Первозданная слава

Умарил шёл, и его белые одежды оставляли на известняке багровые, влажно блестящие следы. Голоса, смех, крики, плач и прочий шум сливались в единую мелодию с воинственным, быстрым и резким ритмом, который стучал в ушах и в сердце. Кровь заливала улицы Талвинкэ, наполняла трещинки и швы между плитами, струилась под изящными арками, огибала полукруги стен, просачивалась в водотоки и в землю. Тяжёлый дух стоял над городом багровым облаком. Это был запах не смерти — победы. Кровь пропитала его одежды, сбегала по рукам и груди. Капли красными алмазами блестели в волосах и на хищных зубьях короны войны, на разрисованном победными знаками лице и на губах. Умарил подавлял желание облизнуться. Даже то, что чужая кровь касается его кожи — большой риск. Кровь — это мощь и магия, власть и воля, жизнь и желание… иногда и источник широкого спектра недугов, о чём его сородичи до прискорбия часто забывали. Многие пили её прямо с ран, другим подносили чаши и кубки, ею обливались и рисовали узоры поверх не до конца смытых воинственных меток, некоторые вытягивали её из тел и кристаллизировали в амулеты — славная традиция гленубрийских салиачи быстро приобрела популярность среди его солдат. Умарил позволял им — они заслужили насладиться триумфом, — но сам соблюдал привычную осторожность: глупо было бы выиграть битву и умереть на собственном ложе из-за испорченной крови. Он победно улыбнулся, не размыкая губ, изящным жестом развоплотил призванный посох и обошёл мелко подрагивающего Анлориэля. Умарил оказал ему честь, вызвав на этот последний бой. Мог бы отдать своим мерам на растерзание — они рады были бы поиздеваться над родичем короля Мискарканда, пусть и дальним, — или принести в жертву З'ену-Господину-Жатвы чуть позже, лишив возможности умереть с остатками достоинства. На жертвенном алтаре Анлориэль умирал бы медленно: благородная кровь, достойная кровь покидала бы его капля за каплей, его разделывали бы и потрошили наживо, и он захлёбывался бы криком, чувствуя всё, что с ним делали, но не умирая от мучений, потому что кровь и страдания — ценнейший из даров, что можно дать землям Сирода. Анлориэль вполне заслужил мучительный конец, если учесть все его "заслуги" перед землёй и мерами Золотого берега, но сегодня ему повезло: Умарил нуждался в том, чтобы украсить этот день показательной победой, подытожить и завершить столь тяжёлую осаду, поставить твёрдую точку, и статный, мощный, красивый даже проигравшим Анлориэль подходил для этого идеально. Он давал достойный отпор, держал город до последнего, но, осознав, что всё потеряно, попытался закрыться в залах смерти: вероятно, хотел поднять мертвецов, чтобы пополнить ряды защитников, или собирался сбежать по катакомбам, как ранее поступил наместник Талвинкэ и часть его ближнего круга. Мастера-над-смертью из Баламата оказались искусней, конечно, но Анлориэль сумел отбиться от нежити почти что в одиночку. Он заслужил rielnagaia — красивую смерть. Это тоже своего рода жертвоприношение, но не ради и не во имя мирского. Анлориэль умрёт во имя победы Умарила. Анлориэль смотрел снизу вверх широко открытыми, ясными глазами. В нём не осталось ни сил, ни магии. Он старался подняться, удержаться на локтях, но обе руки были больше похожи на незаконченные фрагменты статуи-из-плоти. Каналы тонкого тела безвозвратно перегорели. Для него не осталось иного конца, но всё-таки в нём пылало, отчаянно обжигая, желание жить. Умарил улыбнулся ему, парализуя, приподнял в воздухе, чтобы не наклоняться самому, и провёл ногтем по золочёному нагруднику, чарами остаточно раскалывая броню и разрезая поддоспешник. На пальцах засеребрились потоки магики — бритвенно-острые, смертельно-холодные, — и он медленно ввёл их в грудную клетку, аккурат в магнусово сплетение. Пронзительный, ясный и яркий, будто луч полуденного Магнуса, крик показался благословенной музыкой. Другие звуки исчезли, и другие меры исчезли тоже: Умарил смотрел ему в глаза и видел, как в зрачках гаснут звёзды. Сердце всё ещё ритмично сокращалось, когда Умарил вынул его из груди, но сам Анлориэль был уже мёртв. Раскрытые в агонии