***
Столкновение посуды с полом приходится в ритм с пропущенным ударом сердца. Осколки, отлетевшие в стороны, остаются одиноки и забыты. Феликс вынужден забить в угол себя. И туда же идут непонимание, все вопросы: от номера один, заканчивая номером сто двадцать шесть; забивает даже если не хочет, потому что людей много, потому что запара именно сейчас. Сообщение остаётся прочитанным и без ответа, руки срываются в дрожь и, несмотря на все старания, звук разбитой чашки заполняет всё пространство кафе звонким ударом. — Ты себя нормально чувствуешь? — напарник немного встревожен, и Феликс говорит, что ему надо несколько минут. Он выбегает в комнату для персонала и пытается перевести дыхание. Он себе говорит «ничего не случилось»; он бьёт себя по щекам и злится, потому что «чёрт подери, возьми себя в руки, Ли Феликс». Парень проматывает в голове этот момент снова и снова, перед ним всё ещё изучающие глаза, лёгкая улыбка, чуть хриплое «спасибо» и сразу же сообщение, которое вообще никак не вяжется с возникшим образом. Феликс тяжело сглатывает и задерживает дыхание, чтобы его восстановить. Парень сжимает и разжимает кулаки, пытаясь привести себя в порядок за непозволительно короткий срок. Отключает все эмоции и оставляет только механическую память, которая сделает за него всю работу на автопилоте. Феликс не подставной человек, отнюдь. Он выходит в зал и, несмотря на маленькое потрясение в его только-только наступившем штиле, продолжает работать. Обслуживать клиентов, делать кофе, убирать остатки своей оплошности с пола и получать чаевые за автоматическую улыбку. «Всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо» «Феликс, всё хорошо» «Ты справишься» «Феликс, ничего не случилось» И ничего, абсолютно ничего не способно помочь молодому бариста, кроме как своё собственное сознание, на которое он привык всегда полагаться. И сейчас Феликс начинает думать, что довериться кому-то, кто так просто пришёл купить кофе, узнал его и сразу же потряс — глупо. Да, иногда слабость струится отовсюду, распирает внутренние органы и надрывает глотку в плаче от безысходности, но разве это стоит одной разбитой чашки? — Может, тебе нужно взять выходной? — Не парься, все в порядке, просто голова закружилась. Феликс забирает телефон, когда поток людей сходит на нет, и закрывается в туалете. Он открывает переписку и видит: был в сети три минуты назад, — а написать-то нечего. А с другой стороны… что он может? «Не за что» — «Не пиши мне больше» — «Ты красивый» — «Забудь обо мне» — «Я буду ждать тебя» — «Не звони мне больше» — «Позвони» Голова болит так, будто кто-то давит на виски нескончаемым грузом и, даже понимая абсурдность своего поведения всей ситуации в целом, Феликс предпочитает ничего не писать, задерживая палец над добавить в черный список… но он ведь ни в чем не виноват? Неожиданно контакт появляется online, и незамедлительно под коротким «binnie~» уже красуется пугающее «печатает…» Ли выходит из мессенджера, блокирует телефон и сует в карман, а потом — потом запускает пальцы в волосы, цедя сквозь зубы нервное «дурак». И из чистого ощущения нелепости и нежелания казаться ребёнком, Феликс достает телефон и смело открывает сообщение, читая его с замиранием сердца. Binnie~: Извини, я не хотел тебя напугать:( X: Всё в порядке, работа была просто Binnie~: Ладно. Точно всё в порядке? Х: Э…да? Binnie~: Ты красивый. Сердце Феликса пропускает удар, и уголки губ дёргаются наверх от неожиданного комплимента, а приятное чувство внутри живота полностью заменяет недавний испуг. «Ты правда такой дурак, Феликс» Binnie~: Ты свободен вечером? Х: Сегодня…? Binnie~: Если ты не хочешь. То я не буду настаивать на живом общении. Х: Нет-нет всё в порядке, я просто… Это правда было немного неожиданно. Но я сегодня свободен Феликс ни за что в жизни не сможет ответить: поступает ли он сейчас по своей воле или против нее. Его руки всё ещё дрожат, и щёки краснеют, будто