Mir.

Когда он очнулся, он вообще ничего не понял. Вокруг была темнота, пахло сыростью и землёй. И ещё гнилью. Пауль попытался пошевелиться, и встать, но он больно ударился макушкой о что-то твёрдое. Гнилью запахло сильнее. Сверху на него посыпалась какая-то труха. Где он? Что произошло? В голове было пусто. Пауль закрыл глаза и уснул. И так он просыпался несчётное количество раз, каждый раз как заново: он пытался встать, ударялся затылком о что-то твёрдое и снова закрывал глаза. В голове было пусто. Пусто, как в вакууме. Когда он снова проснулся, он уже не смог уснуть: он понял, что ужасно хочет пить и есть одновременно. Всё тело зудело. Тогда Краузе зевнул и вытянул руки вперёд. Они упёрлись в доски. Он громко завопил и ударил по ним со всей силы, когда до него начало смутно доходить, что эти доски — крышка гроба, а лежит он в могиле, по видимому. От страха он даже не понял, как оказался снаружи — доски разломались и Пауль с силой начал раскапывать землю прорывая выход наружу. Земля попала в глаза и в рот, но он оказался на свободе. Дико оглянулся по сторонам. Кладбище. Возле его надгробия лежат цветы. Свежие. «Пауль Краузе. 1907-1945.» Он умер? В 45 году? От чего? Пауль поднёс руки к лицу — на запястьях виднелись глубокие шрамы от чего-то. То ли от наручников то ли от верёвки. Он ничего не помнил. На кладбище было безлюдно — стояла ночь. Что случилось в 45 году? Он своё имя узнал только что, из надгробия — он не помнил даже этого. Невыносимо хотелось есть. Он побрёл сам не зная куда. Просто побрёл. Надо было выбраться с кладбища. Когда он очутился на улице — он попытался наконец посмотреть на себя, пройдя мимо какой-то витрины. Но в витрине ничего не отражалось. Пауль был настолько сбит с толку что даже внимания на это не обратил. Почему он жив, если он умер? Его живьём закопали? Зачем? Редкие прохожие с ужасом шарахались в сторону, завидев Пауля. И было от чего. Он был до страшного худой, со следами от побоев на лице, с дырой от пули в груди, в полуистлевшей нацистской форме. Неудивительно, что совсем скоро его задержала полиция. *** — Ваше имя, гражданин? — Пауль Краузе. — На вас кто-то напал? — Наверное... я не помню. — Почему на вас была надета нацистская форма? — Я не помню. — Вас били по голове? — Я... — Не помните? — Нет. — А ваш адрес? — Не помню. — И что нам с вами делать? — У вас есть еда? — Вы голодны? — Да. — Мы вызовем скорую помощь. Пока будете ждать, можете поесть, мне жена на работу принесла. Однако есть он не смог. Кусок не лез в горло, хотя пахло от этого контейнера аппетитно. Что-то мешало Паулю прожевать хоть кусок. Он так и сидел в камере, в ожидании врачей. *** — Пациент, как вы себя чувствуете? — Есть хочу. — У вас должно быть болевой шок. На вас места живого нет. — Наверное... — Не ощущаете боли? — Нет. — У вас грудь была прострелена. Рана заросла но выглядит свежей. В вас кто-то стрелял? — Я не помню. — Амнезия, значит... вас и по голове видно били? — Наверное... — Ганс внесите это в протокол. На него явно было совершено нападение. Нужно заняться поисками преступника. Пациент, вы весь в земле. На вас напали в лесу? — Я очнулся возле кладбища... — Поднимите руки, я послушаю ваше сердцебиение. О Боже.... О Господи! Ганс! Ганс! Его сердце не бьётся! *** Он сбежал в ту ночь. Когда наступило утро, Пауль забился на чердак чьего-то дома и там уснул. Ночью он снова проснулся от голода. Первый раз он напал на человека, когда унюхал запах крови. Случайно. Это был какой-то мужчина. Он подрался и ему разбили нос. Пауль бродил неподалёку — запах крови затуманил его разум и когда он очнулся, то мужчина уже был без сознания от потери крови. Зато голод пропал. И Пауль с удивлением обнаружил, что раны на запястьях немного подзажили. Тогда он лёг спать, а на следующую ночь снова напал. И раны снова немного затянулись. Он стал чувствовать себя лучше, хотя отросшие клыки ужасно мешали ему, всё время царапая язык. Так он стал охотиться. Он спал всю неделею, и ночью в четверг выходил на охоту. Он снял с кого-то чистую одежду, облюбовал уютное сухое гнездо на том чердаке с тал ждать, пока все его раны не заживут окончательно. Через два месяца к нему потихоньку стала возвращаться память. Не полностью. Только кусками. Он вспомнил день своей смерти. Вспомнил рыжую девушку, на которой женился незадолго до смерти. Вспомнил кота, свастику и много много снега. Ещё через месяц его гнездо на чердаке дома обнаружила хозяйка, она визжала как резаная, и тыкала в Пауля вилами. Пауль сонно зевал, скаля длинные клыки и никак не мог понять, что происходит. Хозяйку он слегка покусал, и отправился искать себе новое гнездо. И на своё счастье набрёл на дом Вари. Точнее на свой дом. Она как раз куда-то уезжала, собирая вещи и что-то говоря двум юным созданиям, которых звали Марта и Вильгельм. Краузе решил последовать за ней, боясь что уедет надолго и он снова её забудет. Проехал зайцем под днищем поезда до Москвы, зацепившись руками за какую-то железяку. А потом бежал за автобусом, который ехал в деревню Вари почти пол ночи (так как зайцем там проехать было нельзя, а русский он до сих пор не знал и денег у него не было), к счастью в темноте его никто не видел. Иначе все бы офигели, увидев мужика, который спокойно бежит за автобусом и не отстаёт. Это был единственный плюс его существования — он был не человечески силён, вынослив и быстр. И может умел что-то ещё, но пока просто не изучил своё тело до конца. Он знал только, что днём его клонит в сон. Что он питается кровью людей. И, что он не отражается в зеркалах. А ещё может быть почти бесшумным и невидимым в темноте. Его тело было тощим, кожа прохладной, а сердце почти не билось. Он видел в темноте, как кошка. Чуял запахи, как ищейка и его боялись животные. В общем за Варей он приехал в её деревню. Ночью прокрался в дом и забрался в старый платяной шкаф, зарывшись в старые тряпки. Так он жил тут уже месяц, наблюдая за своей женой и своими детьми и пытаясь вспомнить всё в подробностях. Пауль боялся себя выдать — прошло уже 10 лет и неясно, как отреагирует Фрау Краузе на его странную трансформацию в непонятно кого. Он ведь сам ничего о себе не знал. Он боялся её напугать и просто ждал подходящего момента. Раз в неделю как и раньше Пауль выползал на охоту. С рассветом возвращался в шкаф, оставляя у порога дома букет полевых цветов для Вари. Так и тянулись дни его жизни. Его никто не заметил в доме, правда дети иногда говорили маме о монстре в шкафу, но та, проверяя шкаф ночью, никого не находила, и улаживала близнецов спать дальше. Через пару дней немца среди дня разбудили громкие голоса. Дети Пауля игрались в хате, что-то строя из кубиков рядом со шкафом, где и дремал живой мертвец. Варвара была с братом в беседке, упираясь руками в столешницу и гневно прожигая мужчину взглядом. Его лицо было уродливым, с длинным шрамом, что чудом не зацепил глаза. Но не смотря на это, Виктор был статным мужчиной, уже имея жену и ребенка, что ждали в машине, что стояла около дома. -Да ты сам убил моего мужа, а сейчас говоришь найти себе любовника?! У тебя дыра в голове или мозг от жары протек?! Виктор досадно ударяет по столу ладонью, отчего пепельница переворачивается и окурки разметаются по гладкой поверхности. --К тебе уже какой по счёту клеится? И ведь не дураки же! Отец детям нужен! А в доме рука сильная! Рыжая кривит лицо, нервно закуривая сигарету и роняя коробок спичек на землю. -Я уже отвечала тебе. Отец и мать у них я. А у меня по твоему рука не сильная? Давай я тебя ударю, и покажу, кто тут слабый?! Спор начался давно. Виктор приехал без дозволения и не предупреждая, что вызвало у женщины бурю эмоций, при этом и неприязнь к брату и плохие воспоминания, из-за которых она уже третью сигарету за час курит. --Ты губишь себя этим. -Молчи, или точно ударю. --Да я за тебя волновался! Я из-за тебя не мог спокойно спать, все концлагеря перерыл, все рынки, фермы, бардели! Даже у черта под копытом! Если бы я знал, что ты жива, он бы не погиб! -А обыскивать солдат тебя не учили?! На фото ясно было понятно кто где! Рыжая замолкает, втягивая дым и выпуская его через нос. Виктор стыдливо молчит, а потом взрывается, говоря о том, о чем будет потом жалеть. --Не я ушёл с немцем добровольно! Не я перед ним ноги раздвигал и был послушной сучкой! Это как удар по почкам. Она выравнивается, смеряя мужчину взглядом холодных, изумрудных глаз и опуская руку с сигаретой вдоль тела. -Все сказал? Голос её стал ледяным. Flamme, поняв что именно он ляпнул, тут же подскочил к сестре. --Варь, я не подумал. Прости... -Да всё ты правильно сказал. Шалава я, предатель родины своей. Так прочь с двора испорченной, сам таким станешь. Всё было как всегда. Пауль спал в шкафу, сложив руки на груди, на манер покойника. Видел какие-то мутные жуткие сны. Сквозь эти сны он прекрасно слышал людскую речь за стенками шкафа, в детский лопот вклинивался голос Вари, всегда принимающий необычайно нежные интонации, когда он был обращён к детям. Пауль любил слушать её голос. Он ещё не вернул себе все воспоминания, он ещё не мог понять, насколько сильно он когда-то её любил — но он всё равно чувствовал тепло в груди, когда наблюдал за ней. И её голос действовал убаюкивающе. И вообще здесь было хорошо. Тепло, сухо, мягко. Еды правда было маловато — Пауль охотился всего лишь раз в неделю. Опасаясь, что пойдут слухи и начнётся паника, он уходил за много километров от деревни и нападал на случайных путников в лесу. От укуса они теряли сознание, а когда утром просыпались, то ничего не помнили. Пауль ещё ни разу так и не попробовал выпить человека до конца — ему казалось, что пары глотков вполне достаточно, раз он переставал ощущать зуд в теле. Что-то подсказывало ему, что худоба его тела поправима. Что-то подсказывало ему... Ведь его кожа регенерировала все раны только после того как он испил крови. Он был почти уверен, что его сила зависела от количества выпитой красной жидкости. Он боялся проверять. Из дрёмы его вырвал... нет, не голос. Запах. Едкий. Очень знакомый. Волосы на затылке встали дыбом, когда Пауль почуял запах. Такой... грубый, резкий, с примесью железа, ржавчины, гуталина и сажи. Этот запах прочно ассоциировался у него с болью, смертью и опасностью. Этот запах принёс с собой Виктор Рудик. Появился он за спиной Вари бесшумно. И долгое время стоял у двери, оперевшись рукой о косяк, чуть зайдя в тень. Слушал их ругань. Пару раз даже зевнул. Солнце не попадало на его кожу, но он всё равно чувствовал себя неуютно, ему ужасно хотелось спать. Но запах опасности не давал — Пауль волновался за Варю. Умом он должен был понимать, что родной брат сестру не обидит — но его разум частично жил инстинктами. А инстинкты вопили: опасность! И когда лицо Виктора стало медленно вытягиваться, Пауль ничего не сказал. Просто продолжил стоять и смотреть. До страшного худой. Лохматый. И зубы ещё. Длинные острые клыки, заметно выпирающие из под верхней губы. Клыки эти были не сточены — день охоты наступал лишь завтра. Краузе проснулся раньше, чем должен был. Взгляд его был мутным и пугающе-хищным. Виктор цветом уже сравнялся с белой скатертью и на лбу его выступил холодный пот и он начал мотать головой, пытаясь прогнать наваждение. Но Пауль продолжал стоять и смотреть, прямо позади ничего не подозревающей Варвары. А потом он тихо кашлянул, по-кошачьи потянулся и сказал, конечно же на немецком: — "Светло тут у вас слишком. Окна бы хоть занавесили... бабка вон какая-то подглядывает. Сплетни пустит..." Наверное он должен был что-то другое сказать. Или на Виктора наорать. Или Варю начать обнимать и извиняться перед ней. Но из-за его сонливости в голову ничего путнего не шло и Краузе тупил просто невероятно. Варвара с непониманием рассматривала своего брата, что стремительно начал бледнеть. -Призрака что-ли увидел? Почти. Пауль часто посещал сны рыжего, заставляя его подниматься посреди ночи и сидеть до рассвета. Он боялся его, боялся что что-то да будет, что-то грядёт. Но ничего не мог понять, всё смахивал на завывание совести и усталый разум, а тут уже никак на усталость не спихнешь, вот он, за спиной сестры, которую сам же недавно оскорбил. Рыжий ухватился за край стола, дабы не рухнуть, слова застряли где-то в глотке а движения стали кривыми и острыми. Варвара втянула в себя ещё дыма, и после этого закашлялась, слыша до боли родной голос. Недокуренная сигарета падает на сухую землю, продолжая тлеть, фрау Краузе медленно оборачивается к говорящему, чувствуя как душа её рвется а разум взрывается. -Пауль... Бабах. И миловидная, всё так же хрупкая девица, рухнула на землю, сделав до падения пару шагов в сторону немца, без чувств. Не выдержала она, ведь сколько слёз проливала, сколько ночей не спала, убивалась по мужу своему, а появляется за её спиной и говорит так, словно всё нормально, словно так и должно быть. Кто-то из близнецов, то Марта, то ли Виль, выглянули из детской комнаты, глядя на худой силуэт в дверях, и тут же юркнули обратно, забиваясь со своим двойняшкой под стол, их ночной гость вышел днём. Виктор ясно понимал, что нужно поднять Варвару с земли, привести её в чувства, но он сам не мог пошевелить даже пальцем, не говоря уже о том, что нужно оторвать зад от скамьи. -Я стрелял в тебя! Ты же сдох! Ты сдох! Тебя закопали! В гробу заколотили! Громко шепчет, с трудом, ибо не отошёл от шока. Та самая бабуся, о которой и говорил Пауль, тихо охнула и скрылась, но благо для неё, всё было слышно и так. На его худом лице проступило волнение, когда Варя рухнула на пол. Немец поспешил подойти к ней. Он присел на корточки, подложил под голову девушки маленькую подушку, тут же стянутую им со стула, а затем стал легонько хлопать бесчувственную супругу по щекам. Стоило это предвидеть. Но другого выбора не было. Так хотя бы здесь был Виктор — свидетель. А значит Варя не решит, что свихнулась, ведь Пауля видели они оба. Что ему ещё оставалось делать? Он бы никогда так и не нашёл бы подходящего момента — это было сверхъестественно и необъяснимо. Немец чертыхнулся, взял стакан, подошёл к крану и набрал холодной воды. На Виктора он не смотрел — русский лётчик больше не был угрозой. Он ведь всего лишь человек. Однако, услышав громкий шёпот, Краузе вздохнул и всё-таки обратил внимание на Рудика. Стакан он осторожно поставил рядом с Варей. Встал на ноги. Внимательно посмотрел на полуседого человека перед ним. Жизнь его потрепала. Оставила на морде лица шрамы, седые нити в волосах, как и в Вариных. Злости Краузе не испытывал — он помнил бегущие по щекам Виктора слёзы и ужас в глазах. Он понял смысл фазы «стрелял в тебя», кивнул головой и стал медленно расстёгивать рубашку. След от пули был ещё заметен. — Ja, ты быть стрелять в меня. — Ломаные слова. Но зато этот идиот хотя бы поймёт их и не решит, что Пауль пришёл сюда по их с Варей души. — Ich не быть опасность для du. Ich не быть... — Пауль поморщился, однако как по-русски будет слово «призрак», он не знал. — Ich быть живой. Краузе снова тревожно посмотрел на Варю. Он намочил пальцы рук в воде и стал брызгать на неё, чтобы привести в чувства. Виктор только наблюдал, постепенно имея возможность шевелиться и нормально дышать. Видя след от пули, у рыжего перехватило дыхание, хотелось убежать от этого монстра подальше, но он понимал что не может оставить Варвару и племянников одних, а вдруг он причинит им вред? -Ты монстр. Чудовище! Он встаёт со скамьи, не решаясь подойти ближе, вроде не трус, но не тогда, когда может пострадать Варвара. А она очнулась, накрывая тонкими руками лицо. А на руках всё так же хранились шрамы от попытки самоубийства. Шрамы никуда не ушли, они так же были на хрупкой спине и плечах, напоминая Варваре кем она была, и кем она осталась. И всё же убрала ладони с аккуратно точеного лица, с неверием глядя на ожившего супруга. И протянула к его лицу руки, касаясь бледной кожи и проводя ниже, на шею,и ещё ниже, на грудь, где виднелся след от выстрела. Женщина затрожала, вспоминая день его смерти. -"Живой." Шепчет, приняв сидячее положение и продолжив его ощупывать. -"Вернулся." Может тронулась умом от такого? Кто знает. -"Услышал меня." И смолкла, глядя в его глаза. Её же широко распахнуты, потухшие, выражающие только страх и неверие в момент. А её запах...