право на любовь

— Чонин, ты бы немного поторопился, — Феликс приоткрывает дверь и улыбается широко, на что Чонин вздыхает обречённо, — люди жду-ут. — Ну я не могу так быстро, хён! — Чонин обречённо завывает, не слишком сильно, чтобы посетители не услышали, но достаточно правдоподобно, чтобы старший над ним сжалился. — А ты учи-и-ись, — наставник подмигивает и по-доброму улыбается, закрывая дверь, но даже несмотря на его доброту, все понимают, что Яну необходимо стараться лучше. Ликс — его наставник, да, но он не начальник, а так как Чонин в качестве его помощника работает уже целую неделю с лишним, его могут выпереть на полных правах несостоявшегося работника. — Я же, чёрт подери, не виноват, что долго учусь. — Доброе утро, что желаете заказать? — Феликс в глаза практически не смотрит клиентам, он лишь машинально делает свою работу за барной стойкой: обыденно протирает бутылки с сиропами от потекших липких капель, расставляет их на места и после каждого посетителя вытирает барную стойку. — Ты Феликс, да? — бариста немного удивляется, ведь на его бейджике написано его другое — корейское имя, Ли Ёнбок, — а потому вздымает взор на вошедшего. — Да…? — он прищуривается, а потом, несколько оценив внешность незнакомца, понимает, что это Хёнджин, и добавляет тихое «а-а». — Привет. Они ещё не встречались лицом к лицу, но оба друг о друге наслышаны достаточно, особенно Феликс, ведь он за все года полноценно вообразил в голове идеальное лицо с пухлыми губами и родинкой под левым глазом — такого смазливого ни с кем не спутаешь. — Можешь позвать, пожалуйста, Чонина? Я ненадолго, — Феликс кивает, говорит «окей» и скрывается за служебной дверью, бубня себе под нос, что ему повезло с отсутствием большого клиентопотока в это время. Чонин, конечно же, удивляется тому, что его зовёт «кто-то», потому что Феликс — вредный Ли Феликс — интригу держит и не говорит, что это Хёнджин. А потому, когда Чонин выходит к загадочному «кому-то», то попадается, но старается виду сильно не подавать. Но всё равно, как бы сильно он не старался, — в его глазах всё равно без труда можно прочитать маленькую долю радости. Хёнджин ему улыбается, а Чонин делает вид, что тоже, — ещё не до конца привыкший к таким переменам и не до конца способный расслабиться, в постоянном ожидании удара ножом в спину от судьбы — натягивает почти неправдоподобную улыбку. Но оба знают, что если бы не обстоятельства, — он бы уже улыбался во все тридцать два ещё в момент, когда Феликс постарался «заинтриговать» появлением некоего незнакомца. — Я спросить кое-что хотел, — Хёнджин собственически обходит барную стойку и облокачивается. — Для этого существуют мобильные телефоны, — Чонин закатывает глаза и вздёргивает одну бровь. — Двадцать первый век, в конце концов. — А я, может, видеть тебя хотел в этот момент, — Хван ведёт себя как дома: немного расслабленно и свободно. Чонин себя ощущает с ним так же, позволяя удивительному чувству лёгкости распространиться по всему телу. — Не хочешь сегодня остаться у меня? Чонин краской заливается моментально и хочет распахнуть глаза до размера блюдца, но сдержанно сглатывает и промаргивает, тихо переспрашивая: «Прости, что? '. — Именно поэтому я и хотел спросить в жизни — ты смешно смущаешься, — Хёнджин не зло насмехается и щелкает пальцем по носу напротив, улыбнувшись совсем по-тёплому. — Я не смущаюсь таким вещам! — Ну да, конечно, скажи своим щекам цвета твоих волос. — Да нет же! Но Чонин да. Он очевидно проигрывает и себе, и Хвану, и чувствам, и ехидно хихикающему за дверью Феликсу. Оттого и закатывает глаза. Да, он приедет к Хёнджину сегодня вечером и да, он рад, что Хёнджин пришёл к нему, а не просто отделался сообщением. Вообще-то Чонин себя немного идиотом чувствует, а пару минут спустя, когда он бубнит это себе под нос, Феликс добавляет как