировать. Мальчик смотрит во все глаза, чувствуя силу заклинательных песен, что поют женщины и взрослые омеги в вигваме. Юный волчонок хоть и боится, что его обнаружат, но никак не может оторваться от захватывающего действа. Он знает, что шаманка Стужа накажет его, если прознает, что её ученик сейчас не спит. А Косматое Перо, обнаружив, что ложе столь прыткого юнца опустело, наверняка уже беспокоится и повсюду его разыскивает. Эта ночь полна жара и боли. Над вздувшимся горой животом Солнцеглазого переглядываются двое: старая бета, шаманка племени Ни́са, и юный омега, младший брат рожавшего. Беспокойство избороздило морщинами напряжённые лица обоих. Седые волосы старухи поблёскивают в свете костра. Из-за брошенных на её изношенное лицо теней, морщины становятся заметны намного сильнее. Губы шаманки сжимаются угрюмее с каждой последующей секундой. Она горбит спину, и без того согнутую возрастом, а голое до пояса тело обливается по́том в жарком воздухе шатра. Шрамы уродливыми линиями пересекают морщинистую кожу её плеч, безмолвно свидетельствуя о том, сколько раз она приносила кусочки своей плоти в жертву миру Духов и самой Богине Луны. Люди зовут её Стужей — потому что бета родилась тогда, когда зимы в этих краях были суровые и почти нескончаемые. Среди волков племени её имя и род давно забылись, впрочем, как забываются у любых других бет, но цвет её пронзительных голубых глаз, потускневших с годами, и белоснежный цвет её шерсти, который часто сравнивали с первым снегом, считаются в селении редкостью. Бело-бурую волчицу уважают и любят, с ней не спорят, к ней прислушиваются. Мальчик медленно переводит взгляд на брата Солнцеглазого, Гандзи из рода Накахара по прозвищу Град Иголок. У него бледно-рыжие волосы, собранные в кривой хвост и хитрые зелёные глаза. Он присаживается на корточки, не отводя тревожных глаз от разгорячённого тела своего брата, Сюдзу Накахары. Мальчику хорошо знаком этот напряжённый взгляд. Озабоченность и тревога оставили свои следы на всех лицах людей племени. Морщины, будто древние каньоны, глубоко избороздили их. Но беспомощное беспокойство, читавшееся на лице молодого омеги, пугает мальчика. Когда Солнцеглазый вскрикивает снова, то у волчонка в животе все внутренности сжимаются в тугой ком. Сюдзу очень красивый. Не у многих волков можно встретить такой редкий цвет шерсти — рыжий, в основном встречаются волки только с бурой и чёрной окраской. В человеческом облике у Солнцеглазого длинные и жутко вьющиеся рыжие волосы, а какие глаза!.. Альфы племени всегда сравнивали их с огромными бездонными озёрами пустошей или кристально чистыми каплями, которые собираются на широких листьях деревьев после проливного дождя. Все альфы селения хотели заполучить этот прекрасный рыжий кусочек, но тот достался ни кому иному, как самому вождю. Шаманка Стужа вздыхает, достаёт из аккуратно сшитого мешка влажные листья шалфея и посыпает на тлевший красным костёр. Аромат жизни разносится по вигваму в облаках горячего пара. — Пора. — негромко заключает волчица. Солнцеглазый снова стонет, напрягая мышцы своих сильных загорелых ног. Он отчаянно втягивает в себя воздух, резко выдыхает его и плотно закрывает глаза. Гримаса боли искажает его лицо, обнажая зубы, а крупные капли пота сбегают по его дрожащему телу. Град Иголок в ту же секунду с силой сжимает пальцы рожающего брата. — Расслабься. Дыши спокойно. Скоро уже конец. Схватка действительно кончается, и Солнцеглазый расслабляется. Он тяжело дышит, глядя на седовласую старуху, которая уже склонилась над ним со старым длинным клыком. — Роды… — с трудом выдавливает из себя Сюдзу. — Они длятся