Покорение Михримах

Глава вторая. Едкая плесень *** Что ж! Брак оказался не так ужасен, как мне ожидалось. В чем-то даже можно было найти преимущества: например, я стала хозяйкой целого дворца! Тотчас же после праздника я обошла свои владения быстрым скользящим шагом; было, над чем поработать. Как мне кажется, нижний этаж с глиняным полом был слишком сыр: запах плесени и влаги просто преследовал меня там и, казалось, уносился и на верхний этаж, въедаясь в одежду. Дело однозначно требовало уборки – но как ее сделать? Мои служанки и евнухи остались в гареме; здесь все рабы принадлежали паше, я никого не знала, кроме Гюльбахар. Кто отвечает за столь серьезную уборку помещений – едва ли она? В гареме все было просто: я приказывала, а если не знала, кому приказать, обращалась к матушке за советом. Здесь все были чужими, и меня мучили едкие сомнения, подчинятся ли они моим приказам? По уму, нужно было обратиться к паше – но мне не хотелось этого делать. Всякий раз, как я думала о нем или встречалась с ним, меня терзало въедливое, мучительное чувство, схожее со страхом и со стыдом одновременно. Прийти к нему самой, первой обратиться, попросить – нет! нет, никогда! Я морщилась при одной мысли об этом, и все внутри меня сжималось от неприязни и страха – а ничто не казалось мне столь унизительным, как страх. Паша был полезен мне и роду Османов и, хвала Всевышнему, не обременял меня супружескими обязанностями, - этого было достаточно, чтобы терпеть его. Нет, я не буду к нему обращаться. …но как же решить эту проблему с сыростью? Приставучий запах плесени уже начал мне мерещиться – например, сегодня за обедом! Я настолько не могла отделаться от ощущения, что жирный нут с грибами отдает плесенью, что не смогла доесть – так недолго и аппетита лишиться, и вовсе заболеть! …как в воду глядела. Видимо, мне не померещилось, и продукты и впрямь были испорчены: через пару часов я начала ужасно маяться животом. Самым невыносимым в этой и без того отвратительной ситуации оказался муж – в своем беспокойстве о моем здоровье он пожелал не отходить от моей постели. Уже через несколько минут такой «поддержки» я почувствовала значительное неудобство: больной живот неумолимо требовал свое, а я не знала, как выпроводить этого заботливого болвана! Как можно быть настолько бестактным? Неужели он не понимает, что мне совершенно не нужны сейчас лишние глаза в этой комнате?! Он что-то рассказывал, но я была совсем не в силах следить за ходом его речи. Неотвратимо стало понятно, что мне все-таки придется как-то его выпроваживать. Я, кажется, начала заливаться краской; какой позор! Впрочем, мне хотя бы удалось проговорить: - Рустем, я была бы признательна, если бы ты дал мне некоторое время побыть одной. Слава Всевышнему! Он ушел, и я смогла наконец разобраться со своими потребностями. Тягучая краска стыда долго еще не хотела покидать моего лица; я чувствовала себя ужасно униженной. По крайне мере, у него хватило сообразительности не возвращаться до вечера – когда ко мне приехала обеспокоенная матушка. К тому моменту меня уже напоили какими-то отварами с масляным блеском, и живот успокоился; комнату проветрили, и снова чувствовала себя более или менее уверенной в себе. - Михримах, девочка моя, ты такая бледная, - хлопотала надо мной матушка, чье желто-зеленое платье в полумраке покоев казалось мутно-грязным. – Ты уверена, что ничего серьезного? Что сказал лекарь? - Небольшое отравление, мама, правда, не о чем беспокоиться, - улыбнулась я. Рустем-паша воспользовался случаем, чтобы ободряюще взять меня за руку – Создатель, за что мне это? – что не укрылось от проницательного взгляда мамы. Она лукаво улыбнулась и переспросила: - Ты уверена? Быть может, ты просто ждешь ребеночка? Кровь отхлынула к сердцу; я неосознанно вцепилась в руку мужу, чувствуя, как душу заполняет въедливый страх. - Нет, нет, я точно не беременна, - заверила я. - Как можно быть уверенной? – мать вся сияла, явно поверив в собственную фантазию. – Надо послать за повитухой! Я была в ужасе; что делать? Не приведи Всевышний, она пришлет свою повитуху, и тогда конец! Та наверняка доложит о том, что я не только не беременна, но и вообще невинна – что же делать, что же делать, что же делать? В панике я сжала руку Рустема до боли. Он успокаивающе погладил мои стиснутые пальцы свободной ладонью, ненавязчиво закрывая их от взгляда мамы, и обратился к той: - Простите, госпожа, но пока мы не можем вас порадовать такой счастливой новостью. Я уже вызывал сегодня повитуху, потому что тоже в первую очередь подумал о такой возможности. Мама не выглядела слишком расстроенной и явно поверила ему. Облегчение чуть не выразилось на моем лице – я еле замаскировала его под легкую грусть. Похоже, Рустем-паша и впрямь на моей стороне. Тягучий точащий изнутри страх немного отпустил меня. Хотя и не было ничего постыдного в фиктивном браке – я же султанша, в конце концов! И тетушки тоже выбрали именно такой путь! – я