он словно сводит немца с ума. Всё те же яблоки и молоко, женское тело и терпкий запах горького табака. — Не кричать, — Пауль нахмурился. — Du не кричать. Нас мочь слышать. Пауль дёргается, как от удара, когда Виктор встаёт. Скорее рефлекторно — тело хранит память. Тело помнит, как его пиздил Виктор почти месяц подряд. Краузе немного раздражается от этого, ему неприятно от секундной слабости — он больше не боялся людей. Просто рефлекс. Но рефлекс унизительный. — "Не бойся, ты мне нафиг не сдался." — Пауль улыбается и сразу же отвлекается на Варю. Внутри всё сжимается, когда он касается его лица. Это так... она ведь ни на секунду не усомнилась. Поверила сразу же. И сразу же приняла. Как тогда... память услужливо подкидывает нацистскую форму и русскую зиму в деревне. Он гладит её рыжие волосы и зовёт по имени. Она ведь и тогда не усомнилась — просто пошла за ним. Просто полюбила. Не смотря на то, что он враг, не смотря на то, что она стала врагом для своих. И сейчас то же самое. Она не сомневается. Не гонит. Не просит. Просто принимает его. Как данность. — "Вернулся, — тихо говорит Краузе, морщась от света, — я хотел вернуть наш" Mir. Он проглатывает вставший в горле ком и крепко прижимает Варю к себе. Цепляется руками за её плечи, за волосы. Вдыхает едкий запах сигарет, запах смолы и горечи. Она в чёрном траурном. На нём белая рубашка. И они снова сидят на полу, и не двигаются, как сросшиеся сиамские близнецы. Ничего не изменилось. Почти. Только что-то треснуло в ней — что-то надломилось. Пауль смотрит и думает о том, что она всё ещё на войне. Всё ещё среди врагов — что там, что здесь. Везде чужая — никому не своя. Как он мог тогда умереть? Как он мог бросить её одну? Он сломал её. Только он и больше никто. И он доламывает её сейчас, выкручивает и выламывает кости. Зачем пришёл? Принёс только боль. Как и всегда. — "Но я не уверен, что этот Mir остался прежним. Ох, Варя... Мой маленький ангел-хранитель." Он сидел вот так просто и раскачивался туда-сюда, суда-сюда. Боялся отпустить её. Ловил потухший взгляд некогда ясных глаз. Ощущал кожей все эмоции Виктора. Две макушки: рыжая и тёмная, выглядывали из-за угла, наблюдая за матерью и незнакомцем, который почему-то прижимал её к себе. — "Поверь. Это правда я. Пауль Краузе. И я... умер в 1945 году. В ту ночь. Нам предстоит долгий разговор." Виктор тоже это помнит, помнит как душу отводил, стараясь найти Варвару, но даже не удосужился заглянуть в его документы, не глянул на состав его семьи, не обыскал немца как следует, только забрав оружие. А ведь всё могло быть по другому, он мог бы подружиться с Паулем, мог бы как и раньше общаться со своей сестрой и радовать своих племянников вкусной едой и игрушками. Но что в итоге? В итоге он сам сломал мир своей сестры, и свой собственный. Но он то смог найти себе любовь, завести семью и ребенка, он смог познать счастье и это счастье рядом с ним. В отличие от Варвары, что сейчас не верила своей радости. Но почему эта радость даётся так больно? Почему тело её и душа начинают болеть? Она понимает что что-то не так, не естественно это всё, она ведь целовала губы покойника, перед тем как заколотили гроб. Ходила на поминки, да чуть бы не каждый день рыдая на его могиле. Но это было тогда, сейчас она чувствует его, обнимает его, он рядом, он вернулся к ней с того мира и не ясно, то ли от её просьб, то ли отчего то ещё. Варвару словно клинит, что-то в ней с грохотом ломается, и этот грохот оглушает её, причиняя жуткую боль. Она плачет, и непонятно отчего. Хватается за его плечи и плачет, что-то пытаясь сказать, но не получается. Она даже не плачет, она рыдает, поджимая под себя хрупкие ноги, облаченные в черные брюки. Ей трудно. Десять лет она убивалась, еле еле концы сводя и стараясь не умереть, а тут такое. Когда рыдания утихают, она крепко его обнимает, замечая болезненную худобу. -"Тебе нужно поесть. Ты худой. Чего ты хочешь? Может мяса? Овощей? Молока?" Она ведь не знала, что лучшим блюдом тут она, с горячей, сочной алой кровью, при этом будучи и любимой, вкусно пахнущей и такой родной. Первым вышла Марта, маленькая копия своего отца, что подбежала к незванному гостю и ударила его своим плюшевым медведем. -"Отойди от моей мамы! Она плачет из-за тебя! Ей больно!" Вильгельм выходит следом, стоя по другую сторону от отца. Вмешивается Виктор, осторожно отводя кричащую племянницу от обнимающейся пары. -"Мама, это он был в нашем шкафу! Это он нас пугал!" Заговорил уже мальчик, отходя к своей сестре. Марта была маленькой разбойницей, в то время как огненно рыжий Вильгельм боялся лишний раз выйти во двор. Варвара поднимает голову с мужской груди, глядя на своих детей. Но молчит, не может вновь что-либо сказать, ибо рыдания опять глогочат в горле, норовя вырваться. Она так долго этого хотела, покоя. Просто быть в его руках, и ей без разницы что он за монстр, ей без разницы, что он за демон. Детям она улыбается, что-то шепча одними губами. Ей очень, очень, очень больно. Загорится ли в её глазах ещё тот огонь надежды и счастья? Сможет ли она что-то почувствовать ещё , без боли и вырывающихся наружу рыданий? Виктор молчит, держа племянницу на руках. К нему подбегает его собственный сын, что хватает отца за вторую руку и застывает, глядя на происходящее. Потом проходит к ним и жена Виктора, смазливая женщина лет сорока, с русыми волосами и ясными серыми глазами. -Что здесь происходит? Варвара, Витя, кто это? Русоволосая принимает в объятия своего сынишку, что был младше чем дети Варвары, поглаживая его по голове. Витя оборачивается к жене, всё ещё бледен и расстерян. -Идите в сад. Забери детей и иди в сад. Женщина кривится, но уводит сына и близнецов в другую сторону, давая взрослым разобраться в происходящем. Витька проводит рукой по волосам, оглядывается на свою сестру и немца, и уходит следом за женой и детьми, надеясь что по возвращению он не обнаружит мертвую сестру. Он понимал, что сейчас нужно оставить их одних, дать им поговорить, да и самому отойти от шока. — "Пожалуйста, не плачь. Только не плачь. Нет. Мне не нужно." — Пауль медленно качает головой, когда она спрашивает про еду. Глаза его, когда-то ярко голубые теперь отдают серой сталью. Блестит в радужках что-то серебристое, что-то колкое и быстрое. — "Мне больше не нужно. Ничего." Он вздрагивает, когда видит двух мелких, выскочивших из-за угла. Его... дети. С ума сойти. Он вспоминает, что незадолго до своей смерти видел их новорождённых на фотографии. Вспоминает ещё день их с Варей "свадьбы". И своего сослуживца Карла, с которым они за день до нападения на Берлин вместе пили глинтвейн. Когда в комнату входит ещё и жена Виктора, Краузе чувствует себя уже совсем неуютно. Ему хочется оскалить клыки и хорошенько их всех здесь напугать. Но он молчит, старается смотреть только в глаза Варвары. Ему с его знанием русского языка вообще разговаривать здесь не хочется. Кажется, что он будет выглядеть нелепо, смешно... лишне. Точно. Вот это чувство: будто он тут лишний. Пропал на десять лет, пропустил своих детей, заставил своего ангела страдать от боли, а теперь явился в чужую страну и сказал: вот он я, принимайте. Он бы никогда, никогда бы он не решился преследовать Варю, если бы не знал наверняка, что у неё по прежнему никого нет. Он следил за ней в Германии, а потом и здесь. Поэтому он и решился показаться, выдать себя — он готов был навечно остаться призраком из её шкафа, если бы знал, что Варя уже нашла семью и счастлива с другим. Тогда он просто тенью преследовал бы её и охранял от любых опасностей. Но их ссора с братом и его слова про то, что сестра до сих пор одинока вселяли в Краузе надежду. — "Они такие большие уже" — шепчет Пауль, смотрит вслед Виктору, уводящему детей. — "И так похожи на нас с тобой. Я не хотел их пугать, думал, что они меня не замечают. А они наблюдательные оказались, смышлёные." Голос его дрожит, хотя лицо остаётся совершенно расслабленным. Всё в этом доме пропахло горечью и непониманием. И Пауль впервые с дня своего восстания из мёртвых, испытывает настоящую боль, где-то в груди. Не от шрамов. И не от пуль. Он вплетается в её веснушчатую бледную кожу, врастает в её изнанку и проникает в сердце. И он настолько любил Варю, что сейчас он как бы испытывал её собственную боль и тоску и неверие, сливаясь с ней эмоционально в единое целое. — "Варя, — тихо говорит Пауль, вставая наконец с пола и помогая ей подняться. Рубашка на нём расстёгнута, на бледной груди, почти у сердца виден рубец от пули. Его высокий силуэт кажется каким-то поломанным и вместе с тем невероятно мощным, словно какой-то огромный паук или ящер. И эти проступающие вены, не синие, как у нормальных людей, а тёмные, отдающие чернотой. Лихорадочный нездоровый блеск в глазах. Выдающиеся передние клыки, пусть и не сильно, но всё равно заметно. Перед ней стоит монстр. — "Варя, а ведь я действительно умер в ту ночь." - хриплое и свистящее на немецком. Никогда ещё этот грубоватый язык не звучал так опасно. Словно лязг покорёженного металла. — "В тысяча девятьсот сорок пятом году, второго июня." — Он тоскливо смотрит на своего рыжего ангела, и с каким-то затаённым страхом продолжает: — "Похоронен на Берлинском кладбище." Что она скажет? Что он ей скажет? Ему ведь надо как-то объяснить своё... воскрешение. Но как, если он сам толком ничего не знает и всё это время жил, как зверь, прячась в каких-то норах и лишь по ночам выходя на охоту. Он даже с людьми то не общался почти. Успел даже немного коммуникационные навыки утратить. Варваре же хочется его спрятать, прижать к себе, накрыть руками, дабы никто его не видел. Это её. Её счастье. Её Mir. Она вдоволь настрадалась, и терять его ещё раз не хочет. Варвара слушает его слова и верит. Верит в то, что это он, а не плод её воображения и разума, что вот-вот свихнется, помахав рукой. Рыжая неуверенно встаёт с помощью супруга, боясь вновь рухнуть на твердую землю. Она тянет к его рубахе руки, принимаясь застёгивать пуговицы. Руки её мелко мелко дрожат, так же как и она сама. Варвара, на фоне Пауля, кажется ребёнком. Маленьким, всеми брошенным ребёнком. Или ангелом, что вот-вот выпустит золотистые крылья, ослепив окружающих своим светом. -"Я знаю." Тихо шепчет, закончив с рубашкой и теперь проводя пальцами по его шее. Истинно блаженная. Или влюблена, что впринципе одно и то же. -"Я бы узнала подмену, если бы то был не ты. " Губы растягиваются в широкой, всё ещё детской, улыбке. Она свихнулась. Точно сошла с ума, раз не боится того, кто погиб. -"Но я всё равно люблю тебя, Пауль. Хоть будь ты самим Дьяволом." Встаёт на носочки, дабы быть хоть немного одного уровня с немцем, и касается губами его губ, и вот же печаль. Нежная кожа с лёгкостью зацепляется за острые клыки и в следующий миг он может чувствовать вкус крови собственной жены. Варька хмурится, извиняется, отстраняясь и желая стереть алые набухшие капли с губ. -"Ты наверное устал. Хочешь отдохнуть? Не в шкафу, а нормально, на кровати. Я могу ванну набрать. Одежду свежую дам." Тихо шепчет, стоя рядом. Просто наклонись, запрокинь податливую голову назад и удали жажду. Она ведь даже не дернется, не помешает, только обнимет. «Будь ты хоть самим дьяволом» Пауль вздрагивает, вглядывается в её глаза, пытаясь найти там что-то для себя. Что-то важное. Она застёгивает эти несчастные пуговицы его рубашки — он осторожно накрывает её руки своими ладонями. Кожа у Пауля прохладная. У Вари горячая. Она принимает его. «Войди в мой дом» Иноземцем, который старше её. Нацистом в форме сс-овца. Немцем, которых сейчас, после войны, не любят. Раненым или здоровым. Живым или мёртвым. Тощим, голодным и оборванным. Лощёным, ухоженным и богатым. Любым. Она принимает его. И Пауль целует её осторожно, словно впервые. Углубляет поцелуй и чувствует это — с металлическим привкусом. Сладковатый вкус. Вкус варёного сахара. Вкус сырой карамели. Вкус свежих летних ягод. Вкус горького шоколада. Вкус табака. Её кровь. Пауль отстраняется, завороженно смотрит на красную каплю. Наклоняется и медленно проводит языком по её нижней губе, а затем по верхней. Они ещё никогда не казались ему настолько сладкими. Внутренности скручивает, Краузе бледнеет и делает два шага назад. — "Я... я не... мне в шкафу не плохо. Там... темно. — Он мотает головой, словно она у него болит, жмурится, пытаясь прогнать наваждение. Запах её крови. Краузе жадно вдыхает запах и его глаза загораются серебристым огнём. Клыки чуть удлиняются. Мышцы всего тела сводит судорогой. — "Нет. Мне не нужно! Ничего! Я не устал! Я... — он теряется, продолжает голодными глазами смотреть на её губы. — Мне нужно выйти. Варя... я выйду. Я скоро вернусь, обещаю. Мне что-то не хорошо. Я подышу свежим воздухом." Пауль продолжал испуганно пятиться назад. Когда он наконец достиг двери, та открылась и внутрь загляну Виктор. Немец навалился на него, случайно стукнул локтем в живот, обернулся, уставился дикими глазами сначала на Виктора, а потом опять на Варвару, а потом просто выскользнул на улицу и пошёл прочь, жмурясь от солнца. Варвара пугается. Не того, что он слизывает её кровь, а того, что он словно её боится. А потом она слышит его слова. Сколько раз он говорил ей, что вернётся?! Сколько раз он ей обещал?! Она злиться, и словно превращается в пылающий костёр, что сжигает всё. Абсолютно всё и всех. Она не отпустит своё счастье, у неё не отберут её Mir. -"Стой!" Витёк получает второй раз, уже от сестры, что разъяренной фурией выбегает следом. Пауля она ловит уже за воротами. Хватает за холодную руку и тянет на себя, сопя как обиженный ребенок. -"Я не отпущу. Ты не вернёшься! Ты уйдешь, как и тогда! Я не хочу тебя опять терять!" Редкие прохожие оглядываются с презрением на ту, что говорит по немецки. Они ненавидят её. И ненависть их осязаема. Но не до этого Варваре. -"Что тебе нужно? Зачем ты уходишь?!" А после она застывает, вспоминая после чего он от неё отошёл. Кровь. И ей не страшно, она корит себя лишь за то, что не подумала об этом раньше. -"Кусай меня. Пей, сколько нужно." Даже если всю кровь. Она ведь и правда готова на это, правда готова дать свою кровь, лишь бы он не ушел от неё, лишь бы не оставил в этом одиночестве, когда вокруг много людей, но все они словно чужие. -"Не уходи. Пошли домой, я занавешею окна, будет темно. Пожалуйста, Пауль, не оставляй меня вновь." И кажется опять на грани слёз. Тянет его в сторону дома, крепко держа двумя руками за его ладонь. Словно маленький ребенок, что не хочет дабы папа уходил. Пауль останавливается. Варя бы не смогла помешать ему идти вперёд - он просто мог бы тащить её следом, так как был теперь намного сильнее. Но он останавливается. Виктор подслушивает разговор. Кровь. Кусай. Пей. Он начинает догадываться и не может поверить. Ведь упырей не существует, об этом все знают. Хотя это бы объяснило внезапное воскрешение немца и его появление здесь. Зато Варя верит. Без лишних слов. Пауль позволяет себе остановиться. Оборачивается. Солнце бьёт в глаза, он морщится, сглатывает. — "Я не оставлю тебя. Уже ли ты думаешь, что я могу уйти - раз вернулся к тебе с того света, Варя?" Он качает головой. Осторожно обхватывает её лицо своими ладонями, тянется к ней и кажется, что сейчас вцепится клыками в горло и перекусит сосуды. Но нет. Вместо этого он опять её целует, теперь уж очень осторожно, чтобы зубами не задеть. Скользит языком внутрь её рта, опускает руки на талию, вдыхает приятный запах. — "Я не стану тебя кусать, пить, есть — я не причиню тебе боль, пускай даже с голоду помирать буду. Мне просто нужно время, чтобы свыкнуться. Я не прощу себя, если что-то сделаю с тобой. Пожалуйста, не провоцируй меня такими словами больше. Я очень прошу" Руки немца блуждают по изгибам её тела. Приятное на ощупь. Краузе вспоминает прошлое. Оставляет бесстыдные следы засосов на открытой нежной шее, на белой веснушчатой коже. Соседи смотрят, ужасаются — шлюха, думают. Немецкая шлюха. И не стыдно ей сюда своего урода привозить было? Сначала под одного легла, теперь под второго. Никому невдомёк, что немец один и тот же был. Все знали, что Краузе вдова и траур носит. — "Я вернусь сегодня. Обещаю. Просто поверь мне и дай ещё один шанс." Варвара стыдливо замолкает, за всем наплывом страха вновь потерять его, за паникой и не сдерживаемой болью она не подумала о том, что он и правда вернулся к ней с того света, хоть и бросил на одно десятилетие. Ладони его прохладные, кожа её горячая, манящая, прям бери и кусай. Тело в его руках податливо трепещит, тает словно тёплый воск, лепи любую фигуру, любого человека. Женщина, уже знатно уставшая от жизни, в его руках становится словно молодее, словно ей вновь 20 лет, словно они только начали свою историю, что заключает в себе тернистый путь. Она не отталкивает его, не просит прекратить, ей нравятся его касания, поцелуи и засосы, она скучала по этому. Скучала по его теплу и его запаху. Душа её словно маленький ребенок, после долгих рыданий наконец смолкает под ласками матери, но надолго ли? Рыжая проводит по его лицу тонкими пальцами и кивает, соглашается вновь ждать, ждать столько, сколько нужно. Ей приходят в голову не самые лестные мысли, она стареет и душой и телом. Огонь её со временем потухнет, оставляя Пауля в темноте этого мира. Потухнет пламя её детей, что сейчас играют в беседке. Он найдёт себе другую, яркую, нежную а может страстную, найдёт ту, что будет за него бороться до конца. Забудет о Варваре, забудет о детях. Забудет о том времени, что заставляло его просыпаться по ночам. Всё забудет, начнёт новую жизнь. Варваре было пофиг на соседей, пусть думают что хотят, она в их глазах и так не святая, хоть пережила больше чем многие бабёнки в этом селе. Главное чтоб не трогали её детей, не трогали её Mir, что на мягких лапах вновь ходит вокруг Вареньки, словно думая, подойти ближе или нет. Он, как и обещал - вернулся. Как и обещал - ночью. Зашёл в дом, тенью скользнул мимо кроватей, на которых спали его дети. Осторожно поправил сползшее с Марты одеяльце и пошёл на кухню. Варя не спала, как и ожидалось - его ждала. Краузе остановился у дверного косяка. Он выглядел более сытым и здоровым, чем днём. Глаза его, перестав отражать солнечный свет, светились расплавленным серебром и ловили электрические лучи от лампы. — "Что им сказала на счёт меня, — шёпотом поинтересовался немец, имея ввиду детей. — С братом сильно поссорились? Он, наверное, бесится из-за меня." Упырь вздохнул. Клыки его больше не торчали — он был сыт и кусать никого не хотел. Даже его кожа стала чуть теплее на ощупь, когда он снова подошёл к Варе и стал её обнимать. Он скучал. Но он и представить не мог, как сильно скучала она — ведь она жила эти десять лет. Одна, совсем одна, пока он там в гробу прохлаждался. — "Как ты жила все эти годы? Что было после сорок пятого года? Ты ведь в Германии осталась", — Пауль улыбнулся, вспомнил, как в день их первой встречи они даже поговорить не могли нормально. Языкового барьера больше не было. А Пауль поклялся себе, что выучит русский язык. Как дань уважение Варе. Она сидела в одной сорочке, длинной такой, до пят. Бело-рыжие волосы скользят по худой спине, на которой белеют старые, глубокие шрамы, словно ей вырывали или вырезали крылья. Дым клубится под моргающей лампой, она вновь курит. Вновь тот тяжёлый и горький табак, после которого обычно хочется кашлять. Женщина выпускает с губ клубы вонючего дыма, и поворачивается к пришедшему, растягивая губы в улыбке. -"Я сказала им правду, что папа вернулся." Отвечает, опуская руку с сигаретой на стол. -"Виктор уехал домой, прозвал нашу семейку чокнутой и грозился вернуть тебя в могилу. " Шёпот тихий, словно сигаретный дым, растворяется в тишине ночи. Она чувствует его тепло, и прижимается к его груди спиной, поджимая под себя худые ноги. -"Как жила? А разве разница есть? Скажу что было невыносимо и трудно. Почему то все считают детей виноватыми, к ним всё ещё пристают." Она вновь затягивается и оставляет сигарету тлеть на дне пепельницы. Пару мгновений молчит, а после вновь начинает говорить, выдыхая дым. -"Я скучала. Ты ведь не сон? Я ведь не сошла с ума?" Поворачивается к немцу, хватаясь пальцами за его одежду. По кухне ходил сквозняк, открыта входная дверь и форточка. Ветер разгуливал по полу, иногда набираясь смелости и поднимая подол сорочки или края волос. Пахло сыростью, перед дождем, и травами. Пахло табаком и едой, пахло Варварой и молоком, детьми и чем-то...