так долго, разве это хорошо? Я умираю? Волчица заносит руку с клыком над его животом и улыбается, дёрнув плечом: — Ну, сколько мне стоит тебе это объяснять? Рожаешь ведь уже не в первый раз, не беспокойся. Я больше, чем уверена, что никаких разрывов внутри у тебя нет. Отошли только воды, сразу после них резать было нельзя. А сейчас потерпи. Но когда Сюдзу, измученно кивнув, закрывает глаза и вновь откидывает голову на шкуры, выражение лица у Стужи становится в разы тревожнее. Напряжение висит в воздухе, будто зимний туман над замёрзшей рекой. Оно отражается в застывших чертах лица старой шаманки и в горящих глазах Града Иголок. Оно выплывает сквозь щель в стенке родильного вигвама и окутывает мальчика, будто тяжёлая и старая бычья шкура. Град Иголок опускает взгляд и принимается напевать вполголоса песню, а через несколько секунд к нему присоединяются другие присутствующие здесь омеги и беты. Но клык в дряхлой руке шаманки застывает у самого начала рисунка на выпуклом животе омеги. Достав из мешка ещё одну пригоршню листьев шалфея, Стужа обеспокоенно высыпает их в костёр, и вигвам опять наполняется пронзительным ароматным паром. В одном из углов шатра закопошилось двое старейшин-бет. Они промокают тряпки в небольших брёвнышках с ледяной водой и то и дело косят взволнованные взгляды на рожавшего. В противоположном углу неприметно сидит женщина с бледными рыжими волосами по прозвищу Одинокая Звезда и обнимает за плечи маленькую и глупо хлопающую глазами девочку. Девочка, если присмотреться внимательнее, была точной копией обнимающей её беты. Сразу становится понятно, что они родственники; мать и дочь. Беты в их селении приносят потомство реже, чем омеги, да и не многие альфы вообще засматриваются на женщин. Женщины в племени находятся на последнем месте, проку от них мало, как все говорят; в селении беты занимаются собирательством, чисткой шкур, участвуют в воспитании детёнышей омег и нередко помогают тем с родами. Позади самой шаманки располагаются двое взрослых омег. Они поют громче остальных, глаза у них закрыты, а их животы пересекают длинные и бледные белёсые линии, которые свидетельствуют о том, как много потомства они успели принести племени за долгие и нелёгкие годы прожитой жизни. Самым непримечательным здесь является другой молодой омега, по возрасту не отстающий от самого Солнцеглазого. Он лежит в дальнем углу, укрытый множеством тряпок, и одним глазом следит за всем щепетильным процессом. Его зовут Риото из рода Дазай по прозвищу Перо Сойки. Он, похоже, не подписывался быть зрителем, но, судя по такому же огромному животу, ему самому рожать уже с наступлением лета, так что наблюдение ему только во благо. — Как думаете, когда можно будет позвать Непроглядного Мрака? — внезапно спрашивает Град Иголок, тревожно заглядывая в глаза старухи, вновь склонившейся над его братом. Лицо мальчика искажается испугом в темноте безлунной ночи. Это реакция на имя их вождя, Огая из рода Мори, альфы Сюдзу, который сейчас в третий раз приносит вождю ребёнка. Среди племени ходят недобрые слухи о том, что весь род Мори опорочен ужасной Скверной, которую наслала на них сама Богиня Луны. В голове юного волчонка тихий голос отчётливо шепчет одно. «Нет». Будто призрачная тень, мальчик неслышно крадётся прочь от родильного вигвама, раздвигая пальцами густые кусты шалфея. Выбравшись из зарослей, он стремглав бежит по селению, не обращая внимание на уханье совы из спящей чащи леса. Перед ним простирается на утоптанной траве россыпь больших вигвамов. Покрывавшие их шкуры слегка приподняты, чтобы ночной ветер мог заглядывать внутрь и освежать тела тех, кто