бы невзначай: «влюблённым идиотом». Планета, думает Чонин, замедлила своё движение на долю секунды в какой-то момент, в какой именно — он не помнит. А потом возобновила ритмичные обороты, вот только в обратную сторону, этаким образом перевернув чью-то жизнь кверху ногами, возможно, даже не одну. Чонин не до конца уверен: это вселенная, или эффект бабочки из какого-то Нового Орлеана, или в воздухе парит пыльца особенных цветов. Чонин ни на сантиметр не подозревает ни в одной из реальностей своего сознания, что именно повело за собой такие перемены, и, по правде говоря, он ужасно, почти до паники, боится. Боится, что это либо шутка, либо ошибка, либо что угодно, но только не правда. Эти смешанные чувства накрывают его непроницаемым капюшоном беспокойства, а сверху льёт беспросветный дождь предчувствия, что вот-вот это хрупкое «хорошо» расколется и разлетится в самые дальние уголки мира, как это было однажды. И уже тогда, Чонин уверен, он себя собрать обратно не сможет. Чонин смотрит на Феликса, обслуживающего клиентов, и задаётся вопросом: «Как?». Как и почему Ли Феликс остаётся абсолютно всегда позитивно мыслящим, с идеальной маской хорошего настроения и непринуждённости. Чонин завидует выдержке Феликса, Чонин завидует до того, что сводит челюсть, и совершенно не догадывается, что в телефонной книге друга постоянные исходящие-входящие от неизвестного Бина, иногда сменяющиеся номером Джисона или самого Чонина. Сам парень даже не понимает, насколько его напарнику тяжело и, как бы то ужасно не звучало, этого не знает абсолютно никто. Кроме загадочного неизвестного человека на другом конце трубки. Феликс и не жалуется. Он не считает своих друзей плохими из-за их незнания о его состоянии — сам ведь не в восторге от мысли того, что их нужно в это посвящать. Ему нравится так, быть товарищем, способным помочь и поддержать в абсолютно любой ситуации, просто никто не догадывается, что такие люди тоже ломаются. Такие люди иногда уходят со смены раньше, бегут куда глаза глядят, а потом — потом, когда оказываются одинокие в собственной квартире поздним вечером, снова звонят в неизвестность, которая волшебным образом спасает их души. Феликс вслушивается в длинные гудки и с трудом проглатывает подступающий ком поздним вечером. Может, потому что устал, а может потому что налаживающаяся жизнь Чонина кажется немного слаще их розовой кофейни и некая злоба на своего соулмейта за отсутствие сказывается в надрыющемся голосе.

***

Чонин почти ничего не говорит, когда Феликс уходит раньше по каким-то «делам». Только кратко благодарит за поддержку на работе и сразу же приветствует сменщика, пришедшего на ночную смену часом раньше. Но на Феликса никто не жалуется — он тянет на себе почти всё кафе и отпрашивается довольно редко, в большинстве случаев лишь посвящая всего себя работе. Чонин беспокоится только на малый процент из-за резкой смены настроения не только напарника, но и друга, но считает, что если Феликс посчитает нужным, то обязательно скажет всё сам. А потом — потом Чонин моляще смотрит в глаза сменщика, который без слов понимает одноимённые намёки новичка. — И тебе тоже нужно очень-очень срочно уйти раньше, да? — Ян делает щенячьи глазки, во всяком случае старается, и ловит раздражённое «Боже, да иди уже». — Спасибо, дружище! — Чонин и его напарник с ночной смены — Джонни из Чикаго — друзьями никогда не были, но общий язык нашли достаточно быстро, что для самого Чонина удивительно. — Но учти, я с тебя потом спрошу! Чонин почти не слышит слов в догонку, на ходу снимая фартук и покидая работу в считанные секунды. На улице веет вечерней прохладой и совсем немного летней духотой — довольно обычное явление для Сеула, но контраст между охлаждённым кондиционером помещением и остатками дневной жары — не самое приятное из ощущений. Всю эту