до ужаса родным, но не понятным, не уловимым. — "Я даже не удивлён, — Пауль фыркает, — вам, Рудикам, только дай волю — вы любого в могилу сведёте. Впрочем, на этот раз ему придётся сильно постараться." Пауль вальяжно потягивается, как крупный кот, разминает мышцы. По сравнению с человеком он теперь кажется невероятно гибким и ловким. Он смотрит на Варю своими полыхающими глазами и отмечает, что в длинной белой сорочке, с сигаретой в зубах она похожа на ведьму. Такая... порочность. Сигарета и белая сорочка до пят. Это так... возбуждает. Пауль облизывается. Хищно вдыхает воздух, пропускает его через ноздри, с ловкостью ищейки вычленяя тончайшие запахи из общего потока. Варя изменилась. Он помнил её совсем девочкой — тонкой и слабой. Теперь она настоящая медведица. Всё такая же тонкая, но хлёсткая, как ивовый прут и невероятно прочная. Отрастила слой брони за годы своих страданий. Окрепла. Обветрилась. Пауль любит запах ивы. — "Если это сон — то ты никогда не проснёшься, — Краузе притягивает её к себе, снова целует, запускает прохладные руки под сорочку. — "Если это реальность — тогда не засыпай." И мы останемся в этом мгновении навечно. На стыке двух миров. Пауль слегка кусает её за нижнюю губу, клыков у него сейчас нет и укус получается безболезненным. Он с жадностью дышит никотином, вдыхает запах сигарет — он никогда не курил, но теперь, вдруг решил, что возможно стоит попробовать. И он вжимает её в столешницу, проводит кончиком языка по горлу, вниз, к подключичной впадине. — "Мы начнём новую жизнь. Выясним, что со мной случилось, уедем далеко-далеко, где никто не тронет наших детей. Забудем прошлое. Теперь мы снова вместе — это самое главное. Ведь это Судьба. От неё не убежишь, иначе в тот морозный день ты не нашла бы меня. А я не нашёл бы тебя." Mir снова здесь. Пауль ощущает его в своём сердце и всё остальное перестаёт его волновать. Странная одержимость человеком. Одержимость огнём. Протянув к костру однажды озябшие ладони — ты навеки станешь его пленником и всегда будешь хранить память обжигающего тепла, несущего в себе Жизнь и Надежду. Она ухмыляется на его слова, вспоминая как давно сама окунула руки в кровь. Давно Зигфрид не посещал её кошмары, словно нашёл упокой. Или воскрес, кто знает этих мертвецов. Варвара наблюдает за ним с прищуром, словно глаза устали от света лампы. А глаза её горели. Огонь внутри разгорелся с новой силой, давая подпитку. Малахитовый огонь дрожал на дне её души, порываясь вырваться и сжечь абсолютно всё до тла. Даже саму носительницу этого огня. Табун мурашек проходит по хрупкому телу, руки её тонкие, всё с теми же шрамами, родинками и веснушками, обвивают мужскую шею, а длинные пальцы принимаются перебирать тёмные пряди его волос. -"Ночной ли вы кошмар, или сладкий сон?" Ехидно растягивает губы, заглядывая в его глаза. Она прекрасно знала, что он её сладкий сон, длинною в вечность. Пустая кружка, пепельница и старая книжка, слетают на пол. Чашка не разбивается, закатывается под стол, из пепельницы вываливаются несколько бычков, книга подобно птице отлетает в угол комнаты. Она рада, довольна тем что мужчина строит планы на их будущее, ей нравится это. -"Построим свой собственный" Mir. Добрая, такая родная, улыбка. Тёплые касания по прохладной коже, ловкие движения что заводят получше поцелуев искусных шлюх. До боли знакомый запах, испорченный духманом сигарет и временем. Он нашёл её опять в СССР, как тогда, в ту зимнюю холодную пору, когда надежда на спасение гаснет под снегопадом. Один Mir на двоих. Пауль смеётся отрывисто, запрокинув голову назад. Волосы его торчат, ерошатся. Он смеётся долго, острый кадык бродит под натянувшейся кожей туда-сюда. Их Mir. Их безумие. — "Скажи что-нибудь по-русски," — шипит Пауль ей на ухо. Тяжело дышит. По телу пробегает судорога. Это слово mir из её уст. Запах сигарет. Языки пламени её волос. Пауль утыкается в её шею, и его черное смешивается с рыжим. Огонь и пепел. От того, что Варя говорит на своём языке по телу бегут мурашки, волосы на затылке встают дыбом. Пауль торопливо стягивает с неё сорочку, кусает кожу на плечах, опускается ниже, к животу, оглаживает руками шрамы на её спине. — "Я — твой сладкий кошмар, Варя." А ты — его самая главная слабость. Огонь, облечённый в плоть и кровь. То, что заставило его наплевать на всё. То, что само выкопало ему могилу, в которой он сам закопал своё кольцо с черепами в далёком 42-м. Нацистский орёл держит в когтях серп и молот. Красное мешается с чёрно-белым, как кровь на снегу, дымится, шипит. Пауль оставляет круглые синяки на её бёдрах с силой сжимая их пальцами. — Мир, — рычит он, из глаз сыплются искры, её касания сводят с ума. Красно-чёрно-белый мир контраста и антонимов. То, что никогда не сочетается. Их природа: мужское и женское начало, то, что сильнее любых предрассудков. Инь и Янь сливаются в одно целое и образуют Вселенную. — "Ты меня дополняешь, — шепчет Пауль, — ты делаешь меня целым, ты-ты-ты, больше никто. Это так больно, когда ты зависишь от кого-то и ничего не можешь с этим сделать." Он вглядывается в её глаза своими — затуманенными от страсти. Снова облизывает пересохшие губы. Пропускает огненную прядь в руке. — "Не смей бросать меня. Никогда." Она наблюдает за ним, наслаждается видом, сдерживается, чтобы пальцами не провести по натянутой коже. И правда безумие. Она так легко приняла мертвеца, словно отбросила десять лет отсутствия. Так легко его послушалась и вновь доверилась, и даже не заметила того, как сильно её хрупкие руки перекроили его фигуру и душу, и дело было не только в том шраме, что красовался на его руке. -Я люблю тебя. Тебя и только тебя. Она готова говорить о нём вечность, да только на русском он мало что поймёт. Слова её не так рычащи, как Mir, они такие же мягкие как кожа Варвары, как её волосы, что сейчас путаются с тёмными волосами упыря. Сорочка падает на пол с тихим стуком. Рыжая остаётся в одном белом кружевном белье. Любит она своё тело, бережёт, и только сейчас понимает для кого. Прекрасно понимая, что он тогда погиб, эта женщина берегла и хранила красоту своего тепла для мертвеца, что сейчас и был перед ней. В руках немца оказывается маленькая Пустельга. Вроде хрупкая, беззащитная, но имеет пару сильных крыльев, острый клюв и когти. Она тихо смеётся, помня что в доме дети. Смеётся, проводя пальцами по его лицу, словно слепая. Оставляет свои метки на его лице, дабы к нему никто не подошёл из чужих. Она тихо выдыхает, прикрывая веки. У неё даже ресницы рыжие. Его слова бальзам на её воспаленную душу, улыбка играет на аккуратно точеном лице. -Не посмею. Ты моя вечность. Говорит на русском, притягивая его лицо к себе и жадно впиваясь в мужские губы. Слова звучат совершенно непонятно, но Паулю нравится. Раньше он такого интереса к её родному языку не проявлял. Сейчас вот, почему-то, ему стало нравится. Может от того, что он тоже принимал Варю. Хотел знать её ещё ближе, её сущность, её нутро, её душу — всё, что было в ней. Он хотел бы прожить её жизнь, чтобы запомнить её до мельчайших деталей. Забавно. Он никогда не забивал голову чем-то лишним. С немецкой педантичностью он раскладывал в памяти нужные вещи: работа, адреса, номера, некоторые важные для жизни знания о мире. Но ничего лишнего. Никаких мелочей. Пауль свою память экономил. Он не утруждал себя запоминанием. И иностранных языков в том числе. Краузе ругается уже не хуже Виктора. Громко, и хотя с акцентом, но зато с пониманием, не делая этого только при детях, с которыми он теперь возился стуками напролёт, пытаясь наверстать упущенные годы. — "Варя, а что обозначает «blyat`»?" — как-то спрашивает он, с любопытством слушая, как Виктор матерится, споткнувшись о порог дома, видит Краузе и зло говорит: — Блять, опять он здесь! Я надеялся, ты его выгонишь, Варюха! — "Blyat` — это чьё-то имя?" — спрашивает Пауль у жены. Он слушает, как матерится Виктор с особенным интересом, а через какое-то время сам начинает, копирует его, перенимает. Споткнувшись о порог, ударившись мизинцем о ножку стула, уронив на пол кусок торта кремом вниз. «Blyat`!» Виктора это от чего-то ужасно смешит и он даже становится не таким враждебным по отношению к Паулю. Краузе начинает ругаться громче, с выражением, перенимая постепенно и другие фразочки. Особенно почему-то ему нравится говорить «Yob tvoy mat`!». Он растягивает эту фразу, перекатывает на языке и должно быть испытывает особенное удовольствие от слияния инородных для уха звуков. Эдакое фонетическое наслаждение. Не при детях — говорит ему Виктор. Пауль учится выговаривать: Poshel na hui перед зеркалом, сосредоточенно глядя на своё отражение. Дома теперь были задернуты окна тёмными шторами, при том, что сами окна открыты на распашку, чтобы Паулю было комфортно. Варя начала улыбаться, расцветать на глазах. Да, седину её больше не убрать, но вот разжечь тот огонь в изумрудных глазах получилось. Когда он задал вопрос о значении мата, рыжая поперхнулась чаем, поднимая голову и пару секунд тупо глядя на Пауля. А после переводит взгляд на брата и кривит конопатое лицо. -У тебя забыть спросила, кого мне гнать! --Он, вообще-то, мне лицо изуродовал! -А ты, вообще-то, его убил! На этом Виктор поспешно ретировался к племянникам, что игрались в детской. -"Это плохое слово, Пауль. Ты как папугай, повторяешь всё за ним!" И вручает мужу полную чашку чая, вновь опуская голову и проверяя работу детей. Она занималась с ними в школе, дабы детям было легче в школе. Рыжая его ругает. Такая маленькая, хрупкая, а стоит перед ним и отчитывает за маты, и почему то становится стыдно и не уютно. Ругать она умела. Ругала и брата, но это не особо помогало, он, будучи сильнее и наглее сестры, подхватывал её на руки и уносил к близнецам. Варвара стоит за его спиной, у двери. Работала в огороде, руки в земле, а волосы слиплись на лбу. -"Ты сам себя шлёшь на свой же член." Не удерживается, делает замечание, беря со стола полотенце и вытирая руки. После подходит к упырю, поправляя воротник его рубашки. -"Главное ругательства ты прекрасно учишь, а вот сам русский нет. Я не удивлюсь, если Витя тебя по бабам потащит, а ты согласишься. Стыдно должно быть!" Ворчит. Но ворчит любя. — "По бабам я не пойду" - Пауль качает головой, — "плохое всегда лучше запоминается, yob tvou mat`" Он смеётся. Облизывает губы. Маты действительно хорошо запоминались от того, наверное, что произносились они обычно с особенной экспрессией и артистизмом и интонационно в речи всегда выделялись. — "Когда вы разговариваете, кажется, что вы вообще губами не двигаете. Я даже не могу понять, где начинается одно слово и заканчивается другое, — Краузе качает головой, — этот язык мне не под силу. Но маты я всегда чётко слышу. Их вы особенно как-то произносите." Вампир греет ладони о кружку с чаем, заглядывает в воду. Своё отражение он мог видеть теперь только в жидкостях — зеркало отображать его лицо никак не желало. Благо, что борода и усы расти на его лице перестали, видно из-за вампиризма. Пауль находил в этом сплошные плюсы, хотя брутальной щетины на морде ему иногда не хватало. Зато передние клыки у него, впрочем, росли, как на дрожжах — за ночь отрастали до нижней губы и ему приходилось их стачивать каждый день. — "Я ходил в библиотеку прошлой ночью. Искал разные книги, но про моё... состояние ничего нет. В Германии я нашёл только один том по мифологии, в нём нашёл небольшую заметку об упырях. И всё, больше ничего. — Краузе вздыхает. — Я не знаю с чего вообще начать расследование. Есть ли другие как я? Как так вышло, что я ожил?" Он хмурится, смотрит куда-то сквозь Варю. Он был мрачен в последние дни — после оглушающей эйфории от воссоединения с любовью. всей своей жизни и обретению детей, Пауль наконец всерьёз задумался: а что дальше? Кто он? Что случилось? Что делать? Мысли эти не давали ему покоя и терзали его душу сильнее с каждым днём. — "Здесь вообще ничего не было. Книги про коммунизм, — немец фыркнул. — Тридцать четыре книги про биографию Ленина, двенадцать про Сталина. О, ещё собрания сочинений Ленина. У вас тут люди что-то кроме коммунистической литературы читают? Я не нашёл ни одной оккультной книги." Пауль помолчал, сделал большой глоток из кружки. — "Варя... у меня есть мысли о том, где книги можно найти. Но тебе это место может не понравиться как и то, что пойти туда я хочу один." -"Только попробуй пойти. Я тебе сама вырву клыки старыми плоскогубцами." Может она это всерьёз? Кто знает, что она может сделать под наплывом ревности и очередного горя. Её душа может не устоять, она может сломаться. Она вздыхает, опускаясь рядом с мужчиной и внимательно глядя на него. Ей грустно видеть его изменения, словно он здесь. А словно где-то далеко. -"Мы найдем то, что тебя подняло с того света. Но что бы это не было, я рада, что ты со мной." Банально и эгоистично, и она этого не скрывала. Не всегда быть доброй и пушистой. Если бы не его состояние, она бы ещё неделю назад рассказала о том, что появился новый монстр, что пугает детей по ночам. Рассказала бы о том, что ей самой страшно находится одной в комнате, что она часто видит тени и тёмные фигуры, что кошмары вернулись, когда Пауля нет рядом. Сказала бы давно, и наверное, не случилось бы того, что грядёт с закатом следующего дня. На последние слова Пауля она вспыхивает алым огнём, и тут же потухает, поджимая руки к груди и разглядывая клеёнку, что была постелена на столе. -"Только не забудь, что тебя ждут дома. Хорошо?" Она всегда относилась к тому, что Пауль уходит, негативно. Страх с прошлого кусал её за бока, не давая ночами нормально спать, а с появлением новой проблемы, женщина вообще ночами не могла сомкнуть глаз, прижимая к себе хнычащих детей. Он вздохнул, внимательнее посмотрел на Варю. Она казалась напряжённой из-за его слов — панически боялась разлуки. Краузе её понимал, но сделать ничего с этим не мог. Он был оторван от людей, как никогда раньше — сама его хищная природа больше не позволяла спокойно существовать. Словно вирус в теле. Её запах, молочный запах детей, запах Виктора и его детей — как аромат сдобы для любого любителя выпечки. Манит. И если с Варей Пауль бы скорее себе руку отгрыз, чем укусил бы её, то остальные.... даже родные дети — всё они вызывали в нём хищный трепет, тщательно удерживаемый. — "Это очень далеко, но я, как упырь, доберусь туда быстрее. В Германии." — Пауль замолкает. Ему не хочется оставлять Варю опять одну. Но что он мог сделать? Он был бомбой замедленного действия — вдруг он озвереет? Он и так стал чаще охотиться, чтобы заглушить голод. Но запах людей сводил его с ума — он понимал, что вообще должен был уйти. Жить отшельником, чтобы не напасть на близких людей. Чтобы не причинять боль. Жаль только, что этим он причинит боли ещё больше. Только это его останавливало, так как он понимал, что разобьёт Варе сердце, если сбежит снова. Единственный его шанс на нормальное существование — узнать о своей природе всё, что можно. И научиться контролю. — "Я вижу, что тебе плохо, — Краузе подошёл поближе и осторожно погладил её по щеке ладонью. — Ты всё время ворочаешься ночью. Мне грустно, если это я разбередил твои раны." Пауль снова замолчал. Послушал тиканье часов. — "Аненербе, Туле. — Он произносит два слова. — Я хочу направиться в разрушенный замок Вевельсбург. Великий Рейх, — он запнулся, — то сеть Германия в те годы... скажем так, была не совсем христианской. Я не был допущен до этих сведений, но все мы слышали про оккультные эксперименты, которые проводили в Вевельсбурге. Я даже бывал там, помнишь, я тебе письмо оттуда писал? В своё время