ему пятнадцать и он девочка. Просто он тоже красивый. И хотя Феликс в течение всего дня продолжает себе говорить, что он ведёт себя как ребёнок, и мир не рухнул от того, что человек-загадка вдруг раскрыл его «тайну», которую парень сам себе накрутил, но это не совсем помогает успокоиться перед вечерней встречей. От своих же мыслей Феликса отвлекает телефонный звонок, который заставляет вздрогнуть. Спустя десять секунд мелодии Ли вынужден отключить своё оцепение и взять трубку, предварительно проконтролировав имя звонившего. К счастью или нет, это оказывается Джисон, что-то обеспокоенно тараторивший в трубку. — Притормози, Джисон, я ни черта не понимаю! На другом конце трубки слышится размеренный вдох и выдох, а следом дрожащий голос, повторяющий всё ранее сказанное. — Мы с Минхо… Вчера поругались, и он ушёл куда-то. Я думал покурить или пройтись вокруг дома, но он всегда возвращался быстро! — Джисон явно перепуган за своего парня и Феликс слышит, как тот почти срывается на плач. — Но он не вернулся, а его телефон выключен. Феликс… Я не знаю, что делать и думать. — В первую очередь, вообще постарайся не думать, а то знаю я тебя, уже десять раз его похоронил небось. — Феликс!!! — Да что я-то. Найдётся твой блудный, ты же знаешь Минхо. Перебесится и вернётся домой как верный пёс, не бей тревогу, — Феликс и не удивлён и даже не переживает за старшего друга, а почему? Потому что подобное происходило уже не один раз, да и эти двое ругаются и мирятся на постоянной основе. Конечно, как преданный друг, он успокаивает Джисона ещё несколькими бодрящими фразами, и предлагает пойти по району его ещё поискать, или в ближайшие пабы заглянуть. Джисон, конечно же, не знает, но Минхо частенько туда таскался с Феликсом раньше. — Ещё и Чонин отключил телефон, — обречённо добавляет Хан в конце разговора, как бы в поисках новых причин для переживаний, — Феликс закатывает глаза. — Джисон, не утомляй. С Чонином всё в порядке, его вчера Хёнджин забрал. — То есть хочешь сказать, пока я на себе волосы рву, он развлекается с Хваном? — Слушай, забудь всё, что я до этого тебе сказал, и иди поспи лучше. Джисон обречённо вздыхает, и ему ничего не остаётся, кроме как послушать Феликса, заткнуть свою внутреннюю мамочку-истеричку и пойти поспать. Минхо не маленький, сам найдёт дорогу домой.***
— Хёнджин, ты устал, — Чонин тихо константирует факт, глядя в окно. Они насквозь промокшие, и под напором старшего Ян всё же согласился направиться обратно в Сеул, дабы не простыть, даже не глядя на тёплую погоду. — Нам не так уж и долго ехать, — Хёнджин отмахивается всегда, даже если на самом деле устал и если это видно за километр — он предпочитает не признавать этого. Эта привычка несломляемого у него с периода, когда он был подростком, где-то со дня его шестнадцатилетия. Хван мельком думает, что начало она берёт определённо оттуда. — Может, я всё-таки поведу? — Чонин переводит взгляд на водителя. — Ты действительно думаешь, что я тебе дам сесть за руль своей машины? — Хёнджин лишь недоверчиво ведёт бровями и усмехается, не сразу понимая, что Ян серьёзен как никогда. — Вообще-то я умею водить, — устало закатывает глаза Ян и отворачивается обратно к окну, улавливая взглядом стенд «Сеул — 173 км». — У тебя права-то хоть есть? — Ну вот всегда ты такой придирчивый? — Я не придирчивый, Чонин! Как можно садиться за руль без прав? — Я полжизни так ездил и ничего, жив-здоров, возле тебя сижу. — Ты невыносим. — А ты ломаешься как девственница, но я же молчу. Хёнджин предпочитает игнорировать последнее высказывание, останавливается на заправке и куда-то уходит. Он не подъезжает к бензобаку и не заправляется, — как успевает заметить Чонин, а лишь молча скрывается за раздвижными дверьми небольшого круглосуточного магазина. Возвращается он спустя какие-то считанные минуты, по пути к машине что-то теребя в руках. Чонин его видит в боковом зеркале и хмурит брови ровно до