глаза, судорожно застывшие в вопле губы, узоры стигм, обличающие сторонника Нюкты… не сделать ли из него новую статую? Анлориэль так чарующе красив, что попросту жаль предавать его тело очищающему огню — в какой-то момент Умарил даже хотел оставить его в живых и приберечь поверженного соперника для других "сражений" или подарить любовнику, но быстро отказался от затеи. Сломать его так было бы восхитительно. И Нарилмор оценил бы широкий жест. Но, как бы ни прельщала перспектива унизить этим венценосного родича Анлориэля, нести в постель очередную ядовитую змею в разгар войны — глупо. Ах, скольких салиачи сгубило несдержанное желание! Умарил не желал уподобляться им. Сердце Анлориэля Умарил сжег, держа в руке, и потемневшей кровью, смешавшейся с пеплом, вывел на лице новые знаки поверх старых, мимоходом вытирая губы. Затем он заговорил, улыбаясь и показывая золоченные клыки, вкладывая в голос уверенность и силу, а в слова — жажду и стремление к победе, а в жесты — обещание заслуженной награды. Его слушали, как до этого следили за боем — жадно, нетерпеливо. — …впереди немало битв и немало потерь. Смерть заглядывает вам в глаза — смотрите же в ответ без страха: вы те, кто впустил войну в своё сердце и стал сердцем войны, и вы вырвете жизнь и славу из груди поверженных врагов! Живите сегодня, наслаждайтесь победой сегодняшней и предвкушайте грядущие, ведь вы достойны их как никто другой! Сердце возбуждённо колотилось в груди, с пальцев сыпались искры. Взятие Талвинкэ — лишь шаг в длинном пути, промежуточный успех, на котором нельзя останавливаться и зацикливаться, но они заслужили его, сполна заплатив своей кровью. Осада была тяжёлой, но не казалась безнадёжной. Умарил и его советники выбрали прекрасный момент: те же ливни, мешавшие им подойти к холму Кватча, помогали здесь. Подкрепления Анлориэль не дождался — с севера на Варондо наступали войска зятей Умарила, и Сейатамир решил пожертвовать малым, чтобы защитить свою столицу, — но держался прекрасно и, верно, мог бы обороняться ещё долго. К счастью для Умарила, Талвинкэ был не крепостью и не опорным пунктом, но городом, где, помимо солдат, находились и простые жители с простыми желаниями. Его агент смог пробраться в город и подкупить нужных меров — кого золотом, кого обещанием безопасности. Дозорные были ликвидированы, а защитные купола деактивированы вовремя. Они вошли в Талвинкэ ночью, когда тонкие серпы лун скрылись для облаками, и затопили город подобно бурной реке, но, даже застигнутые врасплох, противники дорого продали свои жизни. Умарил просчитался в этом: он планировал быстрое, стремительное взятие, а не кровавую бойню, из-за которой все улицы и белые известняковые стены окрасились в красный. Солдаты, наёмники, военные инженеры и стратеги, советники, командующие — Умарил чувствовал, что им необходима передышка, минута славы, возможность вновь прочувствовать, что они получают от этой войны. Он проявил щедрость, отдав им треть захваченного золота и всех выживших рабов, и разделил добычу в соответствии с заслугами. Талвинкэ был хорошим городом, полным ремесленников, торговцев и мастеров, которые могли стать полезны королевству так или иначе, и большинству мирных жителей удалось сохранить свои жизни. Многим даже свободу. Чуть позже, когда Магнус поднялся в зенит, а тучи впервые за много дней истончились, над Талвинкэ поднялся будоражаще-омерзительный металлический дух, смешавшийся с влажным воздухом джунглей и оттого вдвое потяжелевший. От него не спасало даже специальное заклинание. Умарил смыл с себя остатки ночной бойни и сменил одежды, но запах намертво въелся в его кожу и кожу окружающих. Пройдёт ещё немало дней, прежде чем аура смерти вокруг него рассеется. Умарил созвал совет в занятом им дворце наместника, пребывая в прекраснейшем настроении. Арки над улицами Талвинкэ украшали трупы вражеских солдат, повешенных на собственных кишках. Жрецы обещали скорый конец ливней, зятья продолжали теснить Сейатамира с севера, а правитель Мискарканда не спешил союзнику на помощь, отбиваясь от армии наёмников на востоке — всё шло идеально. Даже слишком идеально.