Вевельсбург был центром оккультизма, если где и искать сведения, то только там. Я планирую найти бывших работников, поднять документы. На это понадобится время." Краузе подошёл поближе и потянулся, чтобы обнять Варвару покрепче. Втянул носом знакомый запах и на ломанном русском (любопытно, сколько же он учил эту фразу) произнёс: — Я тебья люблю, — он улыбнулся. — Я обещать вернуться. Он ещё не знал, куда уходит. Не знал, что ждёт Варю. Если бы знал — остался бы. Никогда бы не повёлся на поводу своих проблем и не стал бы ставить свои беды выше её бед. Чёртов эгоистичный ублюдок. Он пожалеет об этом, когда узнает. Но будет слишком поздно. Пауль Краузе неисправимый эгоист. Пауль Краузе за это заплатит. Хотя нет. За его собачий эгоизм заплати ни в чём неповинная Варвара и два маленьких цветка их любви по имени Марта и Вильгельм. Он проклянет себя за то, что ушел в ту ночь. Он будет умолять Судьбу всё вернуть назад, но она лишь будет хохотать, и показывать немцу язык, словно нашалившее дитя. Она слушает его и ей больно. Ей страшно, по настоящему страшно. Даже не за себя, за детей, которых защитить она не сможет, через чур слаба перед тем врагом, что придёт с последними лучами солнца. Она разворачивается к Паулю, крепко его обнимая, и словно желая раствориться в мужчине. Он больше не увидит её такой. Запомни её такой, Краузе. Запомни, что за цветок погибнет из-за тебя, превратившись в нечто ужасное, совсем не походившее на то, кем она должна быть. Она простилась с Паулем перед закатом, дабы ему было комфортно передвигаться, а не идти по знойной жаре летом. Дети папу отпускать не хотели, устроили такой скандал, что Варе пришлось вызвать Витю, для того чтобы он помог ей с детьми. И присутствие Виктора спасло рыжую в ту ночь. Они все были в одной комнате, играли всю ночь, беседовали, читали и смотрели фильмы да мультфильмы. И уснули так же вместе, Марта прижималась к Варваре, а Вильгельм к Виктору. Но быть постоянно рядом с ними Витя не мог. Он уехал через день, и тогда наступил ад. Зная, что Пауля нет дома и не будет, ОНО больше не пряталось. ОНО теперь разгуливало по дому, словно он тут хозяин. ОНО в первую ночь только пугало, сверкало клыками в лунном свете, роняло предметы и цараполо двери. Рыжая всё время не спала, сидела в комнате спящих детей, глядя на фигуру, что стояла в дверном проёме. Высокая, явно принадлежит мужчине, и как-то смутно знакомая. На следующий день Варвара отдала детей Виктору на время, пока нет Пауля. А сама вернулась в дом, дабы его не разграбили. Да и просто, желая дождаться немца. Дождалась, но не того, которого хотела. И даже не одного. С того дня Варвара не отвечала на звонки и не появлялась на улице. Виктор, звонивших очень редко, почему то не предал этому значения, словно ему мозг прочистили. А соседям вообще было не до рыжей, что попала в ад. Она сидела в гостиной, когда последние лучи озарили женищну из окна, исчезая на долгое время. Рыжая только включила свет, как лампочка лопнула, оссыпая всё стеклом. Четырхаясь, рыжая направилась на кухню, и столкнулась с тем, кто долгое время преследовал её в кошмарах. Столкнулась с тем, кого убила лично. Перед ней стоял Зигфрид, в своей форме, в которой был наспех похоронен (на удивление чистой и целой) только теперь без крови, и вполне себе живой. И злой. -"Продолжим?" Шипит он, и одним ударом сносит женщину через всю комнату, в стену. --"Не убивай её сразу, она ещё нужна мне живой." Шипит вторая фигура, что стоит в тени детской. Детей они не обнаружили, что разозлило пришедших. Второй фигурой был погибший при обстреле Отто Фриц, что в своё время так же был товарищем Пауля, и так же, как и Зигфрид, ненавидел всех, кроме чистой расы. На протяжении всей недели Варвара мечтала о смерти, да вот только Судьба насмехалась над ней. К концу недели на ней живого места не осталось, и она уже что-то смутно понимала, только иногда глухо кричала от боли, когда в её кисть вгрызался Зигфрид, вновь испивая её кровь, дабы не идти на охоту. Он был таким же как и Краузе, он и его товарищ. Только знали они куда больше. И хотели отомстить Варваре за своего друга, ну а после постараться переманить Пауля к себе. -"Жаль, что она спрятала своих щенков. Я бы им ноги оторвал." Кровожадно шипит Зиг, обращаясь к Отто, он откинул от себя почти безвольное тело рыжей, стирая с собственных губ алую кровь. -"Этого делать необязательно. Этой суки хватит." Отзывается Отто, сидя перед зашторенным окном. Упыри даже не подумали о том, что рыжик уже не такая слабая, как когда-то. Она поднимается, с трудом, но поднимается на перебитые ноги, и хватая кочергу, что так удачно лежала у печи, со всей дури бьёт Зигфрида по голове. А тому словно совсем не больно. Он только злится. Разворачивается, выхватывая кочергу из её рук и хватая рыжую за шею, да поднимая её над полом. Отто спешно подскакивает к своему товарищу, стараясь разжать его пальцы. -"Дурак, она живой нужна!" --"Да мне уже насрать! Эта сучка испортила мне жизнь, так дайте мне ответить ей тем же!" Он чуть не кричит, отбрасывая от себя друга одной рукой, а пальцы второй сжимая. Варвара бьётся словно птица. Израненная, избитая и искусанная, познавшая боль и унижения за это время больше, чем за всю жизнь. И потерявшая всякую надежду. Пауль её бросил. Просто бросил, оставив на произвол судьбы, позволил её кошмарам выйти в свет. --"Сдохни". Шипит Зигфрид, видя как лицо женщины синеет и совсем скоро она обвисает безвольной куклой. Её тело отлетает к противоположной стене, сам упырь отряхивает руку, словно от грязи, и садится в глубокое кресло, растирая виски. -"Теперь думай сам, как будешь говорить с Паулем, идиот." Рычит Отто, поправляя очки и выходя из комнаты. Екнуло ли сердце Пауля, когда жизнь Варвары оборвалась? Нет. Понял ли он как-то? Нет. Ничего. Абсолютно ничего не предвещало беды. Она исчезла из этого мира так же тихо, как и пришла в него. Оставила после себя немногое. Оставила впереди множество планов, что кто знает, может ещё удасться осуществить. Взгляд её мертвых глаз был устремлён к дверям, словно она кого-то ждала. Одежда на женщине была порвана, а глянуть на её тело без страха было невозможно, много повреждений. Много ран. Когда-то навзрыд кричала Варвара, обнимая холодеющий труп, но теперь это предстоит самому Краузе, что застанет свою жену в таком состоянии. Перед тем, как окунуться в холодную темноту, она вспомнила слова Пауля. Вспомнила, что он ей обещал. Вспомнила своих детей. Брата. Племянников. Всех. Ей вспоминается, как кричала она, надрывая горло, видя мёртвого мужа. Ей вспоминается, как в тот момент, девушка отчаялась, желая скорее дойти до конца, или проснуться с этого кошмара. И в тот момент душа её наполнилась болью и отчаянием, что оборвалось в один миг, давая...пустоту. Вот так просто умирать страшно. Глупо, под крышей родного дома, задыхаясь от нехватки кислорода, от рук того, кого когда-то убила. Никак не геройствуя, просто покидая этот мир. — "Всё получится, слышишь?" — он зябко ёжится и накрывает её влажные вспотевшие ладони своими — сухими и горячими. — "Брось. Не накручивай, Варя, я вернусь." Не накручивай. Они были самой необычной парой в этом посёлке, это уж точно. И самый обычный дождь проливался на их головы, вместе с самым обычным градом и самым обычным снегом. «Всё будет хорошо. Мы справимся. Мы справимся, Варя, слышишь?» «Да. Это был просто ночной кошмар, Пауль. Давай спать.» Почему в ту ночь он ей поверил? Почему? А потом она закрыла глаза и умерла. Вот и всё. День был обычный: солнечный и безветренный. По телевизору шёл «Ну, погоди!», а её замученное избитое тело лежало на диване, с нелепо подогнутыми ногами. И Краузе, вернувшийся домой на день раньше, даже сначала не догадался, он ведь решил, что может она ещё жива, он понял что-то что-то не так, а что именно — нет. Потом уже, на негнущихся ногах подойдя к дивану, он заметил следы от побоев. Заметил синяки на шее. Тяжёлый застарелый запах крови. И страха. И слёз. И ещё... — "Она умерла." — "Что?" — не услышал Пауль. — "Зигфрид озверел. Я просил его... уговаривал. Но он не сдержался. Мы не хотели, чтобы так вышло. Мне жаль." Отто стал массировать виски. — "Варя..." Он зачем-то сунул руки в карманы и стал вынимать оттуда всякую чепуху, вроде спичек и мятых листов с каракулями. Вынул тюбик с клеем и нож. Бросил на пол зачем-то и снова стал искать. Как будто надеялся найти в бездонных карманах своего пальто что-то, что непременно должно было помочь ей, воскресить её и вернуть обратно. И когда весь мусор из карманов уже был на полу, а внутри ничего не осталось, он всё равно продолжил что-то искать. Наверное от растерянности. — "Варя, я.... вернулся." — Пауль смотрел на её тело. День был солнечный и жаркий. — "На надо," — сказал Отто, — "Пауль. Ты ничего не сделаешь. Всё так и должно было быть. Прах к праху. Пепел к пеплу. Вы не должны были быть вместе изначально, ты ведь понимаешь? " Пауль ничего ему не ответил. Он не кричал, не плакал и не просил. Только тяжело опустился рядом с Варей и обнял её, прижав изломанное и избитое тело к себе. Стал стирать засохшие следы от слёз с её холодных щёк, почему-то ему казалось это очень важным. Прах к праху. «У нас нет будущего, Варя, — сказал когда-то давно Пауль. » «Тогда давай навсегда останемся в настоящем, — просто улыбнулась русская. — Навсегда, Пауль. Только здесь и сейчас.» Она любила ерошить его волосы на голове и застёгивать верхнюю пуговицу на кителе. Краузе вырежет её имя на теле каждой своей жертвы, на теле каждого убитого им бывшего солдата вермахта, любого, кто на памяти Пауля придерживался идей нацизма. Кровавая баня накроет Германию. И в поисках сбежавшего Зигфрида Краузе оставит позади себя горы трупов. Потом, позже. Когда его душа сгорит окончательно, вместе с огнём в волосах Вари. Когда он бережно возложит к могиле букет рыжих лилий и напишет: Mir. Тупое отчаяние внутри. Ведь у них нет будущего. А настоящее имеет свойство заканчиваться. И Пауль сидел на полу, возле дивана, где лежало её тело, (не заметив даже, как напуганный его реакцией, Отто предпочёл сбежать) и раскачиваясь, выкрикивал: «Mir!» «Mir!» «Mir!» Время зловеще шелестело и скрежетало по стенам дома своими длинными ногтями. Время говорило: «Я — будущее, которого у вас нет. Я пришло. Встречай меня.» Судьба забрала своё. Обняла рыжее дитя, уводя её в тень. Уводя её в ночь. Тонкие руки её словно тянули к Паулю, а взгляд был сквозь него. Медведица, что погибла от капкана. Ивовый прут, что треснул, ломаясь. Свеча, что погасла. Что ей его крики сейчас? Он бы мог успеть, её тело ещё было тёплым. Но неумолимо мертвым. -Варвара! Кричал Виктор, видя её тело. Дети стояли за его спиной, выглядывая и ничего не понимая. -Сестренка... Его глаза наливаются слезами. Он проводит рядом с телом долгое время, не желая верить, что она погибла. Не желая верить, что ничего уже не вернуть. "-Ты ведь дождешься меня?- строго спрашивает рыжий юнец, кутая свою сестру в теплую шаль. Она, ещё не познавшая боли, улыбается и кивает брату. Конечно, война не для улыбок, но он просил не плакать. -Мы ещё обязательно сходим на море! Помнишь, ты мечтал?!" Не пошли. Не поймал он ей золотую рыбку, что исполнила бы желание. Не принёс ей красивых ракушек. Не защитил. И остаётся ему только обнимать хладный труп сестры, глядя в пустоту. Он надеялся, что чертов мир наступил. Но этому миру всё мало. Он берет и берет. "-Проснись, бисова дивка! Мама зовёт!-кричит Витя, барабаня по дверям в комнату сестры. Она отсыпалась после первой недели учебы в техникуме." -Проснись, бисова дивка. Шепчет Виктор, губы его дрожат. Он потерял последнего человека из своей семьи. На похоронах она была прекрасна, белое, самое простое, но такое красивое, платье украшало женщину. Волосы её распущены, расчесаны и аккуратно уложены. Тонкие руки сложены на её животе, на пальце красуется обручальное кольцо, с багрово алым камнем. Она словно спит, словно сейчас её веки дрогнут и она улыбнётся. Словно кошмар кончится. Виктор возненавидел Пауля. Но на похоронах был. Лично закапывал тёмный гроб, невидящим взглядом разглядывая пришедших. -Что с мамой? Спрашивает Вильгельм. -Она скоро вернётся. Отвечает Фёдор, оставшийся с детьми в особняке, дабы они не видели похорон. -Пусть она придёт сейчас! Мы скучаем! Возмущается уже Марта, снимая панамку с темной головы. "Да святится имя Твоё." Было на её могильной плите. Людей было мало. Но не смотря на это, многих Пауль не знал. Виктор уехал сразу после похорон, и ниразу не появлялся после похорон. Дети всё чаще просили маму, превращаясь в маленьких, плачущих комков. Через полгода хоронят Фёдора. В России. Такова была последняя воля старика. Тогда Пауль и встретился с Виктором. Прежнего золота не было на его голове, сплошной седой пепел. Глаза больше не горят тем задорным огнём. Он похудел, стал ходячим мертвецом, что не видел счастья даже в жене и сыне, что вскоре его бросила, уходя к другому. После похорон Фёдора след Виктора потерялся вновь. Он даже не хотел видеть племянников, сразу вспоминая Варвару и не сдерживал рыданий. Ему было тяжело. Кровавая баня началась спустя два года, после смерти Варвары. И все нацисты, эталонные арийцы, бежали так далеко, как могли. Иногда появлялся Отто, но долго разговаривать с Паулем не получалось. Тот прекрасно помнил, кто был виновником смерти его жены. 1960 год, конец весны: 5 мая. Её могила всегда была в цветах. На ней не росли сорняки, на ней не было мусора и грязь не могла замазать могильную плиту. "Да святится имя Твоё." Надпись всё так же белела над землёй. Но в могиле уже нет никого. Уже как неделю. Тогда она проснулась в страхе, всё прекрасно помня. Проснулась, не понимая где и что. Проснулась, и завизжала, ударяя по гробу изнутри. И смогла вырваться, правдоподобно зарыв всё обратно через пару дней. За эту неделю по улицам Берлина были десятки убитых, чья кровь была выпита до последней капли. Ею управлял голод, голод, что был сильнее голода Пауля. Подобное чувство было у Зигфрида в первое время. А получила она вторую жизнь именно от него. Как и смерть. Кроваво алый закат опускался на город, все жители спешили спрятаться по домам, дабы не попасть странному зверю в лапы. Но она была сыта. Стояла напротив своей могилы, читая надпись вновь и вновь. Вновь и вновь. "Любой жене. Матери. И сестре." Говорилось на русском на одном из венков. Свежих. Неужели тут был Виктор? Да, он иногда посещал её могилу, но вновь исчезал. Подвявшие цветы, потухшие свечи. Дата её рождения и дата её смерти. А она в белом. Лицо перепачкано кровью, как и руки, как и грудь, отчего по платью разбегались алые линии (кто-то не аккуратно ел). Пальцы рук в грязи, как и ноги. Туфли она потеряла давно, ещё в первый день, поэтому ходила босиком. На теле её остались только те шрамы, что она получила при жизни, это на спине и на запястьях. Укусы же прошли. Варвара горбится, опускаясь на скамью перед могилами. Дома она никого не обнаружила. Дом, что был в Берлине, пустовал, приветствуя её холодными комнатами и залом. "-Не надо! Пожалуйста!- заливисто хохочет юная девица, извиваясь в руках Пауля, что крепко её держит, щекотя бока" Но та самая комната сейчас была пустой. "-Мамочка, Марта забрала мои пазлы!- кричит Вильгельм, вновь что-то не поделивший с сестрой." Теперь их детская пустовала, по коридорам никто не бегал, а сами дети кардинально изменились. "-Лови его! Лови, окаянного!- кричала Хельга, размахивая кухонным полотенцем и прогоняя рыжего кота, что стащил рыбешку. Через два года, после того случая, он умер от старости." Теперь никто не вопил о плохом коте и не размахивал полотенцем. Кухня была пуста. "-Я хочу, чтобы ты вернулась домой! На Родину!