момента, как старший садится за руль и протягивает ему открытый чупа-чупс со словами «на, заткнись». — Предлагаешь мне пососать? Серьёзно? — тон Чонина достаточно возмущён, но пока не на столько, чтобы повышать голос или бросать ответный вызов спутнику-другу-любовнику-или-кем-он-ему-там-приходится. — Или ты сам, или я тебя заткну, — Хёнджин смотрит прямо в глаза очень серьезно и настойчиво, не оставляя выбора Чонину. Тот, конечно же, забирает чупа-чупс, но не может сначала отказаться от пошлого жеста, вызывающе облизывая губы и на долю секунды прикусывая нижнюю, в конце тихо проговорив: «как скажете, господин Хван». Когда они выезжают с заправки и продолжают свой путь к Сеулу, Чонин невольно много думает. В голове такой обширный круговорот мыслей, что сложно уцепиться хоть за одну и сконцентрировать внимание только на ней. Множество вопросов, некоторое количество ответов, какие-то воспоминания и мысли просто сопровождающие его всю дорогу — всё это, как мелкий сор, пыль; песок, поднятый настойчивым ветром в сухой пустыне. Сухая пустыня в данной картине не что иное, как сам Чонин, периодически поглядывающий на Хёнджина. А за окном, там, за тонированным окном машины, словно другая вселенная. Там сумерки, опускающиеся на землю мягким одеялом из пушистых бледных облаков на фоне темнеющего неба. Там хаотично разбросанные огни от фонарей, что одиноко стоят на обочине. Там воздух свежий и свобода. А в машине, на полметра левее, полголовы выше, несколько лет старше и пару сотен процентов красивее — Хёнджин. Идеальный профиль обрамляет мигающий золотистый свет тех самых фонарей, а в глазах отражается недолгая, но бесконечная дорога. И наконец-то, когда до города остаётся чуть меньше часа, а до дома примерно полтора, Чонин цепляется за одну единственную привлекательную мысль, — в этой дороге он бы провёл вечность.В этот же момент по радио слышатся первые нотки lonely Джастина, и Хёнджин делает тише, комментируя лишь тем, что песня слишком грустная. Чонин не менее грустно улыбается и отворачивается к окну, пряча свой румянец в еле видном отражении. — Напомни, где твой дом? — А можно к тебе…? — и это то, что Хёнджин хотел услышать, потому что адрес Чонина он помнит наизусть.***
— Тебе не кажется, что ты скоро кожу с рук смоешь с таким успехом? — напарник смеётся над Феликсом, потому что к умывальнику за последний час тот подходит уже, наверное, раз десятый. И никто в этом, конечно же, не виноват, просто он волнуется очень сильно. Феликс не слышит заказы, не слышит и напарника, и даже раздражающий колокольчик на входной двери, он слышит лишь глухой стук сердца в ушах и горле. В его голове проносится сумасшедший поток из всех их с Бином разговоров, и Феликс себя ловит на мысли, что совсем не помнит его голос, хотя день назад мог поклясться, что узнает его из миллиона. Когда вибрация телефона ощущается в заднем кармане джинс, а мелодия по нарастающей становится громче, Феликс неморгающим взглядом смотрит в одну точку от «лёгкого» испуга. Секунду спустя он удосуживается взять себя в руки и принять звонок, а ещё чуть позже он видит, что звонивший — это Минхо, и начинает непозволительно злиться на своих друзей. Ли делает глубокий вдох-выдох и выходит в комнату для персонала. — Привет, Ликси, ты занят? — голос Минхо тихий и спокойный, как когда он очень провинился, или очень провинился, но ещё и выпил при этом. — Слушай меня внимательно, Минхо, — голос младшего звучит очень решительно и самую малость нервозно. — Вы уже висите на шее у всех со своими «проблемами», — он саркастично выделяет последнее слово. — Вы — два придурка, которые не знают, чем ещё заняться в этой жизни, пока остальные ваши друзья заняты поисками своих соулмейтов. И если ты сейчас же не пойдёшь к Джисону, не извинишься перед ним и у вас не будет страстного, примительного секса, то официально ты — худший парень, а он — худшая девушка на этой планете. Будь добр, не подводи