атмосферу исправить может лишь фигура стоящая ровно напротив. — Добрый вечер, — Хёнджин, опершись о капот, выглядывает Чонина так, будто стоит там целую вечность. Солнце уже давно упало за пропасть горизонта и забрало с собой последние золотистые лучи, оставляя лишь еле видимый розоватый оттенок плывущих облаков. В этих оттенках купаются улицы Сеула, листва деревьев, гуляющая молодёжь, отражающая поверхность тёмно-синей машины Хёнджина и выходящий в этот свет Чонин. — Ты будто за мной на свидание приехал, — он улыбается иронично и сует руки в карманы подходя слишком близко. — А кто сказал, что это не? — Мы разве не к тебе домой поедем? — Чонин принимает жест Хвана, открывающего перед ним дверь и, притворно поклонившись, садится, наблюдая за тем, как старший обходит автомобиль и садится на водительское кресло. — Я передумал, — Хван совершенно не боится зрительного контакта, в отличие от его собеседника, который постоянно борется со своим эго, чтобы отстоять адские секунды и не отвести взгляда. Старший это чувствует на молекулярном уровне и потому смело вглядывается в кофейную радужку чужих глаз. — А ты непостоянный. И что же надумал? — Увидишь, пристегнись, — Чонин выполняет необходимое требование и, опустив спинку сидения чуть ниже для собственного удобства, увлечённо смотрит в окно. Чонин никогда не задумывался, но город, ныряющий в неизвестность предстоящей ночи, поистине прекрасен. Все изгибы дорог, изысканность растений, утихающий уличный гул и целующиеся парочки где-то за углом — кусочек той романтики, которую не было возможности увидеть ранее. Однако сейчас, когда руль держат крепкие руки Хвана с чёрными часами на левом запястье, а с колонок тихо доносятся песни Chase Atlantic, жизнь уже и не кажется такой ужасной. И когда позже чужая рука украдкой опускается на его колено, Ян и вовсе обмякает в объятиях кожаного сидения. В дороге Чонин почти засыпает от усталости после смены — всё-таки работать без выходных удовольствие не из приятных — а потому и незаметно для себя облокачивается на стекло и поддается соблазну фантазийных картинок прежде чем заснуть. Этого он конечно же не делает, ибо Хёнджин случайно проезжает по совершенно не заметной, но, как оказалось, довольно ощутимой ямке и сразу же извиняется за неаккуратность и невнимательность. Чонин шикает и трёт висок, но обвинять никого не собирается, сонно ворча, что всё нормально. Старший извиняется совсем тихо снова и, заметив мурашки на чужой молочной коже, свободной рукой тянется к заднему сидению. Чонин щурится, потому что в действительности упустил момент, когда уснул, а ещё потому что не до конца понимает, почему на улице уже совсем темно, нет машин, деревьев и домов и они всё ещё едут. Хёнджин даёт ему кофту и просит надеть, потому что с начтуплением темноты холодает уже более заметно. — Так… куда мы едем? — Чонин трёт глаза и всматривается в полотно ночи, удивляясь, как же быстро он теряет счёт времени и как легко его сбить с толку. Он берёт кофту и случайно касается чужой ладони, игнорируя сильное желание переплести свои пальцы с хвановыми. — Ты можешь ещё поспать, — Хёнджин замечает эту промелькнувшую мысль в чужих глазах и, убирая руку, почти незаметно снова касается колена. Чонин не сопротивляется. Он со значимым удовольствием кутается в кофту, вдыхая чужой приятный запах, и проваливается в сон обратно, на этот раз устроившись немного удобнее. Чонин разглядывает картинки перед собой: совершенно блеклые, словно выцвевшие фотографии, где они совсем дети ещё малые где-то за пеленой густого тумана прошедших лет. Он смотрит словно кино со старого проектора, изображения со старых плёнок, пролежавших на чердаке уйму лет. Воспоминание или сон сейчас у него под веками — никто не знает. Только знание, что Чонин по натуре своей всю жизнь был любопытным и в детстве