- возмущается Витя, приехавший тогда к сестре. Она лишь качает головой, сидя в кресле и скуривая сигарету." Теперь кабинет был пуст, ни книг, ни картин. Ничего. Лишь только следы по пыльным половицам от Варвары. Хельга уехала в Кёльн. Мария осталась в России. Отправляться на родину или на поиски, упырь не осмелилась, чего-то боялась. Она не дрогнула, когда за спиной её захрустели опавшие сучки да сухие листья под чьим то шагами. Если это человек, то он глуп. И увидев состояние Вари, сбежит. А не человеку, тут быть глупо. Она курила. Привычка никуда не делась. Взяла у одного из убитых пачку сигарет и старую зажигалку, и теперь выпускала дым в темнеющее небо, держа сигарету зубами. Нужно думать, где ей вновь пережить день, ибо весна всё жарче, всё невыносимее ходить по знойным улицам. Она помнит, как Пауль наматывал ей на шею шарф. Но его сейчас не было рядом. Ни Пауля. Ни шарфа. Она помнит, сколько дерьма пережила за всё это время, до момента своей смерти. Она помнит всё. Помнит, как хлестали её кнутом за любую провинность. Помнит, как выгоняли на холод или же жару, уже на рынке. И становится ей до ужаса больно. Страшно. А ведь Пауль обещал ей её безопасность, обещал то, что вернётся. Но не успел. Она не оборачивается, не хочет, из-за сильной вони табака не чувствуя запаха пришедшего. — "Герр Краузе?" — холодный учтивый голос разрезал мрачную, напитанную пылью и запахом воска, тишину. Он ничего не ответил. Только чуть голову в бок повернул и скользнул по слуге холодным ничего не выражающим взглядом. — "Я пришёл к вам с докладом" Упырь втянул голову в плечи, и поёжился. Краузе продолжал молчать — он часто молчал. Смотрел равнодушным взглядом, чуть покачивал головой, а потом, вдруг, внезапно, он улыбался и убивал. Просто так. Просто из-за плохого настроения, к примеру. Предугадать точно, какие эмоции владели им не мог никто, даже самые приближённые к нему вампиры. Они понимали и признавали лишь силу. В их мире хищников и убийц главным была длина твоих клыков и количество ненависти, плещущейся в жилах. После смерти Варвары Краузе стал идеальным хищником. Проснулось в нём нечто жуткое, монструозное, нечто, что он прятал глубоко внутри, что похоронил вместе с тем кольцом, закопав его в далёких сороковых годах в холодных землях СССР. В нём проснулась жестокость, но направленна она была на своих же собратьев. И это пугало. Это подчиняло ему других — об его жестокости легенды ходили. Каждый упырь знал. Слышал. Чёрный Фюрер. Злой Хозяин. Рыцарь Смерти. Про вампира, поселившегося в Вевельсбурге ходили жуткие слухи, слухи эти заставляли многих упырей искать в нём вожака. Говорил, что он отказался от всего человеческого, что нёс в себе. Говорили, что кроме крови он не ел вообще ничего — отвергнув людские потребности окончательно. Говорили, что спит он в гробу, что в замок его не проникает солнце и, что он никогда не точит клыков, позволяя им всегда оставаться устрашающе длинными и бритвенно острыми. То, что он полностью принял свою сущность сделало его невероятно сильным — он мог расправиться практически с любым другим вампиром. Чёрный Хозяин. — "Говори, Тод", — Пауль наклонил голову в бок так, что большой чёрный капюшон спал с его головы. — "Её могила, Хозяин. Мы следим за неё денно и нощно — пока что никто не пытался её осквернить." — Тод подобострастно склонил голову. — "Никакой... динамики?" — только, наверное, хорошо знающая его Варвара смогла бы уловить в голосе скрытую надежду. — "Нет, Хозяин." — "Что с Зигфридом?" — "Поиски всё ещё ведутся. Пока что увы, безрезультатно." — "Пошёл волн," — Краузе отвернулся и снова уставился в пустоту. Тод поспешил уйти. Тем, ко подкрадывался к Варе был именно он. Он как раз вернулся к её могиле и с ужасом обнаружил, что она опустела. Проклиная сменщиков, проворонивших осквернителей (или же просто убитых этими осквернителями), Тод пустился по следу из свежей земли, полагаясь на свой нюх. Каково же было его удивление, когда он увидел горы трупов и Варвару... живую. В том, что это была она Тод не сомневался — её потрет висел прямо над троном Хозяина. Красивая рыжеволосая женщина в белом платье. Правда испачканная в земле и крови — но это была она. — "О, силы Влада.... — просипел Тод, за спиной Вари. — О... это.... фрау, пожалуйста, скажите мне... скажите мне ваше имя!" Мало ли. Может это сестра? Или галлюцинация? Не могла же эта девушка тоже стать... или же? — "Я никоим образом не причиню вам вреда — я наблюдал за одной очень аккуратной могилой последние пять лет. Недавно я обнаружил, что могила пуста." Она была намного слабее Пауля. Намного слабее Тода и любого другого вампира. Но под велением голода упыри могут делать многое. Но сейчас она сыта. Слышит голос пришедшего, выдыхает дым в уже тёмное небо, словно желая раствориться вместе с этим дымом среди звёзд, и отвечает на вопрос упыря. -"Не самое лучшее место для знакомства с женщиной. На могиле написано Варвара. Наверное, это и есть мое имя?" Почему-то она засомневалась. Именно в этот момент, хоть помнит всё прекрасно, от первого вздоха, до последнего, тем более после посещения родного дома. Она оборачивается к гостю и его пронизывает взгляд изумрудных, растерянных глаз. -"Кто ты такой? И...та могила была моя? Больше я здесь упырей не видела." И вдруг смеётся, нервно, на грани истерики, хватая воздух бледными губами и широко раскрывает глаза, словно хочет увидеть весь мир. И от смеха этого становится жутко. Словно Варвара тронулась умом. А после она замолкает, разглядывая свои пальцы, что были в грязи и крови. Вспоминает Пауля, понимает что ужасно соскучилась по нему. Может он знает? Этот человек, что стоит перед ней? -"Пауль Краузе. Вы знаете такого?" Встаёт со скамьи, делая шаги к упырю, наступая на колючие ветки. Не самая лучшая тропинка для босой. Рука с сигаретой опущена вдоль тела, и только огонёк её тлеет, она вновь затягивается и выпускает дым. -"Ты ведь не человек? Ты бы уже сбежал или закричал, как остальные. Верно?" Так много вопросов. Но их ещё больше в голове женщины, что после разговора с этим чудиком, всерьёз задумывается о том, чтобы отправится на поиски семьи. Но зачем? Он бросил её. Ушёл, не веря, но она бы осталась. Осталась бы и помогла, поверила. Ведь так она и делала. Он оставил её. Буквально сам толкнул в могилу, в тот день уходя. Ей было обидно. Вечно прощать и любить сложно. Она делает шаги назад. Испуганная, расстерянная и ничего не понимающая. Тлеющий бычок от сигареты падает на сухую землю, и пару раз вспыхивая, окончательно гаснут. Ещё одна секунда и она уйдет, скроется в темноте и искать её будет куда сложнее. А может и вообще не найдут. — "Я здесь, собственно говоря, по его поручению, фрау Краузе." Тод склоняет голову почтительно и как-то даже немного подобстрастно. Она не пугала Тода — за свою короткую по упырским меркам жизнь, он успел повидать много новорождённых вампиров. Мало кто из них мог держать себя в руках и не сходить с ума. Многое, конечно зависело от того, каким образом человек умер и кто его укусил. Донор вируса Sanguinare Vampiris для реципиента был кем-то вроде второго родителя. Вирус внутри каждого упыря был уникален и передавался только от "родителя" к "ребёнку", связывая вампиров до конца их дней и обеспечивая им некоторую генетическую разнообразность. Клыки у двух новообращённых от разных родителей росли по разному, мистические способности были разными и даже предпочтения в крови той или иной группы тоже были разными. Варю укусил Зигфрид, как бы это иронично не звучало, теперь оказавшийся её вторым "папочкой". Тод об этом знал, поэтому он ожидал от девушки любых самых неадекватных действий — Зигфрид при жизни видно был долбаёбом, так ещё и к виду вампиров принадлежал на редкость агрессивному и прожорливому. — "Вижу, вы заинтересованы? Ваш супруг не забыл вас. Я мог бы проводить вас к нему, если вы уже не голодны и успели утолить жажду. Герр Краузе будет очень рад, если увидит, что вы живы. Что скажете?" Да. Будучи тихой и вполне себе адекватной, без вспышек агрессии, ей было чуждо то, что она накинулась на прохожего, выпивая его кровь. Ей было страшно и жутко от того, в кого она превратилась. Она рождена для добра, а не для смерти. Фрау Краузе. Как давно её так не называли. Она дёргается, путаясь в своих мыслях. Уйти, или пойти с ним? Но решает второе. Там уже как пойдет. -"Отведи меня к нему." Тихо произносит, делая шаги к Тоду. Небо совсем почернело, рассыпало звёзды, словно веснушки. Варя как-то пыталась их посчитать, но сбивалась. Как когда-то Пауль считал её веснушки. Рыжая не выглядит опасно, скорее запуганно и растеряно. -"Он не вернётся? Зигфрид больше не появится?" Вот кого она отчасти боялась. Что он, вернувшись, закончит начатое. Но этот дурак даже не знал, что оставил после себя "потомство". Тод на минуту задумался, а потом покачал головой: --"Было бы не плохо, если бы он вернулся. Хозяин уже давно ищет его, чтобы отрезать его голову, но пока что безрезультатно — прячется поганец хорошо". Вампир облизывается и думает о том, что девушка могла бы стать хорошей приманкой для Зигфрида. Правда зачем теперь Паулю Зигфрид, если его супруга оказалась живой (правда не в прямом смысле). И сможет ли Краузе теперь уничтожить новоиспечённого папашу своей жёнушки, учитывая, что ребёнок и родитель связываются навсегда, после воскрешения? Много вопросов и мало ответов. — "Пошли." Тод хватает женщину за руку и тянет за собой, вскоре они сливаются с тенями и пропадают из виду. Путь до Вевельсбурга долгий по человеческим меркам, но коротки для упыря. Они довольно скоро оказываются у ворот замка. Всё здесь пропитано тёмной энергетикой. "Вход закрыт. Территория охраняется правительством" — гласит табличка на воротах. Людям знать о том, что правительство это сугубо вампирское совсем не обязательно. Тод три раза стучит по этой табличке и ворота со скрипом открываются. Внутри Вевельсбург кажется аскетичным и мрачным, за счёт полностью занавешенных тяжёлыми портьерами окон. Темно настолько, что не видно даже стен. Для упыря это не помеха — глаза Тода горят в темноте, как у кошки, когда он проводит Варвару по многочисленным коридорам этого мрачного здания. — Герр Краузе... У меня для вас очень хорошая новость, — Тод широко скалится, когда они входят в одну из многочисленных комнат Вевельсбурга, — очень хорошая... Высокая тень отделяется от стены и глухой голос, отдающий взволнованностью произносит: — "Тод? Что за новость? Этот запах кажется мне очень знакомым... Кого ты привёл с собой, мой скользкий друг?" Всю дорогу она молчит, рассматривает всё вокруг, вглядываясь в тени и закоулки, вдыхая грязный запах городских улиц, что сменяются на вонь канализаций, отчего та пару раз заходилась чихами, что тормозила их путь. В самом замке ей не уютно. Ей вообще не комфортно в своей второй жизни, много крови и темных красок, а что они ей, светлому существу? Только губят, тянут на дно, не давая прорасти крыльям. Она вглядывается в эту тень, в этот высокий силуэт, и ей становится не по себе. Бери, делай шаг и обнимай его, вот она, твоя любовь. Но что-то было не так. Он стал зверем. Нет, даже хуже зверя. И она становится такой же (ей не дают покоя убитые во время голода). -"Давно не слышала этого голоса." Передёргивает хрупкими плечами, отходит от Тода к этой высокой тени, вроде не боится, вроде всё хорошо и вновь долгожданная встреча. Но этот непонятный страх. Он был словно не её, исходил откуда-то из, и был направлен на Пауля. Варвара любила этого упыря, хоть руки его в крови, и любить не перестанет, даже если обида засела в сердце и странное чувство мешает дышать. Она всё скидывает на волнение, даже не подозревая о том, что этот страх исходит от её "папаши". Не совсем хорошая особенность, чувствовать особенно яркие вспышки эмоций друг друга. И ей бы хотелось быть мертвой для того существа, но он уже глотнул её страха в первый день и волнения сейчас. — Это ты. На выдохе, короткое, на русском. Тень приближается к ней медленно, как бы неуверенно. Тод покидает комнату, смекая, что Хозяину сейчас не до благодарностей — чуть позже он вернётся к Паулю, чтобы получить свою награду, но не сегодня. — Ты. Холодные ладони ложатся на плечи Варвары — она может ощутить, как они подрагивают. Маска холодного равнодушия сползает с лица и голос у Пауля дрожит. Он смотрит на неё сверху вниз, светящимися голубыми глазами. Шумно вдыхает запах её кожи. Чудовище узнало свою Красную Шапочку. Пауль Краузе монстр из под кровати — но кому какая разница, если рядом с Варварой он может вернуться в прошлого себя. Так странно, что даже смерть не смогла их разлучить. Ни война, ни их непохожесть, ни даже смерть. Поразительно. Куда там Ромео и Джульетте с их ядом на двоих. — "Я надеялся на это. Зигфрид оставил на твоём теле много укусов, прежде чем ты... умерла. Я надеялся, что вирус проник. Мои надежды оправдались." Он чуть сжимает её плечи. — "Могу ли я.... обнять тебя?" Вопрос звучит странно. То ли Краузе совсем одичал от одиночества, то ли просто не знал, как его воспринимает Варя и не злится ли она него. Или от растерянности. Или от того, что он не человек? Потерял способность к эмпатии? Перестал быть живым? -Выучил наконец русский? Губы дрожат, расстягиваясь в подобие улыбки. Да куда там, ей больно. Душа рвется на куски, но рвётся она с радостной болью. Со сладостной горечью. Они вновь рядом. Худющая, всё ещё в шрамах она, и глотнувший силы, но одинокий он. Так и не понятно, подходят ли эти два осколка? Или они совершенно разные? Она не отвечает на его вопрос. Ибо обнимает сама, да так, что чуть не сносит упыря с ног. Пальцы сцеплены на его спине, яркие волосы цепляются за всё что можно, словно желая остаться рядом с Паулем. А она дрожит. Мелко мелко, словно её бьёт жар или наоборот, холод. Словно она смертельно больна. Точнее наоборот. И слова сказать не может. Они сейчас не нужны. Они сейчас застряли где-то в глотке, и ни туда ни сюда. Она принимается проводить по его лицу пальцы, по его шее, по его груди. Словно пытается поверить, что это не сон. В горле ком. Хочется рыдать, но нечем. Самые обычные касания, немного заторможенные, но для неё сейчас они важны. Важно поверить в то, что он не плод её больного разума. — Падежи русский могучий язык как будто вылезти из ад, их изобретать демоны. Он надтреснуто смеётся и замолкает, когда рыжий огонёк кидается к нему на шею. Злилась она, или нет. Было ей больно. Тоскливо. Обидно. Она всё равно снова принимает его обратно. Как всегда. Хоть что-то... постоянное в их жизни. И Пауль даже не знает, когда их жизнь вообще была более мирной: во время войны или осле того как они оба умерли? Почему-то ему кажется, что раньше мира было больше. Но ведь это тоже не важно, а? Краузе крепко обнимает своего ангела и, легко подхватив, кружит в воздухе, оторвав от пола. — Всё возвращаться обратно. Краузе прислоняется к стене и садится на пол и тянет Варю на себя. Камни холодят кожу. — "Теперь мы с тобой оба бессмертны, Варя. Мы можем захватить весь мир и сделать его своим. Любое будущее — всё, что угодно. Обратим Марту и Вильгельма и станем неразлучными. Никто нас больше не разлучит." Пауль привычно касается рыжих прядей её волос, а потом наклоняется и легко прикусывает за кожу на шее. Поцелуй-приветствие. Так чудовища выражают свои чувства. Стала ли она чудовищем? Предстоит узнать. — "Хочешь красивое платье для начала, бокал артериальной свежей или рассказать тебе новости последнего десятилетия?" — Краузе усмехается. На душе становится легко — он вернул то, что принадлежало ему. Но это "его", стало абсолютно другим. Точнее не так, она оставалась той же тихой и наивной(или же нет? или же ей достанется что-то от "папаши"?) А вот он... Она его не узнавала. Оболочка та же, но характер. Смертью от него веет, холодом. И хочет она согреть его, перебить смертный запах своим, тёплым и весенним. Но сколько у неё уйдет на это времени? Кто знает. У них впереди вся вечность. Если конечно они смогут всю эту вечность быть рядом. И даже не в проблемах и неприятностях дело. А именно в Пауле и Варваре. Смогут ли они ужиться с демонами друг друга? Сидит у него на коленях, словно маленькое дитя. Она в хорошей форме, то колличество крови, что она выпила, помогли ей стать той красавицей, правда чумазой, но всё же. Она слышит его слова о всем мире, и мягко качает головой. -"Зачем мне весь мир? У меня есть ты. Дети. И бессмертие, проведённое с тобой. Зачем мне все земли? Мне хватает mira." А после поспешно добавляет, боясь в первые минуты его оскорбить. -"Но если ты захочешь завоевать весь мир, я буду рядом." Потом тишина, да такая, что кажется Паулю слышно её сердцебиение. -"Почему ты не поверил мне? Почему ты бросил меня тогда?" Опустив голову, Пауль мог увидеть эти два изумруда, что даже в тьме будто светились изнутри. Сжигая, испепеляя его душу и остатки совести. -"Я ждала тебя. Каждый день, закрывая глаза, я надеялась, что ты вернёшься. Но ты не пришёл. Словно я тебе была не нужна." Она поджимает под себя тонкие ноги, а от этого движения оголились красивые, округлые веснушчатые бедра. Ей было холодно, холодно и страшно. -"Я хочу принять ванну. Пожалуйста. Хочу смыть с себя кровь и грязь. И я хочу увидеть детей. Хочу провести с тобой время, у нас дома. Тут холодно и жутко. Марта и Вильгельм ведь с тобой? Ты ведь забрал их?" Голос её требезжит в этой тишине и темноте, словно магия, ей богу. Касания её теплые и такие родные, вновь, словно оставляет свои, рыжие, огненные метки. Что греют, а не сжигают. Что указывают верный путь. Да только последует ли он? Или свернёт в тёмные дебри? — "Мы завоюем мир вместе." Пауль качает головой и кладёт ладони на её бедра. Когда-то он действительно любил считать на них веснушки — бесчисленные созвездия на её коже. — "Если бы я знал, что этот сучий потрох доберётся до тебя, я... — он кривит лицо. — Мне так жаль. Я сожалею. Я виноват, что ушёл, виноват, что пришёл слишком поздно. Я скажу лишь только... ты всегда была мне нужна. И я никогда, ни на один день не прекращал думать о тебе, Варя." Он помнил каждую родинку, каждый шрам и каждый изгиб этого тела. Её кожа казалась по прежнему обжигающей горячей. И взгляд. Живой, светящийся. Два кошачьих изумрудных глаза в темноте. Краузе снова залюбовался. Красиво. — "С детьми всё в порядке. Я говорил им, что ты вернёшься, что ты просто уехала по очень срочным делам. Поэтому они ждут тебя. Думаю, будет хорошо, если ты покажешься перед ними улыбающейся и свежей." Пауль поднялся с пола, протянул руку Варе, чтобы помочь ей встать. Он ничего не ответил ей про "их" дом. Ему было понятно желание Вари покинуть это мрачное место — но сам Пауль уже давно считал этот жуткий замок своим и даже любил его в какой-то мере. Здесь было грустно и одиноко — две этих эмоции помогали Паулю оставаться чувствующим. Пожалуй, если бы не горе от потери его рыжего ангела, он бы совсем оскотинился. Предаваясь пессимистичным мыслям в глубинах Вевельсбурга, Краузе в какой-то степени скрывался от реальности и отвергал новый мир, в котором ему — немцу из сороковых годов, места не было. Большая купальня, в одной из многочисленных комнат