***
Дом Юри — болезненный, агонизирующий комок милоты, олицетворение всех членов литературного клуба, за исключением новенького. В той комнате, куда Юри приглашает Нацуки, нежно-голубые стены, зелёный ковёр, два фиолетовых, как сорокинские лебеди, дивана напротив друг друга, между ними — стеклянный журнальный стол. И всё это великолепие покрыто чумными пятнами — красными и тёмными, обычно влажными и иногда липкими. Вероятнее всего, это вино. Тут много пустых бутылок вина. Они на полу, на столе, на диване, их осколки хрустят под ковром. Прибежище алкоголика, а не дом ученицы. — Извини за бардак, — лениво отзывается Юри и бросает портфель на диван. Следом — сама падает. — У меня тут творческий беспорядок. Да. Поэмы забирают много сил. Мне кажется, что я их пишу собственной кровью. Ещё раз извини. За бардак. Голос — флегматичный и апатичный, извинения звучат неискренне. Нацуки в растерянности. — Присаживайся, — Юри показывает на диван напротив. — Чего стоишь, как чужая? Телевизор весь в пыли; комнатное растение — вялое и чахлое, оно изнывает от жажды, кажется, что его раз в две недели поливают остатками вина. Нацуки присаживается, не надеясь найти среди мокрых, липких пятен что-то сухое. — Мда, ты подзапустила свой дом. Так зачем ты меня позвала? Не убрать же весь этот караул? — для образа ехидничает она. — Это было бы здорово, — немного оживляется Юри. — У меня совсем нет времени и сил. Я бы отблагодарила тебя. Материально. — А мать как на этот дурдом реаги?.. — Она в командировке, — грубо обрывает Юри. — Не будем об этом. Юри закидывает ноги на стол; несколько бутылок, книг в мягких обложках и мятых листов, исписанных кривым размашистым почерком, падают на пол со звоном и шелестом. Нацуки не очень любит уборки, но окружающий беспорядок мотивирует даже её прибраться. «Тем более, — думает она, — отец поймёт, если я скажу, что занималась чем-то полезным во время своего отсутствия, и будет меньше ругаться и злиться». Она готова даже пахать, если это отдалит от встречи с отцом. — Ладно, тебе повезло, — пытается ухмыльнуться Нацуки. — Я сегодня добрая и помогу тебе с уборкой. — Ага, спасибо, Нацуки, — вяло благодарит Юри, — ты очень милая. Я пошла. Ты пуся. Она встаёт, одёргивает юбку, пинает парочку бутылок — они валятся, как костяшки домино, и растекаются по полу — и... Юри просто уходит в свою комнату. Помесь горькой злобы, невесомого замешательства и приторно-пустого смирения захлестывает Нацуки с головой. Она молчит. У неё такая привычка есть. Терпеть.***
Через полтора часа Юри возвращается. Даже не переодевшись в домашнюю одежду, она входит в комнату. Рот изгибается в таинственном оскале, обнажает острые и частые зубы — белоснежные, с красными крапинками, а глаза с синяками от недосыпа слегка прищуриваются, маслянисто блестят. Напрягающий внешний вид. Нацуки разгибается, но продолжает держать чёрный мешок для мусора, почти заполненный. В тощей руке Юри — полупустая бутылка вина. Пальцы — паучьи лапки обвивают горлышко и сжимают, нежно гладят стекло и поднимают емкость на уровне рта. Взгляд проходит сквозь прозрачную поверхность и кроваво-красную жидкость — Нацуки, будешь? — шире скалится Юри. Юри — фамильярная, противная, безразличная ко всему стерва, сука, но сейчас она необычайно обаятельна — к тому же наверняка пьяная. Интересно, от чего? — Чтобы работа лучше работалась, — добавляет Юри. Нацуки немного задумывается, оглядывается, понимает, что ни Моники, ни отца, конечно же, нет, — и соглашается. Ей кажется, что подобное действие хотя бы в глазах Юри снимет с Нацуки ярлык «милой, невинной, маленькой, сахарной, бла-бла-бла лолли-цундере». О проблемах с отцом Нацуки старается не думать. Юри берёт с журнального стола пыльные, грязные бокалы, протирает их рукавом школьного пиджака и наливает ярко-алую жидкость. Откладывает бутылку к томику какого-то русского автора. Протягивает бокал Нацуки. Осторожно принимая дар, Нац старается ни капли вина не проронить. — Так сказать, выпьем за генеральную уборку этого дурдома, — скалится Юри почти до ушей и блестит безумными глазами. — И за лучшую девочку — Нацуки. Юри не прикладывается к бокалу и наблюдает за подругой. Нацуки смущается, но отпивает немного вина. Оно имеет явный медно-кислый привкус, похожий на... Очень подозрительно. Нацуки смотрит в глаза Юри. Юри продолжает улыбаться и непривычно-ласково интересуется: — Тебе нравится мой вкус? — В смысле, Юри? — пугается Нацуки. — Что ты имеешь в виду? Хихикая, Юри ставит бокал на столик и задирает рукава: — Я добавила частичку себя для более пикантного вкуса. Такой я винодел. Душу вкладываю, хи-хи! — Боже, — роняет свой фужер Нацуки и хватается за рот. — Боже, Юри... Боже, Юри!!! — Приятного аппетита. Люблю тебя. Хорошо, что рвота и пятно от «вина» на фоне общего беспорядка не так уж и выделяются.