спит внутри на набитых травой подстилках. Там и сям виднеются догоравшие уголья костров, будто налитые красной кровью волчьи глаза. Над ними с треног свисают кожаные мешки, в которых варится похлёбка. «Бараний рог», — шепчет голос в голове у мальчика. Он не доходит ещё до своего вигвама, когда замечает Косматое Перо, неспокойно хромающего по селению. Его походку невозможно спутать с чей-то ещё. — Рюро! Старик останавливается и поворачивает голову к подбегающему к нему мальчику. — Вот ты где! Я так из-за тебя беспокоился!.. — Как хорошо, что я нашёл тебя, — перебивает его волчонок. — Я думаю, что нам нужен Бараний Рог. — Бараний рог? — Косматое Перо приподнимает голову. Такое знакомое и странное выражение его лица неразличимо в ночной темноте. Уже более мягко, негромко и сдержанно, он спрашивает у мальчика голосом, в котором явственно слышится тревога. — Почему же это нам нужен Бараний Рог, Облачко? — Дело в том… — Облачко заминается. — Ну, мне это голос сказал. — Голос? Тот, что у тебя в голове? — Да. Пожалуйста, принеси этот Рог, — умоляюще произносит красно-бурый волчонок. — У Солнцеглазого начались роды. Его брат и Стужа беспокоятся. Солнцеглазый боится умереть. А два предыдущих раза он держался так стойко, как никогда. Наша Стужа ничего не сказала об этом, но я почувствовал, что что-то не так. Почувствовал как раз то, чего она не сказала. У неё были такие глаза… Я подумал… — Ты правильно подумал. Пошли. Посмотрим, что мы сможем сделать. Рюро круто поворачивается на здоровой ноге и хромающей походкой вышагивает к своему вигваму. Бахрома на его платье покачивается в такт неровным шагам. Многие старейшины одеваются именно так; это их отличительная черта. Большинство в его возрасте остаются на посту воинов и стражей племени; не все оставляют свои должности и уходят на долгожданный покой в вигвамы старейшин. Но этому пожилому альфе можно. Он слишком долго и верно служил племени Ни́са, ему надлежит отдых. Род Хироцу, к которому относится Рюро, воинственный и прославленный, на слуху почти у всех соседних племён. Но своё волчье имя — Косматое Перо — старик получил недавно, когда поймал раненого горного орла, выходил его, выкормил, а после помог ему вновь взлететь, выпуская в родные горные просторы. Как раз в таких просторах Рюро и нашёл крохотного, новорождённого волчонка, который сейчас стоит рядом с ним и умоляюще сверлит его своим взглядом. Замёрзший, пищащий и нуждающийся в тепле комок тогда тут же был завёрнут в ближайший лист папоротника, поднят на руки и доставлен в поселение. Но не многие были рады новому голодному рту. Рюро чудом удалось отвоевать малышу место среди жителей племени. Волчонка старик нарёк Облачко и дал ему имя Одасаку, без рода, потому что тот, соответственно, был никому неизвестен. К Оде другие волчата селения относились плохо, но он терпеливо переносил подшучивания, насмешки и даже откровенное издевательство детёнышей племени. Держался он всегда стойко, сам старался идти на контакт, не влезал в драки и не спорил со старшими, словом, золотой ребёнок. Это неодобрение, с которым к Одасаку относились, умерялось каким-то другим глубоким чувством, которое мальчик никак не мог понять. Его прошлое было окутано непроглядной тайной. Казалось, интерес о том, кто были его родители и из какого племени он родом, должны были всё больше и больше распалять желание это узнать, но маленького волчонка всё это ни сколько не заботило. Ему полюбилось племя Ни́са, его территориальное расположение в низине леса, само население и, в частности, площадка для тренировок. Хироцу помогал маленькому Одасаку научиться вести хозяйство: выскребать шкуры, варить похлёбку, собирать ягоды и мастерить сети для кроликов. Старик не считал это своей ношей, своим крестом по гроб жизни, мальчик был очень способным, никогда не ныл и не жаловался на то, что его жизнь сложилась так, а не эдак. И хоть Облачку и исполнилось уже шесть лет, Рюро по-прежнему оставался для него близким другом и лучшим наставником из всех, которых только видовал свет. Старейшина внимательно выслушивал рассказы о голосах, которые часто слышал мальчик. Когда другие взрослые ругали его, он убегал не к шаманке Стуже, а именно к Косматому Перу, как, например, другие дети убегают к своим дедушкам. — Значит, ты прятался у родильного вигвама? Одасаку напрягается: — Я… — Ты знаешь, альфы никогда не должны и близко подходить к родильному вигваму. Там могут находиться только омеги и беты. Что, если ты огорчишь Духов? Устыдившись, Одасаку опускает глаза. — Я ведь просто волчонок. Пока меня не назвали взрослым именем, и пока я не показал себя, я никто. — А ты не думаешь, что даже простой волчонок, как ты, может обидеть Духов? — Голос мне сказал, что я что-то изменю. Когда я оказываюсь в месте скопления большой энергии, я чувствую это. — В самом деле? — вскинул брови Косматое Перо. После затянувшегося молчания Облачко добавляет: — Это такое чувство… ну… как будто тишина перед грозой. Только длится дольше. Просто такое чувство, и всё. А иногда ещё этот голос. У вигвама старших мальчик останавливается, ожидая, пока старый альфа достанет Бараний Рог. Старик подныривает под полог, и из вигвама слышится шуршание: это он разворачивает тяжелый мешок, в котором сберегается Рог. Пригнувшись ещё раз под пологом у входа, Хироцу выходит наружу, прижимая к груди большую кость, тщательно завернутую в красиво выдубленную медвежью шкуру. — Если ты не веришь мне, то зачем пошёл за Ним? — мальчик указывает пальцем на мохнатый сверток, который Рюро прижимает к сердцу. Не ответив ни слова, старик быстро шагает по направлению к родильному вигваму. — Ну, скажи, зачем? Тот протяжно вздыхает: — Когда-нибудь я тебе отвечу, Облачко. — Но я хочу узнать сейчас! Я не понимаю, зачем нуж… — Ты же видел, как орлы устраивают гнёзда на высоких скалах. Ты ведь забирался туда, чтобы взглянуть на только что вылупившихся птенцов. — Ага, а ведь орёл — посланник Богини Луны. Я это почувствовал. Я знаю, как выглядят только что вылупившиеся птенцы. Они растрёпанные, взъерошенные, и ещё… — А ты вытолкнул бы одного из этих взъерошенных птенцов из гнезда? Неужели только потому, что это орёл, ты решил бы, что он способен летать? Потому что его избрала Богиня? — Я… Нет, конечно нет. — Тогда не пытайся вылезти из гнезда раньше, чем твои перья научатся удерживать тебя в воздухе. Недоумевая, Одасаку пытается понять смысл услышанных слов. «Значит ли это, что у меня тоже есть сила зреть Видения? Так же, как у Великих сновидцев и шаманов?» Эта догадка ошеломляет его. Приятное тепло разливается в худой груди. На какое-то мгновение ему кажется, будто неспокойно пульсирующее внутри сердце связывает его с этим священным Рогом, которое Косматое Перо бережно прижимает к себе. Видение раскалывается и исчезает, как только из родильного вигвама слышатся жалобные стоны Солнцеглазого. — Жди здесь и лучше не попадайся никому на глаза, — произносит негромко старейшина, а затем повышает голос. — Стужа, это я, Косматое Перо. Я принёс помощь! А волчонок уже бросается к дырке в вигваме с другой стороны. Шустро пробравшись сквозь кусты, волчонок заглядывает внутрь. Он замечает тревожный и недобрый взгляд, который Град Иголок бросает на Стужу. По вигваму проносится неодобрительный шёпот