Вевельсбурга была больше похожа на декорации к какому-нибудь вампирскому фильму. Мрачноватые тона, мрамор, бронзовый кран с резными ручками, из которого лилась горячая вода. Видимо, Тод всё подготовил для Вари, предугадав, что вероятнее всего она захочет смыть с себя грязь и кровь. — "Просторная, да?" — Краузе усмехнулся, когда они вошли внутрь купальни. — "Тод и полотенца принёс... толковый он мужик. Тебя ко мне привёл..." Краузе встал позади неё и стал расстёгивать платье, чтобы стянуть его и выкинуть к чёрту. Всё равно оно всё в крови — для Вари он найдёт кое-что получше. Пороскошнее. Пускай соответствует своему новому статусу жены "князя зла", как любили Краузе за спиной называть представители других упырских кланов. Но станет ли этот жуткий замок ей домом? А может, пропадет эта тоска и жуткое одиночество и всё будет более уютно и тепло? У неё ведь может получится. Главное, чтобы было для кого стараться. Может когда-нибудь Пауль будет возвращаться в этот замок с мыслями не о одиночестве, а как тогда, в сороковые годы в Берлине, о рыжем ангеле. В купальне она расстерялась. Много места вокруг, тепло и пахнет чем-то странным. Давно рыжая этого не чувствовала, ей хотелось поскорее погрузиться в горячую воду, дабы согреть озябшее тело. На спине её все те же шрамы от ударов кнута, что достались женщине от "добрых" хозяев. На спине всё те же родинки и веснушки. Те же линии и изгибы. Она всё та же. И не изменилась внешне с их последней встречи (не считая клыков, что были меньше чем у Краузе, то ли от силы, то ли из-за того что она женщина.). Некогда прекрасная ткань с тихим шорохом падает на пол. Он вновь может видеть своё сокровище, вновь может считать веснушки. Бельё она снимает сама и уходит в воду абсолютно нагая. Ей нечего стесняться и нечего скрывать перед тем, от кого уже детей имеет. Уже не маленьких карапузов. Сколько им? По 15. Она пропустила многое, и ей стыдно за это. Поворачивает голову к мужчине, протягивая к нему тонкие, хрупкие руки, широко улыбаясь. -"Давай. Со мной. Я не хочу одна." Голос её словно гипнотизирует, словно заливается в душу и обволакивает сердце тёплыми объятиями. Он, открыто разглядывая тело своей, между прочим, супруги, собственно этого и ожидал — приглашения. Так что даже мяться не стал, радостно и как-то уж очень быстренько скинул с себя одежду и нырнул в горячую воду вслед за Варей. Хорошо. Краузе эту купальню любил, за простор, антураж и пару бутылок креплёного вина, которые он предусмотрительно прятал рядом со стойками, на которых висели полотенца. Он любил проводить здесь время, распивать алкоголь (иногда вино ему заменяла ледяная водка) и вспоминать прошлое. В подробностях. Их с Варей прошлое. Правда бокал у него всегда был только один. Но на этот раз им и бокалы не нужны — Пауль протянул сразу целую бутылку Варе а вторую взял себе. Почему бы и не напиться в честь их воссоединения? Вино оставалось единственным человеческим продуктом, от которого Краузе не отказался — оно напоминало ему кровь. Жаль, что кровь хранить в бутылках было нельзя — она быстро сворачивалась и становилась непригодной для пищи. — "Извини, водки в этот раз нет, — по тону не вполне ясно, подкалывает Пауль Варю или говорит серьёзно. — Зато вино хорошее. Выдержанное." Он отпивает из бутылки и подплывает к Варе, опустив половину лица в воду. Придуривается. Набирает в рот воду и тонкой струйкой выплёскивает женщине в лицо. Выглядит счастливым — обстановка здесь располагающая. Приглушённый свет вокруг купальни мягко очерчивает бледную, как мрамор, кожу Варвары. В этом освещении она кажется ещё прекрасней и заманчивей. Краузе протягивает руку и осторожно проводит по шрамам на её коже. — "Как узоры на холсте." Он наклоняет голову и проводит по красным следам уже губами. Она ему нравится. Целиком. От её огненных волос, веснушек и изумрудов глаз, до шрамов, формы носа и длины пальцев на ногах. Пускай хоть мешок из под картошки на себя напялит, хоть в саже изваляется — она останется такой же манящей и будет тянуть его к себе, как магнит. — "Возможно ты тоже сможешь полюбить Вевельсбург. Добавишь сюда вещи по своему вкусу, да хоть занавески в горошек повесь — это твой дом. Наш дом. Марта замок очень любит, А Вильгельм побаивается — сестра смелее чем он. А он добрее, чем Марта." Наблюдая за его действиями, за его быстрыми решениями, не стирая со своих уст улыбки. Она погружается по глаза в воду. Волосы её, горячим, ярким и пламенным пятном расплываются вокруг женщины, словно защитный ореол. Так и должно быть. Так и было бы в любом случае, не Варвара, так кто другая. Он бы всё равно стал вампиром. Без спутницы или с ней. Может быть даже, если Судьба всё равно хочет их встречи, в один прекрасный вечер Пауль решил бы полакомиться свежей крови ярко рыжей девицы. Целую бутылку? Он хочет посмотреть на свою жену в распутном состоянии? Вряд-ли ему это понравится. Хотя на вкус и цвет товарищей нет. Бутылку она взяла, кривя губы на слова Пауля. А после отпивая довольно таки большое количество вина за раз. Она точно пьёт в первый раз? -"Я водку не пью, это губительно было для организма." Она приближается к нему, устраивается рядом, скользя пальцами свободной руки по его груди и выше, по шее и острому кадыку. А потом он её обливает. Рыжая, от удивления раскрывает рот, показывая свои клыки (словно у маленького упыреныша). А потом ударяет по воде рукой, отчего град брызг падает на Пауля. Она не против игры, не против быть счастливой и видеть счастье в мелочах. Дыхание её тихое, словно и нет вовсе. -"Будет у тебя в зале, где ты принимаешь гостей, висеть занавесочки в сердечко!" Откидывает голову назад и заливисто смеётся,представляя эту картину. А позже замолкает, внимательно слушая о детях. -"Они же...меня любят? Я же... всё ещё любимая мама?" Голос вздрагивает, становится сиплым. Она боится того, что её не примут дети. Возненавидят, решив что мать их бросила. Вода стекает с хрупких плеч и огненных волос, скользит по груди и нежному лицу, делая её похожей на какую прекрасную деву из мифов. Но она была монстром. Хоть и прекрасным, но монстром, которому предстоит убивать людей ради того, чтоб жить самой. — "Ну, так не интересно" — Пауль фыркает, — "водку не пьёшь, лапти не носишь, может ещё и с медведями разговаривать не умеешь?" Он смеётся, впервые за долгое время позволяя себе шутить. Он всегда оставался серьёзным, а в последние десять лет ещё и мрачным — однако рядом с Варей он мог быть самим собой. Ему не нужно было играть роль и претворяться — он мог придуриваться, смеяться и даже идиотские занавески в сердечко были бы уместны, если рядом была Варвара. — "Огонь ослепляет, — Пауль вытирает стекающую с подбородка воду, зажмуривается, подставляя кадык. — Он ослепляет... присутствием. Ты ослепляешь меня присутствием. Когда ты рядом — всё становится не важным. Если ты хочешь — сердечки или цветочки. Что угодно. Я скуплю занавески во всей Германии и повешу их в каждом углу." Только не гасни — его пламя. Ослепляй. Гори. Обжигай, если хочешь, но не гасни, не оставляй его наедине со злыми восточными морозами. Всё, что угодно, если только ты развеешь тьму кругом. Пауль верит в хорошее будущее. — "Они любят тебя, Варя. И помнят. Я сказал, что ты не могла остаться, они думают, что ты отправилась спасать мир. Они гордятся тобой. Может быть... они думали, что я лгу им. Ведь они уже взрослые — но скоро они поймут, что действительно не бросила их. Разве это не самое главное?" Упырь задумчиво рассматривает Варю. Снова кладёт ладони на её талию. Интересно, всё же. Каково будет двум вампирам от близости? Немец хитро улыбается, показывая свои длинные клыки. — "То, что я предлагаю тебе сейчас сделать попахивает некрофилией, но какая разница, если мы оба мертвы?" — Краузе смеётся и целует её. Они стукаются зубами и это ещё сильнее Краузе веселит. Так странно. Словно ничего и не поменялось. Словно они по прежнему в прошлом, ещё люди. И нет этой купальни, замка и бритвенных клыков во рту. Mir остался прежним. — "Кстати, ты не думала над тем, чтобы ещё твоего брата обратить? Правда я уверен, что ни один вампир не согласится добровольно стать родителем для этого психованного медведя, но мы можем Зигфрида заставить, раз уж он твой родитель, то выходит ему и брата твоего усыновить придётся" — Пауль хихикнул, очевидно представив реакцию Зигфрида, когда он узнает, что стал папашей для Вари. Это, наверное было не смешно, ведь Зигфрид убил Варю перед этим жестоко пытал её. Но, когда тебя кличут князем зла и ты десять лет торчишь в нацистском замке в мантии графа Дракулы, то чувство юмора немного... чернеет. К тому же отомстить Зигфриду Пауль всё ещё страстно желал. И хотел бы он сделать эту месть куда более изощрённой, чем просто смерть. -"Каждый день на мишках каталась, до работы добиралась." Она облакачивается на его грудь, запуская худые пальцы в мокрые, тёмные волосы мужчины и ерошит их. Как когда-то давно, словно в другой жизни. Словно возвращая эту жизнь, возвращая mir в этот холод, в этот замок. Раскрашивая стены этого помещения в рыжий. В цвет обжигающего огня. Цвет надежды и мира, и в тот же момент цвет войны и смерти. Она слушает его слова, слушает его голос, словно желает запомнить его навсегда. На всю свою вечность. -"Тогда ты потеряешь статус князя тьмы. Упыри со смеху рухнут, видя занавесочки." Разговор о детях дёргают самые чувствительные струны её души. Ей становится вдруг тоскливо и больно, словно нет души, просто всепоглощающая дыра. Варвара всё так же тепла, её тело, не смотря на"мертвость" горячее и запах сохранило тот же. Словно они не расставались. Словно не было этих лет пяти лет, словно не было препятствия, как Смерть. -"Как Витя? Из прошлой жизни я встретила только тебя. С ним всё хорошо? Он не психованный медведь!" Обеспокоенно спрашивает, а позже уже возмущается, хлопая ладонями по горячей воде. Бутылка вина стоит на мраморном полу, рядом с Варварой. Просто протяни руку и возьми. Но она пока не хотела. Ведь можно сначала поговорить с Паулем, а уже потом напиться в зюзю, может даже, распевая народные русские песни. -"Прям здесь и сейчас? Да ты извращенец, Пауль." Хохочет, отвечая на его поцелуй, но после стука зубами, тупит взгляд. Последующие слова Пауля её цепляют, вспарывают только зажившие раны. Она дёргается, кривит алые губы. -"Не шути так. Мне не нравится это. Если и обращать Виктора, то только тебе." — "Для того, чтобы оставаться князем тьмы вовсе не обязательно носить тапочки в форме черепов," — Краузе улыбается. — "По-моему это было бы... колоритно, если бы я прославился, как зло, которое носит футболку в цветочек." Действительно. Ему ведь не нужны были никакие атрибуты теперь — было достаточно лишь убить пару-тройку человек и всё. Быть хищником так легко. И так сложно, когда в твоей жизни снова появляется твоя душа. Пока Вари не было, ничто не могло его удержать или заставить быть милосердным. Стоило ей вернуться в его жизнь и он снова вынужден был контролировать себя, совсем как тогда, когда он закопал то кольцо в землю. Она могла надеть на него намордник и заставить быть ручным. И это пугало его сильнее всего на свете. — "Ну уж нет! Меня ты на такую суровую участь обречь не можешь! — Пауль фыркает и прижимает её к бортику купальни, — связываться с твоим братцем я не стану даже под страхом апокалипсиса! Да и сама представь, как он отреагирует. Знаешь, ему стоит дать знать, что ты жива, м? После того, как ты встретишься с Мартой и Вильгельмом." Пауль вылез из ванной, обмотался полотенцем, на манер римской тоги и пригладил вставшие дыбом волосы. Он выпитого вина он слегка опьянел и теперь выглядел расслабленным, даже не смотря на то, что его жена совсем недавно восстала из мёртвых. Когда ты сам полутруп, то некоторые вещи перестают пугать или шокировать. — "Пойдём, переоденешься во что-нибудь... готичное или в цветочек?" Вампир ухмыляется и протягивает Варе руку, чтобы она не подскользнулась на мокром кафельном полу. — "С Мартой мы отлично ладим. Она любит это место и она хотела бы в будущем стать такой же, как мы. А Вильгельм почти всё время проводит вне дома. Он... знаешь, он не любит это место и, наверное, он винит меня в том, что ты пропала. И его больше тянет в Россию. Собственно, поэтому мы с твоим братом... иногда видимся. Вильгельм предпочитает проводить время с Виктором из-за этого с сестрой они не очень ладят, мне просто не хватает такта, чтобы их примирить. Я не хотел тебе сразу рассказывать. Иногда они ругаются потому, что Марта принципиально говорит по-немецки, а Вильгельм по-русски. А у твоего брата в жизни не всё хорошо... последние годы, после смерти Фёдора, он вообще скрывался. Мы стали общаться лишь в последний год, только благодаря Вильгельму, он кажется растопил этому рыжему ящеру сердце. Но сейчас они с Мартой живут здесь, у меня. На втором этаже замка светлее, чем здесь. Я думаю, что из школы их уже должен был привезти водитель." Пауль судорожно выдохнул и стало заметно, как сильно он волнуется. — "Варя, я... я так рад, что ты вернулась. — Голос у Пауля дрогнул. — Ты снова принесёшь в нашу семью мир, я уверен." Она поняла одно: её мир рухнул. Её собственный, построенный на прежнем воспитании и опыте. Просто рухнул, и кажется, она даже слышала треск души, что только только начала заживать. Кто бы не был писателем её судьбы, он в открытую над ней смеялся, желая сломать девицу. Надо ли ей это всё? Или было бы легче лежать себе спокойно в могиле, тлея с каждым днём? Скорее всего второй вариант. Она кивает, улыбаясь. А за улыбкой скрыта боль. -"Верните мне прежний мир."- тихо шепчет она, понимая, что её воспитание детей, всё её старания просто утонули в крови, захлебываясь в алой жидкости без возможности восстановления. Она наблюдает за Паулем, и не понимает. Ему нравится эта жизнь? Нравится убивать людей ради забавы? Ради еды? Его слова для неё как раскаленные ножи, что режут душу словно масло. Она всё время старалась сделать так, чтобы дети были дружны. У неё это даже получалось, а тут тебе такие новости. -"Фёдор умер?" Быстро произносит слова, и словно пытается поймать свой прежний мир. Словно пытается его вернуть. И даже не подозревает, что то, что случится, сломает её окончательно. Она опустилась на корточки, а после и вовсе упала на колени, заторможенными движениями натягивая на себя тёплое полотенце. Ей тяжело, крайне тяжело всё это переносить. Федор. Дети. Брат. И только одна радость - Пауль. И то, стал зверем. Неужели и она такой станет? Зверем, что будет убивать ради забавы и еды? Что будет обрывать жизни людей, даже не думая о том, что у них могут быть семьи? Он застыл, когда она переспросила. Не сразу понял, в чём дело, а когда понял, то было уже поздно. Ведь правда — зверь. Холодный и бесчувственный жбан, серая гранитная плита. Хищная тварь. С каким спокойствием он говорил ей про Виктора, про Фёдора и про то, что их дети фактически стали друг-другу чужими. Будто так и надо. Будто это в порядке вещей: кровь, смерть и злоба. Кого нашла Варвара в своём Мире? Кто вторгся в пределы этой территории и захватил её, пока владелицы не было? Пауль облизывает губы и присаживается на корточки перед женщиной. Поправляет сползшее полотенце, стирает капли влаги с шеи. Взгляд его был равнодушным и нетерпеливым одновременно — ему жадно хотелось разобраться уже со всеми формальностями и представить Варю своим прислужникам, но в то же время остатки человеческого внутри него говорили, что Варе больно и Паулю стоит быть осторожнее в своих высказываниях и действиях. — "К сожалению да. Ты ведь помнишь, что он был уже совсем стар? Ещё до моей смерти — он уже тогда был очень пожилым. Прошло десять лет с момента моей, а потом десять лет с момента твоей смерти, Варя. И твой брат... он тоже сильно изменился. Всё изменилось." Краузе покровительственно гладит её по влажным волосам. Голос его звучит мерно, гипнотизирующе, словно он пытается вогнать Варю в транс и заставить наконец распрощаться со всеми переживаниями и мыслями. Словно он пытается сделать её такой же холодной, как он сам. Словно сетями опутывает — медленно, с какой-то странной садистской нежностью, так ласково и правдоподобно, что и не заметишь подвоха. И не подумаешь. И не увидишь равнодушный гранит в мёртвых голубых глазах. — "Теперь он в лучшем из миров. Ты не должна плакать, Варя. Ты нужна своим детям, своему брату и мне — думай о живых." "Думай обо мне. Только обо мне. Дети — наше продолжение, и они тоже нуждаются в тебе. Но ты всё равно ставь на первое место меня. Забудь про Фёдора, забудь про Виктора. Это формальность, Варя. Просто формальность. Ты нужна только мне, только я люблю тебя такой, какая ты есть — мёртвой и прекрасной." Хищник ласково трётся мордой о её шею, он целует её руки и утешающе обнимает. Но есть в его взгляде что-то стылое и жуткое. Словно он — ожившая статуя, старательно имитирующая все былые привычки, присущие когда-то живому немецкому офицеру по имени Пауль Краузе. — "Ушёл только Фёдор — остальная твоя семья ещё здесь. И мы ждали тебя." Словно игрушку. Хотел показать словно новую игрушку. Похвастаться перед остальными. Показать свою драгоценность. И абсолютно без разницы, что эта драгоценность умеет чувствовать. Она чувствует его касания, но ей от этого не легче. Рядом с ним, ей словно на шею повешали камень. Но и врознь ей не легче. -"Ты изменился. Я не хочу этих изменений. Не хочу, чтобы дети ругались, чтобы Виктор нас избегал. Я не хочу, Пауль. Я не смогу изменится. Не так быстро." Мотает головой, отчего рыжие кудри, влажные после купания, падают ей на грудь и плечи. Она ему не нужна? Та, из-за которой он стал таким, больше ему не нужна? Или же не нужны её чувства, не нужно то, что она всё ещё человек, хоть и упырь? -"Ушли вы все. Больше нет тех, кого я помню. Те же оболочки, но люди совершенно другие. Мне тоже нужно стать другой?" Она встаёт, стирает слезы, что смешались с водой, убирает волосы за спину и поправляет полотенце. -"Я хочу одеться. Хочу увидеть детей и хочу есть." Раз уж она стала здесь подобием украшения, то пусть ухаживает за этой драгоценностью, путь пылинки сдувает. Но понимание того, что мужчина, которого она любит, больше не будет прежним, отправляло её. Mira больше нет. — Du мне быть нужна. Ich... нуждаться в твой...