***
Каждый раз оказываясь в непосредственной, и от того не менее безопасной, близости к процедурному кабинету, Мори становился заметно более нервным. Замечали это, увы, не все. Зрителями, что, невозмутимо пожевывая попкорн, наблюдали за плясками на его стальных нервах, оказались лишь участники небольшого консилиума в его собственной голове. «Коллеги», — произносили они попеременно, едва начиная тревожиться подозрительной тишине, и тут же умолкали, наблюдая лишь совершенно спокойную картину приёмного отделения. По крайней мере, обошлись без жертв со стороны гражданского населения. И ясно было почему. В процедурной вместо двух оболтусов обнаружился только один, да и тот периодически нарушал тишину безмятежным похрапыванием. Парнишку заботливо укрывал коротковатый, явно женский, медицинский халат, рукава которого были крепко перевязаны за спинкой стула на манер смирительной рубашки. Для человека, чьё долговязое тело едва умещалось в радиусе занимаемого им стула, юноша спал поразительно крепко и настолько мирно, что в пору было бы переживать о наличии реланиума в хранилище местного отделения. Чтобы добудиться Дазая, потребовалось минут семь, две из которых тот безуспешно пытался развернуться в сторону внешнего раздражителя в лице ничего уже не ждущего главы больницы. — Закрой рот, Дазай-кун, — вежливо попенял мужчина, устало отметив, растекающееся влажное пятно на плече ещё сонного парня, — и вытри слюни. Несмотря на то, что выходка с халатом явно была делом мстительных рук его сынишки, Мори нехотя отметил неожиданную полезность этого акта детского желания позлить Осаму, тело которого бы определенно отправилось на второе за это утро свидание с белоснежным кафелем. Не будь Чуя хоть сколько-нибудь более тактичным засранцем, чем хотел казаться. — Чуя? — поинтересовался Дазай у стены за левым боком мужчины. — Где? — вторил ему Огай, смещаясь в сторону кушетки, дабы юноша мог получше расспросить пока что игнорирующую его стену. — Здесь, — поняв, что от стены вряд ли стоит ждать ответа, Осаму обратился к Мори, который к тому времени уже вальяжно упирался бедрами о кушетку, скрестив руки в привычном жесте и назидательно склонив голову. — Нет, — просто возразил мужчин. — Ну, значит, не здесь, — признал поражение Дазай, вступая в новую битву с ограничивающим его личную свободу подобием покрывала, — Не поможете, Мори-доно? — Ага, — покачал головой Огай, предоставив парню возможность самостоятельно разобраться с не дающей тому двигаться проблемой. Мужчина вытянулся на руках, запрыгивая на кушетку в совершенно юной манере, выдающей в этом взрослом статном человеке родство с взбалмошным рыжим отпрыском, и уже лично своим, фирменным, жестом закинул ногу на ногу, одновременно скрещивая руки и возвращая диалог к прежней теме, — Очень содержательно, — подвел черту Мори, — Вы двое, друг друга стоите. Начавший было распутываться молодой человек запутался ещё больше. В надежде, что, прочитав ему поучающую лекцию о вреде сна на рабочем месте, мужчина всё же смилостивиться и развяжет халат, Дазай весь обратился в слух. — Помниться, года полтора назад, — начал Огай настолько издалека, что Осаму всерьёз задумался — а не поспать ли ему ещё? — но, видимо, всё же краткость была сестрой врачебного таланта мужчины. Он продолжал: — часа в четыре утра заявилась ко мне под двери девушка в традиционном женском кимоно. Глаза Дазая округлились в абсолютнейшем непонимании, куда мысли увели его непосредственного начальника, и насколько эта история должна подходить к сложившейся ситуации. Ответ на этот вопрос не заставил себя долго ждать. — И вот представь, на дворе День совершеннолетия, и я уж было решил, что девушка перепутала двери квартиры, возвращаясь домой с празднования, — театрально-интригующим тоном подвёл к финалу мужчина, — а это, — за секунду до того, как Осаму осознал всю комичность предоставленного ему с лёгкой отцовской руки компромата, Мори закончил, — мой