женщин и других омег. Старейшинам не запрещается входить в родительный шатёр, но и их посещение всё равно строго отслеживается лекарями и травниками. — Заходи, Рюро. — кивает шаманка, а затем произносит более спокойным тоном. — Клянусь Луной и Звёздами, нам впору прибегнуть к чьей угодно помощи, кроме той, что способен оказать сын Свирепого Быка. Глаза Града Иголок враждебно сверкают в сторону старухи, когда Хироцу, пригнувшись, входит в слабо освещенный вигвам, по-прежнему сильно сжимая свёрток в руках. — Если вы не возражаете, я попробую воспользоваться Бараньим Рогом, — он почтительно держит его перед собой, твёрдо глядя на шаманку. — Бараний Рог? — старуха хмурится. — Точно… Как же я раньше не догадалась. Град Иголок поднимает глаза, и на его лице отражается испуг, едва он замечает Косматое Перо: — Не надо! Здесь же нельзя находиться альфам! Здесь, где… — Ш-ш! — шикает на него Стужа. — Он знает, что делает. — Пусть придёт Огай! — восклицает Гандзи. — Он, как-никак, наш вождь! — От вождя здесь подавно не будет пользы, учитывая то, что он тоже альфа, — умоляюще произносит Хироцу. — Мне это и раньше приходилось делать. — Доверьтесь ему, — настоятельно советует всем Стужа, откладывая клык на рядом лежащие шкуры. Женщины в углу шатра хватаются за смоченные в воде тряпки и тут же кидаются к Сюдзу, чтобы протереть и остудить его разгорячённую кожу, истерзанную столь длительным напряжением. Взрослые омеги позади обеспокоенно берутся за руки, а Одинокая Звезда с дочерью встревоженно подсаживаются поближе. Сама старуха повелительно кивает мужчине и отсаживается, освобождая для него место рядом с собой. Косматое Перо садится рядом со стонущим омегой, быстро разворачивая медвежью шкуру пальцами. Он раскладывает её на земле, чтобы аккуратно достать Рог, затем старейшина тянет песнь-заклинание, которую поют двое старших омег. Одасаку подаётся вперёд и ещё сильнее прижимается лбом к шкуре, чтобы получше видеть происходящее. Тому, кто смотрит снаружи сквозь отверстие в шкурах, Бараний Рог может показаться чем-то довольно обыденным: длинная, гладкая и тёмная, слегка закрученная в спираль, кость. Ходят легенды, что Рогом пользоваться плохо, это означает, что кожа у рожавшего волка слишком грубая, прочная, не омежья. Это говорит о том, что сам омега или его род когда-то был проклят, и Проклятие это будет тянуться за всеми его детьми нескончаемую вечность. Одинокая Звезда достаёт из своей сумки листья шалфея, смачивает в бурдюке, висящем на треножнике, и бросает в огонь. У изголовья подстилки тревожно переглядываются старейшины-беты, а Косматое Перо, продолжая напевать что-то на языке шаманов, поднимает Бараний Рог к дымоходному отверстию. Его глаза закрыты, а на лице отражается спокойная отрешённость. Маленький Одасаку не может отвести взор от зрелища, разыгрывавшегося по ту сторону отверстия в шкуре. Он чувствует лёгкое головокружение с того момента, как до его чуткого слуха начали доноситься божественные песни. Его душа будто воспарила вслед за завораживающими звуками и голосами поющих. Знакомое ощущение присутствия чего-то потустороннего охватывает тело красно-бурого волчонка. Почти теряя сознание, Одасаку едва улавливает мгновение, когда Рюро касается острым концом Рога живота Сюдзу, на котором крупными каплями блестит пот, а затем одним резким движения вспарывает ему кожу. Солнцеглазый кричит; истошно и пронзительно. Густая кровь капает на шкуры. Быстро отложив Рог, Косматое Перо раздвигает руками разрезанную кожу и запускает вовнутрь руки. Пения становятся всё громче, созывают добрых Духов на помощь; родовой ритуал продолжается. — Вам нужно было