меня и мою веру в настоящую любовь и иди уже к нему, умоляю. Феликс бросает трубку, потому что знает, что Минхо всё понял, потому что знает, что это именно то, что ему надо время от времени говорить своим друзьям. А чуть позже, через сорок четыре секунды, дыхание Ли останавливается вовсе, а руки приходят в неконтролируемую дрожь, потому что если звон входного колокольчика он пропустить смог, то уверенное «да, одну минуту, я его позову», пропустить мимо ушей просто невозможно. Напарник заходит в помещение и застаёт Феликса на грани паники. — Ты тут, Ли Ёнбок? — Нет, пожалуйста, не надо, — он говорит шёпотом и сползает по стеночке, пока собеседник не подхватывает его под локоть. — Так, дружище, я даю тебе фору: ты сотый раз моешь вспотевшие ладошки, умываешься прохладной водой и идёшь к человеку, который тебя ждёт возле двери. В противном случае, я приведу его сюда, и он увидит тебя во всей твоей нервной красе, — сейчас Феликс слышит именно те слова, которые нужны были ему. Как и те, что нужны были Минхо. Ли сдержанно кивает напарнику и идёт в туалет. Он смотрит на себя в зеркало с несколько долгих минут, умывается, моет руки, делает глубокий вдох, на долю секунды задерживает дыхание и длительно выдыхает. Он повторяет этот трюк пять раз, но ему удаётся успокоиться лишь на малый процент. — Ты справишься, — он последний раз блестит глазами в отражении и направляется к выходу чуть более уверенно. — Эй, красавец! Фартук сними.***
Минхо не реагирует на то, что Феликс бросает трубку, и не реагирует на почти обидные слова, которые, надо заметить, довольно правдивы. Он реагирует только на то, что действительно поступает как идиот, заставляя любимого думать невесть что. И поэтому смиренно идёт домой. Он не знает, что говорить после такого импульсивного ухода, и не имеет понятия, сможет ли он вообще заслужить прощение, но домой он идёт уверенным шагом и таким же кулаком стучит в дверь. Не сильно громко, потому что Джисон может испугаться, но и не сильно тихо, потому что если он в душе, то не услышит. И в ответ получает абсолютное и полноценное ничего из крадущихся шагов за дверью. Минхо клянётся, что видит то, как Джисон поднимается на носочки и смотрит в глазок, а потом таким же крадущимся шагом уходит обратно на кухню, шаркая своими большими тапочками с собаками. Потому что Джисон любит собак. А ещё Джисон любит Минхо, и поэтому через семнадцать минут возвращается обратно, ещё раз смотрит в глазок, убедившись, что бродячий никуда не ушел, и садится по другую сторону двери. И в такой тишине они сидят ещё десять минут. — Джисон, хватит ломаться, открой дверь, — Минхо сидит облокотившись спиной о дверь и слышит только тихие копошения, а спустя полминуты и ответ. — Ты сутки ходил неизвестно где, ещё пару часов под дверью посидишь и поймёшь, может, что-то, — Джисон злится, он злится так сильно, что у него краснеют кончики ушей и сжимаются кулаки, но даже в таком состоянии он успевает добавить «и не сиди на холодном полу, простынешь». — А ты дверь открой, и я не буду. И Джисон сдаётся. Конечно, он зол и обижен, но он же любит его — своего дурака, поэтому и открывает дверь. — И кто это здесь дурак? — Ли скрещивает руки на груди, глядя сверху вниз. — Вообще-то, я этого не говорил. — Да, но ты подумал. — Так тебе и надо, — Джисон разворачивается в сторону кухни и добавляет через плечо, — да, кстати, я же с тобой не разговариваю. Минхо закрывает дверь, и коридор погружается в полную темноту. Ли сразу же понимает, что Джисон не включал свет, потому что много плакал, а следовательно и свет включать не было необходимости. Поэтому Минхо быстро перехватывает чужую руку, притягивая Хана к себе и запуская пальцы в чужие волосы, нежно прижимает к своему плечу. — Я знаю. Знаю, что дурак. Прости меня, пожалуйста. В ответ Минхо получает самое ужасное, что только мог получить — тишину. Джисон молчит. Он уже не плачет и не кричит. Он молчит