твоя... в тебе... Verdammt.. Он хмурится. Наверное, не врёт — пытается её задобрить, раз даже на русском говорить начинает. Язык этот давался Паулю трудно, он путал ударения и падежи, не понимал смысла наличия у слов родов и прочих тонкостей. Но он учил. Пускай в нём не было той лёгкости и страсти, как в Варе, быстро и легко заговорившей на немецком — он всё же старался. По-своему, неуклюже, грубовато, но он старался. И даже теперь, став зверем — он всё ещё любил её. Но только лишь её — вот в чём проблема. Краузе видел в Варе свет, факел огня, который мог осветить мрак его мира. Он эгоистично надеялся, что каким-то волшебным образом его ангел вернёт утраченный уют и покой прошлой жизни. Может быть поэтому он и хотел похвастаться своей игрушкой. Любимой игрушкой. Игрушкой детства — самой старой и ценной, такую никуда не выкинешь, даже когда тебе сорок стукнет. — Du не меняться — нет. Это не требоваться. Быть собой. Я люблю тебя, когда ты быть тобой. Это ведь не быть важно. Нет разница, если ich всё ещё любить du? Он вздыхает и морщится — говорить сложно, язык заплетается — практики у Пауля не было. Он знал лишь теорию. Виктор ему в прошлый раз в лицо плюнул, когда услышал жалкие потуги немца произнести фразу "Здравствуй, Виктор". Должно быть немецкий акцент вызывал в Рудике болезненные воспоминания. Краузе всё-таки не выдерживает и продолжает уже на своём родном: — "Мы всё наладим теперь, когда ты вернулась. Главное, что ты жива. Помиримся с Виктором, помирим детей — ради тебя они снова станут родными. Ты свяжешь их. Не меняйся ты — будь собой и мир сам прогнётся. Ты изменишь нас, Варя. Я в тебя верю." Он наклоняется и легко целует в лоб. Они покидают купальню, и Краузе ведёт Варю по петляющим коридорам долго, пока они не входят в большую гардеробную. Одежды здесь много, женской и мужской, различных фасонов и цветов. — "Выбирай, всё, что угодно. Я уверен, ты найдёшь то, что тебе понравится." Пауль должен бы, наверное и сам переодеться — но вместо этого он выжидающе пялится на Варю, видимо желая лично лицезреть, как она будет натягивать на себя приглянувшиеся вещи. Всё-таки скучал. И это заметно. Холодный вроде, как ледышка — но всё рано скучал, просто выразить этого не мог, потерял способность к нормальному выражению эмоций. Ты главная их проблема. И главное их спасение. Ей вновь хочется рыдать, на этот раз уже не от переполняющей её боли а от тоски и в тот же момент счастья. Она сможет. Сможет вернуть прежнего Краузе, сможет достать его из мраморной оболочки и больше никогда не отпустит. Ведь тогда смогла. Смогла перевернуть его мир и вырвать из сетей. Так почему бы не повторить? Она слушает его слова и тает. Медленно начинает верить в то, что ещё не всё кончено. Только вот почему-то всё возложенно на хрупкие женские плечи. Главное, чтоб она не сломалась под этим грузом. Я в тебя верю. Красивые и нужные слова, но если бы его глаза ещё отражали хоть что-то. Будучи в гардеробной, она знатно расстерялась, оборачиваясь к Паулю а как-то скомканно хватаясь за полотенце, что буквально через миг рухнуло к её ногам. Спустя некоторое время она предстала перед немцем в самом обычном чёрном платье. Любила простоту и эта простота подходила к ней куда лучше пышных юбок. -"А сам в полотенце будешь? Я конечно не против, но отгонять от тебя девушек не хочется." Улыбается, словно всё хорошо. Рыжие, чуть бы не алые, волосы лежат тёплыми волнами на её груди и спине, и расчёсывать не надо, они сами легли как надо. Наблюдать за переодеванием Паулю до того понравилось, что сам он про себя забыл. Вспомнил, только когда Варя непрозрачно намекнула на то, что ходить практически голым по замку несколько не приемлемо. — "А ты будешь отгонять? — упырь хитро прищурился, а затем кивнул на неё головой и продолжил: — "уверяю вас, никто совершенно точно не рискнёт отнять у этой клыкастой фрау её муженька." Было что-то расслабляющее в этих их безобидных шутках. Что-то родное и тёплое — из прошлого. Только теперь Пауль мог больше не переживать за то, что они разные. Немец или русский ты, коммунист или национал-социалист, рыжий ты, брюнет или шатен — это всё не важно, если ты уже умер. Если вы оба умерли. Теперь больше ничто и никто не может обязать вас соблюдать морали и нормы — вы вне норм и вне морали. В загробном мире всем глубоко плевать, что ты ешь и с кем ты спишь. Смерть одинакова для всех. — "Пойдём, обрадуем Марту и Вилли." Краузе закончил застёгивать многочисленные пуговицы на рубашке и аккуратно заправил её в брюки. Жаль, конечно, что пока что снять платье с Вар, которое она так заманчиво надевала на себя, он не мог — дел было невпроворот. Однако Краузе, конечно цвет оценил. Ей, как ни странно шло. Траур был ей к лицу. Он ещё тогда это заметил, при её жизни. Хотя Пауль мысленно пообещал себе, что попытается как-нибудь уговорить её надеть белое в цветочек. Чтобы как раньше. Ещё в первые месяцы их отношений. Ностальгия. *** Детские комнаты располагались на верхнем этаже. Здесь было много окон и все они были раскрыты, от чего замок казался очень светлым и просторным. Шум за плотно закрытой дверью и немецко-русская ругань говорили о том, что брат и сестра сейчас были в одной комнате и они явно снова повздорили. — "Войдёшь первая или сначала мне? Я могу морально их... подготовить, а?" — Краузе легонько приобнял Варвару за плечи, чтобы успокоить её. Он понимал, что этот момент встречи с детьми должен был быть очень волнительным для неё, как для матери. -"я им буду глотки перегрызать". Сладко шепчет, словно яд в уши вливает. А она ведь и правда, хоть как не будет любить свою новую сущность, но чужих барышень будет гнать от Пауля как сидоровых коз. Ей вспоминается клятва Пауля перед заключением венчания: Пока смерть не разлучит нас. У костлявой старухи не получилось сделать даже это, хоть она честно пыталась. А теперь, словно обиженное дитя гремело своей ржавой косой и нависала над детьми пары Краузе. Белое в цветочек. Она помнит то платье, она спала в нем, когда в доме было натоплено до того состояния, что бока печи краснели. Чёрный...он давал её лицу бледность, глаза делал вовсе бездонными, тонкие пальцы визуально длинее, а веснушки ярче, заметнее. Чёрный словно ярче разжигал её волосы, превращал в настоящий костёр. Замок Варваре не понравился. Через чур было жутковато, тем более когда ты слышишь звуки и не можешь понять, откуда они. Может мыши сгребутся, а может и вовсе чокнутый упырь. Варвара замирает перед дверью, что вела в детскую. Слышит голоса и сердце её начинает тоскливо ныть, словно его вытащили. Она осторожно выбралась из объятий супруга и уверенно толкнула двери, отворяя их. Но уверенность её улетучилась сразу. Общая комната, не спальня а именно комната, где хранились их вещи, начиная от множеством игрушек и заканчивая учебниками, была поделена на две части: темная, где все окна зашторенны чёрной, плотной тканью, и светлая, где естественно всё было открыто. Первым в глаза бросился Вильгельм, рыжий юнец с ясными голубыми глазами, что был подобно матери: огоньком. Он был в школьной форме, такой какой она должна быть: светло-черный костюм и лакированные туфли. Вильгельм больше жил в этом времени, в настоящем, не готовясь к вечной жизни и возможности нагнать знания когда вздумается. Он рос обычным ребёнком, не смотря на то, кто был его отец. Самые обычные увлечения, хорошая учёба, пару тройку друзей и девочка, что ему нравится. Он выделялся разве что цветом волос. На его стороне был порядок, всё сложенно по полочке, словно в музее. А вот Марта...она была под стать отцу. Кроме того, так же чернява, так ещё и любящая как и это место, так и предстоящий образ жизни. Её часть просторной комнаты была хоть и чистой, но захломленной, всё в чёрных тонах. Множество книг о мифах и легендах, множество странных и даже пугающих вещей. Марта не любила школу, не видела смысла учиться, если ей это вряд-ли пригодится, но школу она посещала, дабы не словить люлей от отца. Одета она никак не по школьному, и вызов родителей в школу никак это дело не сменил. Волосы её не были длинными, как у её ровесниц, а срезаны по скулы. Хоть они и были близнецами, но похожим у них были только веснушки, что яркими пятнами были по всему телу. Разговор стих сразу, когда на пороге возникла Варвара. Виль отпустил руку с очередной книгой Марты, и ошарашенно уставился на мать. Первой очнулась Марта. С визгом радости она бросилась к Варваре, чуть бы не роняя ту на пол. Марта почти догнала в росте Варвару. А у Варвары глаза затянулись пеленой слёз. Кровь прилила к щекам, делая её румяной. Она поманила к себе Вильгельма, прижимая к себе дочь одной рукой. Он пошёл, неуверенно, оглядываясь на отца, что зашёл следом. А потом так же как и Марта, крепко обнял воставшую из мертвых. -"Ты спасла мир, мам?!" Поднимает голову Марта, вглядываясь в женское лицо. Рыжая на вопрос шмыгает и кивает, прижимая к себе детей, словно их хотят отобрать. Пауль наблюдал за слезливой сценой семейного объединения со смешанными чувствами. В нём боролся странный ревностный эгоизм по отношению к Варе и отцовские чувства по отношению к его детям, которых он худо-бедно, но растил и воспитывал все эти годы. Так иронично — сначала детей воспитывала Варя, а потом Пауль. Хоть он всего пять лет, а она десять — не честно немного. Но Краузе, как горе-папаше можно и скосить половину — всё равно он свои обязанности через задницу выполнял. Ему было немного неловко от всего этого — хищник внутри отвык от сочувствия и эмоций. Однако что-то человеческое нет-нет, да прорывалось наружу. Так что в конце-концов Краузе решил поступить, как человек — подошёл и обнял их всех троих. Эта сцена, как будто из журнала про счастливую жизнь, если бы только не стоящая за всем этим фасадом кровавая и полная слёз история их с Варей жизни. Может надежда на "всё будет хорошо" ещё есть? Может они наконец выстрадали своё счастье? Хотелось в это верить, но давно разочаровавшийся в жизни и утративший веру в хорошее — Пауль чувствовал, что впереди их ждёт ещё много дерьма. Впереди Сцилла, позади Харбида. Краузе осталось лишь застыть и наслаждаться этим секундным моментом счастья. — "Спасла и ещё как, — Пауль смеётся, — весь мир спасла. Вот такая у вас мама невероятная!" — Ты помогала строить коммунизм и сражалась за братство народов? — Вильгельм спрашивает по-русски, крепче прижимаясь в матери — голосок его дрожит, глаза пристально изучают родное и любимое лицо. Марта кривится и закатывает глаза. Ей эти телячьи нежности не по душе. — А дядя Витя мне не верил, — мальчик неожиданно всхлипывает. — Он не верил, что ты живая. А я верил! Папа не стал бы лгать! Ты живая! И ты нас не бросила! Пауль молчит, крепче сжимает плечо сына, прижимает к себе Марту. Ему становится тоже как-то грустно от этих эмоций — Вильгельм в их семье был самым чувствительным и нежным. Совсем, как его мать. Под ложечкой неприятно засосало. Рыжая одарила дочь гневным взглядом, напоминая что нужно уважать чувства людей а не кривляться, и опустилась перед Вильгельмом на колени, стирая с его щек слёзы тыльной стороной ладони. Бросила. Бросила. Бросила. Она ведь их и правда бросила. Спасая. -Ну же. Ты ведь чувствуешь меня? Чувствуешь тепло, слышишь голос. Верно? Я здесь. Вернулась к вам. Прижимает сына к себе, утыкаясь ему в рыжую макушку. Рыжий смешался с рыжим. Варвара любила телячьи нежности. Любила объятия, любила искренние проявления чувств. Она понимала, что Вильгельм этим пошел в неё. Не боялся слёз, хоть Виктор часто его журил. Как и Марта. "-Ты же не девочка, чтобы плакать! --Плакать могут не только девочки!" Не боялся настоящих чувств. Не стеснялся обнимать отца, когда хотел этого. Долго стоять на холодном полу у Варвары не получилось. Она выпрямилась, ловко подхватывая сына на руки, словно ему не 15 а пять. Подросток охнул, хватаясь за мать всеми четырьмя и становясь на подобии маленькой обезьянки. -Марта, пойдешь на руки? Говорила Варя с детьми на русском. Чернявая качнула головой, фырча как енот и разглядывая брата, что сейчас грелся от тепла матери. Милая картина. Жаль только, что Вильгельм не совсем принимает ту сущность, что получила Варвара. А если бы она не ожила? Не поднялась? Он бы кормил детей ложными надеждами? Рыжая провела с детьми весь вечер, выслушивая каждого и даже умудряясь помочь им с домашним заданием. А потом, уложив спать по старому своему обыкновеннию (она ведь не знала, что придерживается этому расписанию только сын), ушла к Паулю. Немного уставшая и голодная она сразу прильнула к мужчине, требуя ласки и объятий. -"Меня печалит это. Они стали друг другу чужими." Пауль усмехнулся, когда два ражих огня обнялись — это выглядело забавно. Они были действительно очень похожи. Хотя раньше Пауль с некоторой опаской отмечал в Вильгельме черты, делающие его похожим на Виктора. От того, наверное, что внешне он действительно был его копией, так как Виктор и Варвара были очень похожи, а Вилли, получается, был как бы своей матерью, но в мужском облике. Однако сейчас Краузе с каким-то странным тёплым чувством видел в сыне его мать. Копии две. Почти, как они с Мартой — словно подтверждая это, Пауль с усмешкой прижал к себе ощетинившуюся дочь и легонько дёрнул её за прядь коротких чёрных волос. Они переглянулись и одновременно наморщили носы, показывая этим своё отношение ко всяким нежностям. Марта найдёт свою вторую половину и полюбит нежности. Пауль уверен — он сам становился рядом с Варей домашним котом, в особенности, когда они оставались наедине. Вот и сейчас он двумя руками обнял супругу и покрепче прижал её к себе, зарываясь носом в любимые огненные волосы. — "Я думаю, с тобой всё наладится. Ты объединишь их. Не бойся, они ещё дети, у них трудный возраст — вот они и бунтуют. Полукровкам бывает не просто понять, кто они," — Пауль осёкся и замолчал. Это прозвучало по-нацистки. Но он действительно часто об этом думал. Ему было трудно смотреть на то, как Марта и Вильгелм страдают от кризиса собственной идентичности. Вильгельм явно больше тяготел к своим русским корням, а Марта к немецким и из-за этого они злились друг на друга. Ведь они росли всю жизнь вместе и им было теперь трудно видеть, что они не похожи. — "Они обижаются друг на друга за то, что они разные. Марта хочет, чтобы Вилли был немцем. Вильгельм хочет, чтобы Марта была русской. Они не могут принять в себе то, что они и то и другое. Но я уверен, что глядя на нас, они примут это. Ведь мы с тобой уживаемся, а?" Краузе хитро улыбнулся и стал осторожно покусывать Варвару за шею, плавно запуская руки под её платье. — "К слову о чужих — завтра в полночь я думаю представить тебя своим... соратникам. Они должны знать, что теперь у них появилась хозяйка. Что скажешь на этот счёт?" Неудивительно. Варвара и Виктор родились в разницу пару минут. Неудивительно, что он так похож на своего дядю. Правда теперь Виктор носит на голове снег. Но Варвара этого ещё не знает. Фрау Краузе чувствует его тепло сквозь ткань платья. Хмурит аккуратные брови, и тяжко вздыхает. Не бывает всё так просто. Теперь придется расхлёбывать их кашу. Был бы Пауль ближе к детям, может и не было этого всего. Но нет. Ближе к детям была только Варвара. -"Эти народы отличаются только языком." Конечно ещё традициями и многим другим. Но все ведь люди. Недовольно шепчет, а после хлопает мужчину по рукам, мол нельзя. -"Я есть хочу. Или станешь моим ужином?" Её задело то, что супруг сразу лезет под юбку. В первую очередь, она скучала по его душе, а уже потом по его телу. А он, видимо, наоборот. Немец, видимо, отдавал предпочтение её телу. -"Они что, животные, что у них должны быть хозяева?" Удивлённо спрашивает, и даже не подозревает, что с этого то вопроса и начнутся массовые попытки изменить правила в этом замке. -"Я не против пересечься с твоими друзьями. Если ты конечно будешь рядом." — "Ну и ещё немного генетически, и морально и интеллектуально... — тихо хмыкнул Пауль. Национал-социалистическая промывка мозгов в своё время, видимо всё-таки давала свои плоды. Видимо не совсем Краузе забыл это. — "Если тебе будет угодно, — немец потёрся шеей об её подбородок, намекая на то, что вполне не против стать кормом для Вари, если ей будет очень хотеться. — Хотя ты права — кровь у меня не вкусная. У вампиров вообще кровь такая... густая. На любителя. Я человеческую предпочитаю." Когда она сказала про хозяев, Краузе замешкался, наморщив лоб. Попыток залезть под платье Вари он не прекращал — по её телу он действительно скучал и ещё как. Она буквально дразнила его одним лишь фактом своего присутствия