сразу позвать меня. Его кожа очень толстая, навряд ли бы вы разрезали её обычным волчьим клыком, только бы боль принесли. Одасаку с таким напряжением выворачивает шею, чтобы видеть получше, что даже не слышит приближающихся мягких шагов. Он вздрагивает, когда полог резко дёргается вверх и в вигвам, пригнувшись, входит Непроглядный Мрак. Увидев старейшину Хироцу и Бараний Рог, он так и замирает на месте. Но крайнее изумление немедленно сменяется слепой яростью, его красные глаза горят недобрым огнём, а лицо странно меняется. — Так вот что у вас тут происходит! Стужа бросает через плечо быстрый взгляд, в котором остро блестит ненависть: — Скорее вытаскивай малыша. Рюро не теряется ни на мгновение, хватая ребёнка и вытягивая его из чужого чрева. Крики Солнцеглазого не прекращаются, но становятся значительно тише, а вот пения всё набирают и набирают обороты. На приход вождя обращает внимание только Гандзи. Юный омега копошится на месте, тревожно стреляя взглядом в сторону Огая. Вокруг мальчика темнота ночи наполняется круговоротом бурлящей энергии. Непроглядный Мрак! Облачко ощущает тонкое дуновение страха и неприязни. От него мальчик как бы вянет, словно трава и цветы на лугу. Солнцеглазый крупно вздрагивает, его вздувшийся живот спадает, а Косматое Перо поднимает на руках младенца — мокрого и сморщенного, сразу передавая его в сильные руки шаманки. Вигвам в эту же секунду наполняется пронзительным воплем новой жизни. Хироцу глубоко вздыхает и опускает голову, снова прижимая Бараний Рог к груди. Руки его испачканы в крови, но это не важно, теперь и священный предмет омылся сакральной омежьей кровью. Старик принимается благоговейно поглаживать Рог испачканными руками, едва слышно нашептывая благодарственную молитву. — Это, кажется… омега, — шепчет Стужа, мельком глянув на Непроглядного Мрака. — И это не удивляет меня! В низком вигваме Огай кажется огромным. Заглянув в его глаза, Одасаку чувствует холодную дрожь в спине. — Ещё один омега? Он родился под покровительством злобных Духов, — вождь скрещивает руки на груди, издевательски добавляя. — Неоценимое прибавление к племени. Солнцеглазый беззвучно шевелит пересохшими губами. Он слишком измучен, чтобы говорить, и может лишь испуганно уставиться на вождя племени. Косматое Перо негромко и мягко произносит: — Бараний Рог не приносит зла. Ведь это… — От тебя-то, Рюро, я не ожидал. Ты просто проклят, или я ничего не понимаю в проклятиях. Ты один из моих самых лучших воинов. Тебе ли не знать, что ты сейчас осмеливаешься осквернять своим присутствием родильный вигвам? Ещё и этой дрянью, которую ты притащил сюда. Хироцу закрывает глаза с выражением боли на лице. — Оставь его в покое. — Стужа, передав пищащего младенца другому взрослому омеге, оборачивается к вождю. — Бараний Рог высвободил ребёнка. Твоего ребёнка. — Ещё одного омегу! Ещё один голодный рот, когда моим стражам и так не хватает пищи! В эту секунду вперед подаётся Одинокая Звезда, вставая на ноги, но продолжая держать за ладошку свою перепугавшуюся дочку. — Это сугубо твоё мнение! — женщина краснеет от волнения, поймав на себе хмурый взгляд вождя. — В голоде ты постоянно винишь омег и женщин! А ведь мы — часть Племени! Почему твоя ненависть обратилась на нас? Чего ты хочешь? Расколоть Племя? В таком случае, ты на верном пути! Мы ведь больше не дикие животные, мы… — Да? И ты думаешь, что Богиня не зна- — Я думаю, что твоя Сила лжива! Изумленное и неоднозначное молчание царит в вигваме. Одинокая Звезда внезапно осознаёт, какие слова она только что произнесла. Омеги застывают, отрываясь от разглядывания малыша, Перо Сойки хмурит