так, будто… разочарован. И, вероятно, это есть самая режущая правда, которая может быть. Его парень в нём разочарован. — Джисон, скажи что-то, пожалуйста. — Что ты хочешь, чтобы я сказал? — Хан отталкивает Минхо и смотрит в его глаза, видные только из-за тусклого света фонарей с улицы. — Ты хочешь услышать, что я злюсь? Да, Минхо, я злюсь, потому что ты меня до одури напугал. Я злюсь до дрожи в ногах, чёрт тебя подери, и самое ужасное в этом то, что я не могу себе позволить этого! Я не могу себе позволить взорваться и высказать тебе что-то хотя бы на малый процент равное тому, что ты говорил мне вчера. Не могу! И всё потому, что люблю тебя! Люблю каждый раз, как ты возвращаешься. Плачу каждый раз, потому что рад, что с тобой ничего не случилось. И каждый раз жду тебя. Жду, чтобы помириться. Но знаю, что через месяц будет то же самое, — под конец Джисону становится тяжело говорить. Тяжело, потому что он выдаёт всё прямым текстом на одном дыхании, а ещё потому что к горлу подступает несдерживаемый ком слёз, из-за чего он падает на пол и закрывает лицо руками. — Я знаю, — Минхо чувствуёт всё, что ему высказал Джисон. Он чувствует каждую эмоцию, каждое слово и каждую слезу. Он это всё чувствует и сжимает челюсть из-за невозможной злости на самого себя. — Я знаю, Джисон. Я правда знаю… Он опускается на колени напротив и обрамляет чужое лицо своими руками, он целует в кончик носа и умоляет его простить. Целует в щеку и просит дать ему второй шанс. Он целует каждый дюйм его лица и извиняется столько раз, сколько может себе позволить. Он обнимает Джисона снова и ругает себя в голове за то, что довел своего парня до такого состояния. — Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю? Джисон, ты же знаешь, что я тебя люблю? — Джисон кивает еле заметно и жмётся сильнее. — Пожалуйста, поверь мне, я больше никогда не приведу к такому. Я обещаю. Минхо отодвигается совсем немного, приподнимает лицо Хана за подбородок и смотрит в самые глаза. — Я обещаю, любовь моя. — И Джисон ему верит. Он всегда ему верит, потому что Минхо никогда не подводит. И Джисон его прощает, потому что Минхо все равно самый лучший. Джисон его целует, потому что он очень скучал. Джисон целует в губы, и кусает, потому что заслужил. И Минхо принимает это всё в себя. Всю любовь, прощение, поцелуи, тепло и недолгую разлуку размером в сутки. Минхо полностью отдаётся Джисону так, как он это делал всегда. Он притягивает его за талию к себе крепче, словно боится отпустить, а между поцелуями клянется, что такого не повторится, после чего Джисон просит его замолчать. не подводи меня и мою веру в настоящую любовь и иди уже к нему, умоляю. Джисон вдыхает чувства Минхо с частицами воздуха, они проникают в лёгкие и оседают на стенках сосудов приятной пыльцой наслаждения. Они теряются в своих чувствах, погружаются в простыни и забывают обо всём мире. Их тела искрятся, сплетаются вместе, создавая новое зарево, новую солнечную систему, новую галактику. Они находят это в друг друге. И это их главная ценность, сокровище, клад —настоящая любовь
***
Топящее чувство погружения в чужого человека оглушает так, будто остального мира и не существовало вовсе. Никогда. Оно обхватывает все участки кожи и срывается тихим стоном с губ, когда Хёнджин целует ключицу и кусает сразу же под ней, где начинается сердце, которое бьётся с новым ритмом, выпуская из себя бутоны густых роз. Чонин растворяется в этом на молекулярном уровне, когда Хёнджин приподнимается и целует его до того чувственно, что он ощущает, как сильно захлёбывается, и совершенно не хочет из этого выпутываться. Хёнджиновы руки скользят по бёдрам, и Чонин клянётся, что паралитическое действие его жизненных неудач проходит, он клянётся, что в груди колышется нечто иное, нежели вино на дне бокала. Оно поглощает всего Чонина, с головы до пят. Это в миллиарды раз приятнее лёгкого опьянения, что-то гораздо большее.То, что выше них самих.