поблизости. Заметив, впрочем, что супруга настроена не слишком игриво, вампир свои домогательства со вздохом прекратил. — "Хозяева... ну не так, что бы уж хозяева... скорее вождь. Наставник. Тот, кто сильнее и может повести за собой клан. Мы вынуждены объединяться в кланы, так проще выживать и спасаться от охотников на нечисть. Да и охотиться легче." Немного помолчав, Краузе, видимо смущённый словами про "хозяев", решил перевести тему и предложил: — "Уже ночь. Ты голодная - я голоден. Может поохотимся? Вместе, а? Только ты, я и чья-нибудь сонная артерия." Краузе облизнулся и глаза у него загорелись. Его явно возбуждала мысль о совместном пиршестве с Варей. Это должно было их максимально сблизить и помочь его рыжему факелу принять и понять наконец свою хищную сущность. — Что скажешь, товарисч? -"Сейчас ты у меня морально, генетически и интеллектуально отличаться будешь." Недовольно хлопает ему по животу, после облакачиваясь на супруга. Быть настроенной игриво, когда твой желудок бурчит, требуя ежеминутно его покормить? Она скорее Паулю что-то откусит нечаянно. Что-то крайне важное и чувствительное. -"Прекращай убивать людей, переходи на животных." Щурит изумрудные глаза, дергая его за края рубашки. -"Ради меня постарайся." А после нескольких секунд лукаво улыбается. -"Но сегодня можно. Веди меня, мой ангел. Твоя жена голодна словно зверь!" Она вскакивает с кровати и кружится на месте, словно балерине. Хоть когда-то давно она ею и была. Подол платья подобно лепесткам кружатся вокруг женщины, поднимаясь на уровень колен и оголяя сплошные веснушки. Волосы выбиваются из аккуратной прически, делая рыжую сразу уютной и домашней. Она останавливается, упирает руки в бока, глядя на лежащего немца. Щеки её раскраснелись, как и кончики ушей. — "Ну вот что ты делаешь, — бормочет Пауль, не сводя с неё глаз. — Зачем порядочных упырей смущаешь?" Он вздыхает, забывает даже дышать. Смотрит. Жадно. Она красивая настолько, что аж больно — смерть её к лицу. Она парадоксально живая и неестественно яркая при этом. Живое пламя в трупной яме. Красный мак на белом стылом снегу. Дикарка. Совсем не такая, как в ту жуткую зиму. Сильная. Стремительная. Свободная. Но всё ещё ручная, всё ещё "его". И это будоражит, это заставляет кровь вскипать азотом в жилах, это будит звериный голод и вместе с тем странную нежность в его сердце. Ради того, чтобы этот огонь не гас никогда, Пауль пойдёт на всё. — "Скажи что-нибудь по-русски," — он смотрит на неё, как загипнотизированный, встаёт с кровати, хватает за руку. Он заглядывает в её зелёные омуты глаз своими — кристаллическими, мерцающими. Хочет что-то ещё сказать, но вместо этого тянет её за собой, прочь из замка. На окраины города. Туда, где нет свидетелей. Туда, где есть лишь азарт и вкус охоты. Их глаза парой огней мерцаю в темноте. Бесшумные тени скользят вдоль лесопарка, практически невидимые для человеческого глаза. Они выслеживают. Вынюхивают. Ждут своего часа. И Пауль сжимает бледную руку Вари первый, когда чует запах человека. — "Мужчина, лет тридцати. Молодой — кровь свежая. Позволь, я буду держать его для тебя, — хрипит он в её ухо, — а ты прокусишь его шею, я отдаю тебе право поцеловать его первой." -"Ага. Такую порядочность в гробу только и видела." Широко улыбается, скаля зубы. И правда, маленький упыреныш. Как огонь может быть ручным? Это ведь невозможно, он больно обжигает и прокладывает себе путь дальше. Но Пауль сам, своими стараниями подчинил этот огонь. Дикий и всеразрушающий по своему. -Ты прекрасен, Пауль Краузе. Краше солнца и луны. Чувствует тепло его кожи, хоть она и прохладная. Переплетает с ним пальцы. Её тонкие и веснушчатые, с его длинными и бледными. Уже будучи на улице, она тихо следовала за Паулем, словно за проводником. Хоть так и было. Немец, нацист в прошлом, упырь в настоящем, являлся её личным маяком. Душа её трепетала, готовая вырваться из женской груди, устремляясь в звёздное небо. Почувствовав запах человека она вздрагивает. Клыки неприятно тянет, разум куда-то прячется, уступая место зверю. Она... рычит? Да. Тихий рокот раздается в тишине. Видно знатная доля ей досталась от дикого нравом Зигфрида. Глаза её светятся в темноте, словно малахитовый светильник. Рокот то громче, то тише. То словно из груди, то срывается с губ. Варя мотает головой, словно возвращая владение разумом себе. -"Ну что же, начнём?" И с улыбкой, словно и не помнит своего странного поведения, растворяется в темноте, как можно тише подкрадываясь к мужчине, ожидая пока немец сделает первый шаг. Луна тем временем безразлично освещала каменистую дорогу работяге, что долгое время засиделся на работе. Ему хорошо, завтра не надо на работу. Ведь пара упырей, что медленно подходят ближе, устранят эту проблему. Как и усталость и напряжение. Прям лечащие всё и всех врачи. Одним волшебным укусом. Где-то совсем близко запахло мускусом и потом. Пауль зажмуривает глаза, но всё равно скрыть не получается и радужки улавливают свет и дают голубой отблеск. Глаза вообще больной темой были, на самом деле. Они очень часто выдавали присутствие хищника, когда он следил за жертвой. Краузе в первые дни чуть от голода не помер, всю добычу распугивал: блестел глазами в темноте направо и налево, а суеверные людишки разбегались кто-куда. Его ведь научить некому было, объяснить ему никто не мог, что глаза надо закрывать и ориентироваться по запаху, когда близко к человеку подходишь. Если, конечно, хочешь остаться незаметным. Так что, прежде, чем Пауль сообразил прикрывать глаза, он здорово наголодаться успел. И теперь, когда запах почуял, уже рефлекторно зажмурился и начал прислушиваться. — "Чувствуешь, да?" — Пауль повёл носом, как охотничий пёс, как-то подобрался весь, как-будто бы меньше размерами стал. Улыбнулся, посильнее сжал ладонь Вари, задрал верхнюю губу и два, выпирающих клыка, коснулись нижней губы. С этим тоже было сложно поначалу. Они росли, росли и росли. Каждый день. И тоже людей отпугивали. Два здоровенных, как у тигра, передних клыка. Это сейчас Пауль их подпиливал по утрам, а раньше... Да он даже брился не так часто, как зубы спиливал. А они за ночь опять отрастали. Потом упырь узнал, что так было не у всех вампиров. У некоторых зубы росли медленно, а у некоторых только перед охотой. Паулю, вот, не повезло — у него каждый день росли — видимо ему это от его родителя передалось. Два железных тиска внезапно сжимают бредущего в темноте прохожего. Как клещи, так сильно, что дыхание сбивается и он ничего даже не понимает. Пытается дёргаться, но получает в ответ лишь ещё более мощную хватку. Он подкрался бесшумно и молниеносно. Краузе по-военному быстро заламывает жертве руки за спину и хватает за волосы, прижимая к своей груди спиной так, что горло становится открытым. — "Целуй же! Давай!" — шипит Краузе, едва сдерживаясь от того, чтобы самому не укусить. Он предоставит эту честь Варе. Как дань уважения. Как признак явного почитания и поклонения ей. Хищник мог отдать добычу только тому, кого любил больше, чем себя. Рыжая появилась спустя мгновение. Луна играла в её волосах, своими холодными лучами касаясь огненных прядей и словно переплетая с ними сотни других душ. Глаза её сверкали подобно изумрудному пламени. Некогда маленькие клыки, словно у упыреныша, теперь мешали, выпирая из под верхней губы. Она приняла его добычу. В очередной раз дала знать, что является его парой. Что является его собственностью. Глухой вскрик мужчины перешёл на непонятное бульканье. Рыжая впилась в незащищенную шею, жадно глотая горячую, свежую кровь. Алая жидкость стекала с её губ и подбородка, капала на чёрную ткань платья и мешалась с рыжими кудрями, окрашивая их в красный. Много выпить она не смогла. Она вспомнила своих детей, что тоже дети. Она вспомнила свою жизнь до смерти и с отвращением отстранилась от мужчины, видя в его глазах мольбу и угасающие огоньки жизни. Она монстр. А это несчастный, не во время появившийся, человек. Жертва. Девушка мотает головой, размазывает по лицу кровь и отходит назад. Мол наелась. Прохожий мешком картошки оседает в руках Пауля, больше не трепыхаясь и лишь глядя на Варвару. Этот взгляд её прожигал. Заставлял ненавидеть свою сущность и глушить даже неутолимый голод. Она хочет домой. В тот самый особняк, где она жила перед смертью Пауля. Она хочет прежнего Mira. Пауля от лакомства она не отвлекает, лишь наблюдает за его действиями, с широко раскрытыми изумрудными глазами, что больше не светятся как прежде. Фрау Краузе не сможет больше напасть на человека. Ибо её дети, её брат да и она сама, с Паулем-люди. И каждый из них мог стать жертвой упыря. Вот Варвара стала. Правда погибла она от удушья и увечий, но всё же. Он не торопится, в отличие Вари. Медленно втягивает носом запах крови, проводит губами по шее, в том месте, где остались следы от вариных клыков. Пробует на вкус. Тихо шипит. Он не испытывает и капли сожаления и сострадания. Хищник, поедающий жертву. Он не воспринимает этого человека, даже как человека — скорее, как кусок говядины или конины. Наслаждает вкусом свежей крови, не спешит. Жертва окончательно перестаёт трепыхаться и лишь едва уловимое биение сердца может сказать о том, что она пока ещё жива. Пауль глухо смеётся и впивает клыками в сонную артерию, моментально вспарывая её. Фонтан брызгает ем в лицо, он утробно рычит, но лишь сжимает челюсти сильнее. Сердце останавливается — этот человек больше не дышит. Краузе медленно поворачивается и смотрит на Варю. Глаза его полыхают двумя газовыми огнями в темноте. — "Поздравляю тебя с нашей первой совместной охотой" Упырь улыбается. Клыки выпирают наружу — подбородок его измазан в красном с металлическим вкусом. Он жадно смотрит на Варю. Такой она нравится ему ещё больше — сытой и дикой. Инстинкты обострены. Немец медленно обходит жертву и протягивает её руку в немом приглашении. Луна кидает серебристые нити, вшивает их в подкорку и тихие звуки играющей где-то далеко музыки доносятся до чуткого вампирского слуха. Много красной жидкости. Цветочный фронт горит в Варваре. Мир её делится на две части, "до" и "после". И это "после" было голодным и хищным. Диким и неудержимым. Разве Пауль любит её такую? Резвую, быструю и сильную? Кого же он будет тогда защищать? Кто же тогда будет его слабой девочкой, что вроде совсем недавно вешалась ему на шею, не замечая как платье обтягивает округлые бедра? Кто же тогда будет смущать его своей невиновностью и детскими проказами? Кто же тогда будет крепко обнимать его по ночам, содрогаясь от кошмаров? Кто же будет находится в его тени, дожидаясь с работы и военных сборов? Варя скучает по прежнему Паулю. Он изменился. Может любит её так же, да и её любовь не изменилась, но всё равно. Она скучает по прежним внезапным объятиям, долгих объятий и теплых разговорах в библиотеке. Если есть что-то прекрасное, так оно всегда слишком быстро проходит. Всё. Только сообразишь, очнёшься — а всё уже кончилось. Остаются только воспоминания. Воспоминания — вообще часто самое прекрасное, что есть в жизни. Рыжая припадает к груди немца, облизывает ему щеку, оставляя чистый след среди красного. Вновь чувствует металлический прикус и запах крови. Вкладывает свою ладонь в его, принимая приглашение. Разум кричит: Хватит. И в тот же момент разум шепчет:Продолжай. И шёпот слышится громче крика. Она не настолько бесчеловечна как он. Она всё ещё то воплощение доброты с уродливыми шрамами по телу. С ночными кошмарами, сожалениями о содеянном. Со своими планами на жизнь. Со своими мечтами и мировоззрением. Кто бы знал, что встреча там, в лесу, обернется таким размахом. Кто бы знал, что абсолютно разные частицы сойдутся, переплетутся и обрастут мхом времени. Кто бы знал, что их не сможет рассорить ни Война, ни сама Смерть. "Впусти меня." Человек в с горящими синими глазами закручивает Варю в сумасшедшем па. Шаг назад, а потом вперёд. А потом поворот и небольшое расхождение. Позади него сгущается тьма. Позади Вари отражается высокая белая тень с перистыми крыльями. Руки в перчатках сжимают талию женщины, как тиски, до синяков, так, будто он вот-вот выпустит когти и пронзит её насквозь. Но есть в этом и что-то аккуратное, что-то такое... Волк сжимает челюсть, но он знает, с какой это сделать силой, чтобы не оставить на коже человека ни единого следа. Пауль рассчитывает силу. Варвара, бывшая когда-то Рудик, совсем на Пауля не похожа, что бы там ни говорили на счёт "одной сатаны" и "двух сапогов пара". Совсем не похожа. Дело даже не в национальности. Просто Варя не была на него похожа. Она была другой. Если бы Краузе вспомнил себя, ещё до встречи с ней, то он с уверенностью мог бы сказать, что их пути не должны были пересечься. Никогда. Ни в коем случае. Варвара Рудик — это изящество морозного узора на стекле. Кристаллизованная снежинка. Горячая дымящаяся кровь на льду. Это нечто такое красивое, утончённое и хрупкое. Сожми — сломаешь. Вот только если руку себе не обморозишь. Такой вот странный парадокс: морозное пламя. Это про неё. Каждый, кто попытается сжать и сломать стройные линии узора — обожжётся этим морозным огнём. Пауль Краузе — это литые чугунные плиты, покрытые снаружи стальными пластинами брони. В нём нет ничего утончённого — только грубость угловатых и простых форм, аскетично-мрачная гомогенность всей структуры, ничего яркого или выделяющегося. Никакого огня — холод равнодушного металла. Как монолит. С виду совершенно неприступный, но подверженный на самом деле ржавчине и коррозии. И эта разница между ними — она решает всё. Она делает Пауля зависимым. Поэтому он не смог жить дальше. Она смогла — детей воспитывала, как-то жила, сохранив в себе человека. А он не смог — вытравил изнутри все чувства, выжег спиртом и обуглил, развеял пепел по ветру. Чтобы не страдать без неё. Чтобы не чувствовать. И кружась теперь с ней в танце, жадно впитывая в себя тепло морозного пламени, Пауль, словно окостенелый, тянул губы в улыбке и говорил: — Mir. А хриплая тьма отвечала позади него: "Смерть" — "Я люблю тебя, Варя. Теперь всё будет, как раньше. Мы будем счастливы" "Лжец!" Любая другая убежала бы, и была бы права и Варе дурочке надо уходить срочно, только она не уходит. Жмётся к его груди, закидывает голову назад и заглядывает своими бутылочно-зелёными в его — стальные. — "Мы ведь так и не танцевали после того, как поженились, — Краузе усмехается сухо и хлёстко. — Теперь мы скрепили наш союз кровью и танцем. Навсегда, а?" Да. Она ниразу с ним не кружилась в танце. Не прогиналась под его касаниями и не переплетала с ним пальцы. Словно берёзка. Хрупкая и тонкая но в тот же момент хлесткая и гибкая. Как ивовый прут. Паулю нравился запах ивы. Она держит руки на его плечах. Улыбается, хоть клыки и мешают. Звонко стучат каблуки её туфлей. Хлюпают, когда попадают в лужу крови. Оставляет кровавые следы на асфальте. Судьба любит шутить. Любит соединять несочитаемое. Любит смеяться, разрывать красивую любовь и обезображивать её. Пришивать что не нужно, и отрывать важные части. Смешивать белое и чёрное. Если бы не дети, она бы сорвалась в пропасть. Сдалась своим демонам, что разорвали бы её брянную душу. Её бы крылья сгнили до костяного основания. Ей приятно слышать его слова. Приятно кружится с ним в танце. Хоть он и испорчен кровью. Как и первое соитие. Всё испорчено кровью. Все подтернуто кровавой пленкой. Ничего не будет хорошо. Всегда так было. -"Навсегда." Улыбка не угасает. Она кружится с ним в танце. Сливается в одно что-то. Что-то синхронное и единое. -"Пошли домой? Я замёрзла." На самом деле ей просто было неприятно находится рядом с трупом. Рядом с тем, кого она убила. Не было приятно быть в крови невинного. Кружится в танце, пачкая туфли в алый. -"Смоем с себя грязь. Проведём эту ночь как раньше. Вернём прежний мир. " Она помнит день их венчания. Помнит тот радостный восторг. Трепыхание души и тела. Дело в том. Что и сейчас её душа трепещет перед Паулем. Он приучил её. Привязал к себе раскалёнными цепями. Сделал своей. Она полюбила монстра. И осталась рядом с ним, не смотря на все перемены. Не смотря на все шрамы и раны. Словно так и должно быть. — "Конечно, Варя. Конечно, пойдём. Пойдём, если ты устала." Он широко ухмыляется и берёт её за руку. И уводит. В безумный кровавый мир, пронизанный чьей-то болью и страхом. Мир сумрака. Их новый Mir. Варя соглашается. Тянет губы в улыбке — неоновая вывеска ночного клуба. Рыжие волосы в темноте кажутся красными, словно они тоже состоят сплошь из струящейся крови. Алые ленты. Пауль вдыхает ночной воздух и покрепче прижимает к себе свою любимую снежинку. Морозный огонь. Они возвращаются в Вевельсбург в первыми лучами солнца. Краузе переодевается в свою любимую чёрную мантию и крадётся к гардеробной, чтобы понаблюдать за тем, как переодевается Варя. Этим днём идти никуда не надо — им нужно отдохнуть перед торжественной церемонией. Тод, по приказу Хозяина рассылает приглашения, и готовит торжественный зал к церемонии. Пауль подходит к гардеробной и тихонько заглядывает внутрь, едва сдерживая довольную улыбку. Ему хорошо и уютно, потому, что пламя в его камине снова горит — оно вернулось восстало из тлеющих углей. Сегодня днём они займутся чем-нибудь мирным и человеческим. Чтобы вспомнить о прошлом. Чтобы Варе было легче привыкнуть к настоящему. — "Это все так говорят, я заметил. О том, что раньше было лучше. Даже если раньше было вовсе не лучше. Почему-то все так говорят."