никогда не изменял своим привычкам допроса, словно он юный детектив, витает в воздухе лёгкой дымкой. А ещё он смеётся, смеётся так очень громко и палкой в воде копошится, расспрашивая Хёнджина о заветных метках вечные двадцать четыре на семь безо всяких пауз. А над ним — дерево. Высокое и пышное с густой листвой, Чонин не садовод: что за дерево — не знает, но любит его очень сильно, ведь оно никогда не пропускало лучи жгучего солнца. Ему кажется, что у него некое дежавю. Такое правдоподобное, что органы внутри невольно сжимаются с неприятным предчувствием в обнимку. Он совершенно отдаленно слышит, как хлопает дверь машины, и хмурится моментально: «Предчувствие не подвело…?» Совсем юный мальчишка смотрит в сторону, а за ним и наблюдатель — немного левее, где лужайка заканчивается и начинается дорога, — черный джип. Такой же, как у родителей Хёнджина. Как и у самого Хёнджина Младший знает, что за машина и за кем приехала, потому и незамедлительно мрачнеет, хватает Хёнджина за руку и абсолютно ясно просит: «Не уходи». Смаргивает прозрачную влагу с глаз и просит ещё несколько раз его не оставлять. Сам Чонин, глядящий на это со стороны, сжимает челюсть и кулак в диком нежелании переживать это снова и повторяет заветные слова. — Эй, — голос откуда-то извне будит, и это заставляет проснуться с дрожью в теле. — Ты в порядке? Ян находит себя в очень неловкой ситуации, схватившись за рукав Хвана, и, кажется, — он надеется, что нет, — его просьба была произнесена вслух не единожды. — Да, всё окей, — он отпускает руку моментально и вглядывается в темноту ночи, поправляя чуть растрёпанную челку. Чонин снова хмурится, потому что перед ним еле-еле голубое небо, плывущее в акварельных красках рассвета. — Мы приехали, выходи. Чонин выходит покорно и чувствует, как в грудной клетке тяжелеет, а оттого биение сердца уже не заглушить. Спереди, прям перед ним, так близко — рукой подать — дерево. Высокое пушистое дерево, склонившееся под весом долгих лет и окунувшее свою листву в бегущую куда-то реку. Под ним — под деревом — высокая трава и несколько сиреневых цветков. Всё то же самое, только без туманного эффекта сна и очень даже наяву. — Хёнджин… это… — дар речи медленно покидает, а чувства нескончаемым гулом перекрывают барабанные перепонки. — Это. — Я подумал, что было бы неплохо сюда вернуться нам вместе, — Хёнджин берёт за руку и ведёт к их полянке, которая, казалось, не изменилась вовсе. Однако, если просмотреть на неё нынешними глазами после всего, что осталось за спиной, если оценить это место под другим углом, она совершенно иная. В какой-то степени даже немного чужая, но они оба предпочитают игнорировать это чувство. Чонин чувствует, что на самом деле скучал очень сильно. Чувствует это до того остро, что слёзы сами в уголках глаз собираются, пока рассветные лучи играют с мельчайшими волнами в реке. Чонин сжимает руку Хёнджина и понимает, что это чертовски сильно важно для него, для них. Почему? Никто не ответит. Это, впрочем, и не очень-то его волнует сейчас. Только Хёнджин. Его поистине волнует только Хёнджин, притягивающий к себе в крепкие объятия и говорящий на ухо, что всё будет хорошо. И добавляет следом: «Я рядом». Чонин снова проигрывает себе, своим чувствам и их — их общему прошлому, снимает все оковы, маски и ложь, в которых нет нужды, и открывается на все двести пятьдесят процентов перед тем, кто так крепко прижимает к себе. Это странная, очень-очень-очень странная связь на уровне космических частот, на целый миллион световых лет выше связи меток и соулмейтов. Чонин верит, впервые за последние годы он искренне верит во что-то такое, казалось, несуществующее. Он выглядывает из темной норы своей души, где прятался очень и очень долго, и заглядывает в глаза напротив, и там он видит самое важное. Видит, что-

Хёнджин верит тоже.