собственный сын налакавшийся так, что на спор полез в женское кимоно. — Думал, хуже того раза уже не будет, но тогда он хотя бы пришел сам, — продолжил сдавать сына с потрохами Огай, чему Дазай радовался просто несказанно, жалея лишь о невозможности задокументировать эксклюзивные материалы на бумаге, — Сегодня же своими глазами видел, как его тело затаскивали в квартиру. Ей богу, я на мгновение подумал, что он и правда того, — Мори сделался бледнее кафельного пола, но тут же развеял напряженность момента: — В обратном меня убедили пьяные просьбы не мучить его. Видят боги, Осаму пытался не ржать, но к концу истории они оба — и не понятно кто громче — хохотали до слёз, что со стороны наверняка можно было принять за истерику, если бы мужчина, переборов приступ смеха, не раскрыл истинные причины своей внезапной откровенности. — Сейчас я тебя развяжу, а ты поведаешь мне, за что тебя так невзлюбил мой сын, потому что от Чуи внятной истории событий ждать не приходится. Дазай тут же выпрямился, готовый рассказать историю их нестандартного знакомства, когда мужчина принялся развязывать дурацкий узел за спинкой почти родного больничного стула. — Вам, Мори-доно, совершенно не о чём переживать, пострадал только один фикус, — легкомысленно начал юноша. За его плечом вновь прыснул смех. — Ты и представить себе не можешь, насколько сейчас меня заинтриговал.***
За стойкой бара в кафе, что удобно расположилось аккурат около той самой книжной лавки, с которой закончились спокойные деньки Чуи Накахары, сегодня приплясывал блондинистый паренёк, которому на вид нельзя было дать и пятнадцати, но, по скромному мнению Рюноске, можно было оказать внимания больше, чем конспектам по культурологии. Что раздражало его рыжего напарника сильнее, чем просроченный по причине трёхдневного запоя реферат. Несмотря на благоговейную привязанность Накахары к кофе и атмосфере кофейни, что скрашивали необходимость разгребать накопившиеся долги по учёбе, прибившийся одногруппник противоречил всем канонам продуктивности и, даже в сравнении с их коротким марафоном синхронного алкоголизма, выглядел ещё более потасканным жизнью. Причиной печального состояния Акутагавы в первую очередь было не едва ослабшее похмелье, а делившая с ним квартирку сестра-близняшка, которая в отличие от старшего братца меру знала, а потому в честь своего двадцать первого дня рождения выдворила Рюноске вместе со всеми приглашенными гостями с пометкой «за непристойное поведение и неумение пить». Чем дольше невольный бездомный отдавал предпочтение парню за стойкой и заливал перепой американо, тем меньше оставалось надежд на то, чтобы закончить работу. Для этого её нужно было хотя бы начать. И всё бы ничего, но Йокогамский государственный университет славился серьёзными бедами с составлением расписания, по крайней мере, на факультете журналистики, где график контрольных мероприятий плавал профессиональнее многих сосисок. Всё ещё не начатая работа по культурологии должна была быть сдана в течении недели, которая, по мнению преподавателя, заканчивалась в четверг. Как жаль, что это чудесное нововведение студенты Накахара и Акутагава благополучно пропили. — Ты здесь из-за бариста или всё-таки задание выполнять начнём? — недовольно пробурчал Чуя, отпивая немного мокко и в очередной раз наблюдая перед собой картину неизвестного японского художника «Забили». — Я здесь из-за тебя, дурень, — со вздохом отодвигая третью чашку и открывая-таки ноутбук, сдался Рюноске. Разумеется, восстановление расположения Гин было стратегически важной задачей, потому как предоставлять старшему Акутагаве длительное политическое убежище в своей квартире Чуя не собирался. Как в принципе и оставаться наедине с царившим в ней бардаком. Но на уборку не было ни сил, ни желания, ни пресловутых сантиметров роста, чтобы повесить самостоятельно эти идиотские тяжелые шторы. И хватило же сил их сорвать! — Какое совпадение, я тоже, — прозвучало