тонкие брови, старейшины крепче сжимают в морщинистых руках теперь уже тёплые тряпки, а Град Иголок улыбается, обнажая клыки, и глядит на Одинокую Звезду, прижимающую к себе дочку. В темноте Одасаку вздрагивает от услышанных слов и шумно вздыхает от волнения. И все глаза немедленно обращаются в его сторону. — Кто это там? — недоверчиво спрашивает Огай и протягивает руку, чтобы поднять полог. Волчонок в то же мгновение вскакивает на ноги, проскальзывает сквозь кустарник и несётся в темноте прочь. Сердце бешено колотится у него в груди. Нужно временно где-то спрятаться, чтобы потом вернуться назад. Обязательно вернуться! Поэтому он прячется за вигвам, из которого доносится негромкий храп старого Острого Когтя. Едва Мори, осмотревшись, входит обратно в родильный вигвам, мальчик снова неслышно подкрадывается ближе. — Это был кто-то, кто умеет быстро бегать… или что-то. Теперь вам нечего меня убеждать, что Бараний Рог не приносит зла. Облачко слышит эти слова, ползком подбираясь к пологу вигвама. — Он не приносит зла. Это душа древ… — Хироцу запинается. — Не хочу слышать, Рюро,— глядя на старика, цедит Огай. — Все роды Накахары длились намного быстрее, чем те, что произошли этой ночью. И до этого, почему-то, в этом Роге надобности не было. Стужа поворачивается к стоящему в проходе Огаю: — Такое бывает. Со временем кожа омег грубеет и становится… — Мне плевать, какой стала его кожа! — грубо восклицает вождь, не выдержав. — Вы вытащили одного из злобных Духов под покровительством Бараньего Рога! Раздаются недоумевающие голоса людей, которых разбудил громкий голос Мори. Кое-кто из молодых альф выскакивает из вигвама, осматриваясь в поисках непрошеных гостей или другой причины для ночной тревоги. Тишина наполняется перекликающимися голосами, мужскими и женскими. Многие поспешно одеваются и выходят наружу. Подняв голову, Одасаку рвано выдыхает. Страх грызёт его изнутри. Косматое Перо, будто не веря своим глазам, смотрит на мальчика, всё ещё стоящего на четвереньках у отверстия в шкуре. Собравшиеся люди раскрывают рты от изумления, завидев массивную фигуру вождя, которая чёрным пятном вырисовывается на фоне костра в родильном вигваме. — Младенца необходимо уничтожить. — Огай оборачивается и заглядывает в вигвам. — Ты слышишь, Накахара? Это всё твоя вина. Племя и без того уже осквернилось. Это омеги и беты его опоганили — обратили против альф. Это… этот младенец осквернён колдовством Рога и каким-то злым Духом, что бродил у вигвама, когда он рождался. — Нет! — из вигвама кричит едва пришедший в себя Солнцеглазый. — Не надо! Позволь оставить его в живых! — Убей! — громко произносит Непроглядный Мрак. — Это твоя Скверна! Ты никогда от неё не очистишься! Пригнувшись, из вигвама выходит Стужа и встаёт прямо перед вождём: — Мне хотелось бы знать, где на самом-то деле скрывается Скверна. Я совершенно не чувствую себя осквернённой. Разве что твоим присутствием. Уже в который раз. — Не смей! — до сего момента молчавший Град Иголок хватает старуху за её дряхлую руку и тянет назад. — Как ты разговариваешь с Вождём? Извинись немедленно! Но Стужа не обращает на докучного юного омегу никакого внимания, продолжая строго смотреть ровно в красные глаза Огая. Но тот, похоже, не пробиваем. — Этот младенец должен быть уничтожен, — с этими словами он поворачивается и широкими шагами уходит в темноту. Со всех сторон в толпе раздаются приглушенные восклицания. Будто оглушённый, маленький Одасаку лишь дрожит мелкой дрожью и, часто моргая, смотрит перед собой. Рюро опускает голову. В отблеске костра видно его напрягшееся лицо. Ветра больше нет, воздух вновь делается горячим и теперь душит с новой силой. Во внезапно наступившей тишине раздаётся плач ребёнка Солнцеглазого.