отчаянно не желала, чтобы кто бы то ни было узнал о реальном статусе моих отношений с Рустемом. Это могло ослабить его авторитет, что не было бы нам на руку. Но хуже всего, если бы узнала матушка; уверена, она бы гневалась безмерно, хотя ее-то какое дело?! Я была благодарна Рустему, что он сумел уберечь наш секрет от острой и въедливой проницательности Хюррем-султан. Но долго ли мы сможем скрывать от нее? Мне кажется, она умеет мысли читать! Разве что укроется от нее? Я на всякий случай послала мужу нежный взгляд. Пусть она видит, что у нас все прекрасно! Более чем уверена, что Рустем разгадал подоплеку моего маневра; но все же в ответ его темно-оливковые глаза полыхнули такой радостью и нежностью, что мне стало и стыдно, и радостно. Я привыкла, чтобы мною восхищались; но это восхищение было каким-то другим, непривычным и… желанным? Улыбнулась я совершенно искренне. Мама, заметившая наши переглядки, засияла как солнышко и вскоре простилась, лукаво оставив нас наедине. Было бы правильно забрать у него свою руку; но я этого не сделала. Он ничего не говорил, просто мягко гладил мою ладонь большим пальцем. Так я и уснула. *** Я от порога понял, что она чувствует себя неуверенно. Еще когда она только проскользнула в комнату в своем бронзового оттенка платье – мне сразу бросилось в глаза, что ей страшно и стеснительно, и она не решается о чем-то заговорить. У нее всегда это проявлялось в этом забавном и немного детском жесте: она плавно вздергивала свой и без того обычно вздернутый подбородок и особенно прямо расправляла плечи. От этого ее очаровательный носик начинал весьма забавно торчать, а глаза ей приходилось скашивать вниз, чтобы смотреть перед собой, а не в потолок. Я неоднократно видел, что этот жест производил должное впечатление на посторонних ей людей. И лишь самые близкие знали, что за ним она скрывает неуверенность и робость. Я – знал. Меня всегда крайне умиляла в ней эта милая черта. Кому-то в такой момент она могла показаться высокомерной и надменной, но у меня сердце замирало от нежности, когда я видел, как воинственно блестят глаза у задравшей подбородок робкой Михримах. Она была прекрасна в такие моменты невыносимо, остро, смертельно; тонкая хрупкость ее женственности оттенялась силой и смелостью ее характера, и это сочетание разило прямо в сердце, не ведая промаха. - Госпожа, - медленно поклонился я, не сводя с нее глаз. Она выступала из своего наряда, как бронзовая статуя, прекрасная и идеальная. Но она была прекраснее любой, самой совершенной статуи. Ибо она была живая. - Рустем, - самым независимым из всех оттенков своего независимого тона начала она, что снова свидетельствовало в пользу ее неуверенности, - я недовольна нижним этажом. Там слишком сыро. Того и гляди, заведется гниль! Я в недоумении сморгнул. Причем тут нижний этаж? Что с ним не так? Почему этот странный вопрос удостоился таких церемоний? - Я распоряжусь, госпожа, - заверил я ее. Она улыбнулась, слегка наклонив голову, и ощутимо расслабилась: и подбородок чуть опустился, и плечи чуть опали. Совершенно не способен понять, в чем заключалась важность ее дела и почему этот вопрос вызвал у нее такую неуверенность. Но, судя по всему, она сказала все, что хотела сказать, и теперь не знала, как уйти. Я хотел было предложить ей – шербет, прогулку в сад, беседу, книгу? – но был слишком уверен в ее отказе. Молчание становилось неловким, и я отчетливо понял, что единственный способ его нарушить – все-таки что-то предложить и дать ей тем самым повод отказаться и уйти. Что ж поделаешь? Я сказал, что собирался пойти в сад – хотя и в мыслях этого не имел, судя по плюхающим за окном звукам, там шел дождь, – и предложил ей пройтись со мной. Она ожидаемо и с облегчением отказалась и ушла к себе. Жаль. На какое-то мгновение я успел понадеяться, что согласится, – можно ли отделаться от этой разъедающей надежды? Что ж, остается заняться этим нижним этажом, коль скоро он ввел ее в такое беспокойство. После краткой инспекции я был вынужден согласиться, что, при всем усердии слуг, дворец не успели вполне приготовить к нашему переезду. Возможно, в этом не было бы большой беды, если бы на нижнем этаже не располагались кладовые – из-за дурного глиняного пола кое-где портилась еда, а вскоре сырость и плесень могли добраться и до книг и тканей. Госпожа была совершенно права в своей тревоге! Этим нужно заняться незамедлительно. Я с точащим беспокойством подумал, что за все время нашего пока недлинного брака это был первый раз, когда она сама обратилась ко мне. Едкое недовольство собой – я не сумел вполне комфортно устроить ее быт! – сочеталось с новой волной восхищения ее практичным, мудрым взглядом на вещи. Кто из женщин так умен, как она? Я был восхищен до самой глубины своего существа – но сердце мое подтачивал страх, что я никогда не сумею добиться ее благосклонности. Если только… сыграть по ее правилам? Получится ли? Я столько уже преодолел ради нее – и не отступлю!