по левую сторону от Накахары, где ещё мгновение назад покоилась очередная чёрная шляпа. Теперь же прямо под ней, скрестив руки на столешнице поверх конспектов, расселся небезызвестный Осаму Дазай, — Привет, Чуя. — Опять ты, — как-то без интереса отметил Чуя, спихивая конечности незваного гостя с тетрадей и менее благодушно стягивая с него свой головной убор. Да что ж такое? — Следишь за мной? — Кто бы говорил, маленький сталкер, — беззлобно отзеркалил Дазай и обратил внимание на фигуру за ноутбуком, замершую в окружении пустых чашек, — Здравствуй, Рюноске. Снова чёрный? Снова без сахара? — в ответ ему юноша благоразумно молчал, — А я, пожалуй, за чаем отойду. И, действительно, отошёл к бару, чтобы сделать заказ на зелёное нечто, смутно напоминающее болотную тину в изящном серебристом чайничке. Назывался этот напиток ничуть не лучше. — Признавайся, предатель, ты меня ему слил? — угрожающе прошипел Накахара, резко уводя прицел с вальяжно удалившегося шатена на всё также молчавшего друга, но тот, даже при большом желании оправдаться, которого он, кстати говоря, не имел, ответить бы не успел. За него это сделал Осаму, сверкавший широкой самодовольной улыбкой. — У меня агенты повсюду, — заговорчески, но так, чтобы слышали все в радиусе пары метров, поделился Дазай, подмигивая парню за баром. Не ожидавший такой подставы юный бариста едва не расплескал кипяток по стойке, тут же стирая небольшую лужицу салфеткой. И поспешил заняться следующим заказом от греха подальше. Под тем же благовидным предлогом Акутагава сгрузил свою маленькую армию чашек на поднос, поспешил покинуть зону поражения, перемещаясь к стойке бара и занимая выжидательную позицию около смущенного бариста. Итак, в ходе многочисленных перестановок за столиком Накахары оказались четверо: собственно сам Чуя, который и думать не собирался о передвижении куда-либо в ближайшее часа три; его на две трети опустевшая чашка с ещё тёплым мокко, чайник невнятной зелёной жижы и Осаму, грёбанный, Дазай. Снова. — Как ты можешь пить эту мочу? — без обиняков поинтересовался Чуя, с сомнением поглядывая на шатена, преувеличенно грациозно наливающего в чистую прозрачную кружечку свежевыжатую зелёную плесень. — Поверь, зная, какие кофейные зёрна здесь закупают, не могу поручиться, что в твоей кружке* её нет, — предположил Дазай, пододвигая подозрительный чайник всё ближе к чашке Чуи, — Будешь? — Уйди от меня меня со своей уриной. — Эх, ты упускаешь дивный шанс открыть для себя что-то новое, — поэтически начал Осаму, отпивая свой загадочный чай, и прозаически добавил, — матча-латте тут гораздо дороже. — Дазай-сан, прошу потише, вы распугаете клиентов, — сделал замечание тот, на чьём бейдже, наконец-то смог разглядеть Чуя, красовалось «Ацуши». — Я просто хотел сделать вам рекламу, — пожал плечами шатен, попутно доливая себе остатки чая из чайника, что придало Накахаре уверенности в скорейшем исчезновении всех нежелательных собеседников из-за его столика. — Вышло не очень, — отметил негромко Акутагава, обращая на себя внимание не только Дазая, но и своего раздражительного товарища, который одним взглядом обещал ему смерть в муках и, скорее всего, от культурологии. — Тогда я пойду, — признавая несостоятельность развернутой им пиар-компании, произнёс Осаму. Считанные минуты и он уже покидал заведение, аккуратно задвигая за собой стол и вежливо прощаясь, — Увидимся, Чу-Чу. — Надеюсь, нет, — пренебрежительно скривился рыжий, возвращаясь к своим конспектами. Вместе с ним к конспектам и, соответственно, за столик вернулся Акутагава, вслед за которым, виновато, сутулясь шёл всё тот же бариста. — Мне кажется, или он ушёл в вашей шляпе? — полюбопытствовал Ацуши, составляя на поднос оставленную Дазаем посуду. — Что, прости? — непонимающе уточнил Чуя, оборачиваясь к закрывающейся двери выхода из кафе, куда чуть раньше проскользнул Осаму, довольно покачивающий своим трофеем, нахлобученным на каштановые вихры.