***

Шкуры на входе колышутся, и в пещеру заходит шаманка. Бело-бурая волчица морщит нос, когда улавливает в жилище Вождя едва улетучившийся запах течного омеги. В углу смяты шкуры, а из подстилки выбилось много луговой травы — здесь явно недавно совокуплялись. В центре пещеры тихонько трещит догорающий костёр, языки его пламени отражаются в узких красных глазах большого чёрного волка, сидящего напротив треножника. Его ноги, правая рука и голова ещё не приняли человеческий вид. — Солнцеглазый умер. Шаманка роняет эти слова чисто случайно, просто потому что больше не в силах терпеть весь ужас, свалившийся на её седую голову за эту столь длинную ночь. Чёрный волк ничего не отвечает, продолжая не моргая смотреть в пламя костра. На его шее туда-сюда раскачивается подвеска в виде огромного волчьего клыка. Веки вождя опускаются, ноздри раздуваются, а клыки обнажаются, но он не нарушает повисшее безмолвие. Волчица присаживается на плоский камень рядом с ним и упирает едва отмытые от чужой крови руки в свои худые выпирающие колени. — Солнцеглазый любил тебя, — твёрдо произносит она, хотя в её скрипучем голосе слышится явная ложь. Волк лишь презрительно фыркает: — Мы оба знаем, что это не так. Стужа прикрывает глаза, печально выдыхая, и понимает, что продолжать эту тему нет никакого смысла. — Племя и так на грани гибели, — добавляет Огай. — Воинов и стражей всё меньше, а омеги не могут принести плодовитое потомство. Что прикажешь делать? Может, Духи что-то говорили тебе? Или Селеми́нэ? — мужчина поворачивает голову к шаманке. — Она разговаривала с тобой? — Богиня Селеми́нэ ни с кем не говорит, — качает головой в ответ Стужа. — Но недавно мне было видение. — Какое видение? — Можешь расценивать это как пророчество, — голос старухи становится ниже, более хриплым и твёрдым. — Но ты должен сохранить жизнь своему сыну. — Он омега, — рычит Мори, наклоняясь к бете. — Он, прежде всего, твой сын! — не выдержав, выкрикивает старуха. — И кем он будет? — мужчина повышает голос следом за ней. — Травником? Собирателем? Какая будет от него польза? Стужа наклоняется ближе и шипит в лицо Мраку: — То, что он твой сын — уже какая-то польза. Сохрани жизнь хотя бы ему. Возьмись за его обучение сам. Научи его охотиться. Сделай из него не обычного воина, а стража. — Где ты видела омег-стражей? — усмехается Непроглядный Мрак. — Одно посмешище и только. — Если ты желаешь сохранить своё положение и уберечь Племя от раскола, — волчица, упирая руки в колени, с трудом поднимается на ноги, — то ты поступишь так, как я говорю. Послушай хоть раз того, кого следует слушать в первую очередь. Огай натянуто вздыхает, окончательно принимая человеческий облик, и трёт ладонью затёкшую шею. У него недлинные чёрные волосы, забранные в небольшой хвост, и две пряди, свисающие с двух сторон его бледного лица. Стужа у самого выхода останавливается, оборачиваясь через плечо. — И каков твой окончательный вердикт? Непроглядный Мрак ещё какие-то доли секунд мнётся, цыкает и смотрит в трескучий костёр впереди. Внутри него борются негласный закон племени и никому ненужная жалость. Первые два раза Сюдзу рожал ему мёртвых волчат, а на третий, похоже, Сюдзу, отдав себя миру Духов, передал новорождённому волчонку свою жизнь. Стоит ли расценивать это как знак? Голос вождя, как внезапный гром, озаряет пещеру. — Оставьте его. Старуха медленно отодвигает рукой шкуры, продолжая слушать, и улыбается уголком губ. — Но хоть он и мой сын… имя рода Мори носить он не будет. И воспитывать его тоже будете вы.