— Хёнджин, я. — Всё хорошо, не говори ничего, ладно? — старший кладет руку на чужую щеку и снимает большим пальцем слёзы, рассматривает свет, отражающийся в глазах, и целует поджатые губы с особой нежностью. Именно той нежностью, которая Чонину необходима, словно воздух. Никакой пошлости и возбуждающего интима, только самые искренние и светлые чувства, порождающие новую веру в то, что ещё не всё потеряно. Поцелуй, который дарит новую надежду, безо всякого разврата или слепой жажды. Абсолютное принятие себя, друг друга и чувств, которые возвышаются над этой самой поляной лавандовым рассветом. И сейчас можно точно сказать: они поймали момент; добавили недостающие звёзды в их созвездиях, ухватились за самый краешек связующей нити и укрепили её пока что слабым узлом веры в будущее. И пусть пока он слаб, однажды, — уверенны оба — он будет одним из самых прочных. *** Bin: Мне не нравится, когда ты молчишь больше пяти минут: (я начинаю волноваться: ( X: Уверен, в этом надобности нет, моя работа кипит Bin: Мое волнение тоже?! Х: Бинни Bin: Понял, я понял Чанбин привык уже: Феликс всегда после долгих ночных душевных разговоров работает так, будто ничего не произошло, и отвечает так, будто его слёзы в час ночи это совершенно обыденное дело: один из пунктов плана на день, возле которого просто необходимо поставить галочку. И Чанбин не обижается на сухость ответов на следующий день, отнюдь. Он лишь заботливо поддерживает разговор и старается никак не упоминать часы минувших ночей. Х: Сейчас людей немного меньше кстати стало, я могу спокойно выпить кофе и с тобой поговорить Bin: А всё Х: Что все? Bin: А раньше надо было Х: … Bin: Ладно, я просто тоже захотел кофе, теперь жди Х: Ты меня утомляешь Bin: Поговори мне тут ещё, детка Чанбин откидывает телефон на пассажирское кресло и паркуется в тени под каким-то большим деревом. В его поле зрения попадает броское кафе с несколько приторным дизайном, в виде огромного розового кексика на крыше. Он думает, что это немного не в его стиле — не любит он такие сладкие местечки, но что поделать, когда организм требует дозы кофеина, а жара призывает ко льду. В округе слышится шум захлопнувшейся двери серого джипа так, что Чанбин сам кривляется от неожиданности — ему ещё не приходилось так громко хлопать дверьми собственной машины. От летней жары, вызванной палящим солнцем в самом разгаре лета, спасает только двадцать один градус кондиционера сладкой кофейни, а звук звонкого колокольчика над ухом призывает баристу показаться за барной стойкой в полной готовности обслуживать. — Добрый день, — Чанбин моментально замечает оценивающий взгляд работника и, в общем-то, не жалуется, — это их работа. А потом — потом, когда слышит чужой голос, немного содрогается, пусть и не подаёт виду. Низкий бас мягко обволакивает ухо и… не могло же ему показаться? Он на несколько мгновений замирает и вынужденно приходит в себя после «извините"' неуверенно доносящегося из уст напротив. Чанбин встряхивает головой практически незаметно и приступает к изучению меню. Выбирать он конечно же ничего не собирается — заказывает всегда классический айс латте, просто сейчас ему необходимо несколько лишних секунд на то, чтобы привести себя в чувства и убедить свой разум и слух, что подозрительное сходство голосов — это лишь иллюзия и не более. Но он честно признается себе, что выходит достаточно хреново, после того как звуковые волны содрогают воздух вопросом: «Вы определились с выбором, или вам помочь?» — Нет, спасибо. — Чанбину необходимо прокашляться, прежде чем сделать полноценный заказ. — Я буду, пожалуй, айс латте. А потом Чанбин понимает, что для убедительности, ему нужно ещё несколько раз услышать чужой голос. — И… — он делает небольшую паузу, дабы придумать вопрос и ловит на себе вопросительный взгляд выразительных глаз. — Подскажите, пожалуйста, что у вас есть из десертов. — Он смотрит в самую глубь заинтересованного взгляда и замечает совершенно слабый отёк вокруг глаз — вопросов быть больше не должно. Ёнбок — как успевает прочитать Чанбин на бэйджике — обдумывая актуальный ассортимент сладкого, прочищает горло и все сомнения Со снимает рукой. Он кратко выдыхает, слабо тянет уголки губ вверх и, не задумываясь, соглашается на первое произнесённое пирожное. Бариста немного мешкается от такой перемены настроения, но практически не придает этому значения и выполняет заказ в течение нескольких минут, прервав тишину только единожды для уточнения, нужен ли какой-то сироп. Заказчик отрицательно машет головой. А после забирает свой заказ и оставляет на стойке деньги за кофе с десертом и сверху чаевые размером с суммой самого заказа. Ёнбок снова удивляется, но остаётся вполне довольным. Когда клиент скрывается за дверью и надоевший колокольчик наконец стихает, Феликс незамедлительно тянется к телефону и, увидев там отсутствие новых сообщений, практически моментально расстраивается. — Хорошо ведь общались, — бубнит себе под нос, наигранно обидевшись, и возвращается к работе сразу же, как слышит повторный звон колокольчика. — Ну что такое. И только парень успевает спросить следующего клиента о его предпочтениях, как телефон издаёт практически беззвучную вибрацию на полочке. На загоревшемся экране красуется никем незамеченное «очень вкусный кофе, икси~».