Зависть богов

      Пассажирский лайнер «Посейдон», огромный, неповоротливый, как старый кит на мелководье, весь покрытый наростами отсеков и надстроек, готовился к последнему прыжку на Асцеллу.       Кора Эскотт, свежеиспеченный доктор филологии, защитившая несколько дней назад диссертацию по типологии синтаксических норм в альфианском языке, краем сознания уловив мурлыкающую просьбу искина, потянулась к ремню безопасности. Вопреки установленным на борту правилам она не вернулась в каюту, где ожидали прыжка ее муж Доминик и пятилетний сын Мартин.       Несколько минут назад она сама отослала их обоих на вторую пассажирскую палубу. Мартин хныкал и тер кулачками покрасневшие веки. Все предшествующие дни, пока лайнер неторопливо, с величием монаршей особы, перемещался с одной планеты на другую, мальчик почти не спал. И не потому, что путешествие выдалось увлекательным, а он, как всякий ребенок, был томим любопытством, а по причине странного, почти болезненного беспокойства. Причиной этого беспокойства родители полагали легкое недомогание, которое, благодаря своевременно введенному иммуномодулятору, не проявилось в соматическом спектре ни повышением температуры, ни болями, ни тошнотой, а находило выход в необъяснимой детским разумом нервной щекотке. Кора не раз украдкой подносила ко лбу сына «родительский» диагност, но прибор не находил значимых отклонений. Частота пульса у верхней границы, излишняя нервозность — что почти естественно для ребенка в ситуации незнакомой и пугающей своей грандиозностью. Более ничего существенного.       — Что с тобой, сынок? — в очередной раз спросила она, когда Мартин за ужином, вяло отщипнув десерт (покрытый шоколадной глазурью пончик), отодвинул тарелку. — Болит что-нибудь?       Сын только покачал головой. Доминик вернулся со стаканом молочного коктейля.       — Спать хочет, — мягко пояснил он и с мультяшной строгостью обратился к мальчику: — Доложить обстановку, юнга.       На днях они читали вслух «Остров сокровищ» Стивенсона, книгу о давно канувших временах на старой Земле. Подумать только, древние люди плавали по морям под парусами! Доминик нашел в инфранете изображения тех земных кораблей, несущих многоярусную громаду, чтобы доходчиво объяснить сыну их устройство и принцип движения. Управлялось такое судно вручную! И путешествие от одного земного материка до другого длилось месяцы и даже годы! Маленький Мартин был очарован. Историю отважного Джимми Хокинса он слушал затаив дыхание, и очень скоро сам назвал себя «юнгой». Пассажирский лайнер «Посейдон» мало походил на книжную «Испаньолу», а главный стюард — на Джона Сильвера, но Мартин все же не упустил случая поискать ведущий в трюм потайной люк и даже подкрасться к капитанской рубке, чтобы подслушать, о чем совещаются доктор Ливси и сквайр Трелони.       Кора, благодарная за часы плодотворного одиночества, торопливо сверяла данные с первоисточником. Она очень волновалась. Это был ее первый доклад в качестве доктора ксенофилологии, науки, пока еще порождающей больше сомнений, чем надежд, и от предпринятых ею исследований зависело само будущее этой новорожденной научной дисциплины. Сомнения прежде всего высказывались маститыми учеными, полагавшими, что усилия и средства научного сообщества предпочтительней тратить на отрасли менее умозрительные, на такие, как ксенофизиология, ксенопсихология, ксеносоциология и тому подобные, которые способствуют успешному взаимодействию человечества с другими разумными расами. А ксенофилология — это как увлечение, хобби. Чтобы понимать язык инопланетян, достаточно пользоваться ретранслятором, тем более что каждый ксенос держит такое устройство при себе или даже встраивает его в собственное тело. А у людей переводчик по умолчанию монтируется в скафандр. И все же наука развивалась, приобретала спонсоров и адептов. Находились молодые энтузиасты, популяризаторы, кто в дополнение к своей первоначальной специализации брался за сравнительную типологию, особенности синтаксиса, стилистические нюансы языка центавриан или наффцев.       — Ну, а что такого? Изучали же в XXI-м веке древнегреческий, — сказал однажды Доминик, наблюдая, как неугомонная супруга развешивает вирт-окна с корневыми подгруппами.       Они познакомились в первый год ее аспирантской практики в университете галактической истории, когда Кора появилась в аудитории в качестве преподавателя по старинной ксенографии. Доминик учился на факультете ксеноархеологии. На последнем курсе им добавили очень редкую дисциплину — языки погибших цивилизаций. На некоторых планетах, уже освоенных и заселенных людьми, при прокладке сверхглубоких туннелей и бурении скважин стали находить окаменелости со странными знаками, не подпадающими ни под одну из признанных систем письменности. Материала для изучения было немного, тем не менее он послужил достаточным стимулом для развития ряда научных направлений, как некогда тому послужили рисунки на стенах египетских храмов. Выдвигались гипотезы о зарождении и гибели древних цивилизаций. Строились всевозможные догадки. Кора выбрала это полуфантастическое направление и принялась за поиски своего «розеттского камня». Над ней посмеивались, дружески и не очень подтрунивали, вероятно, так же, как посмеивались и подтрунивали над первыми египтологами или первооткрывателями календаря майя. Но Кора не отступала.       Свои лекции она читала ярко, с артистическим вдохновением, будто пересказывала похождения древних богов. Доминик, высокий светловолосый красавец, родом из семьи первых переселенцев на Элладу, бывший, разумеется, предметом обожания студенток и благосклонности преподавателей, первые две лекции прогулял, выражая таким манером свое пренебрежение к девчонке, выдающей себя за ученого. Но на третью лекцию, не желая навлечь на себя дисциплинарное взыскание, все же пришел, сел поближе к кафедре, чтобы при первом же удобном случае бросить язвительное замечание или задать каверзный вопрос, но так ничего и не сказал. Всю лекцию он просидел молча. Пришел он и на следующую лекцию, исправно посещал семинары, но экзамен блестяще провалил.       — Почему? — спросила тогда изумленная Кора, выслушав вместо ответа на вопрос феерический бред.       — Хочу пересдать, — с улыбкой объяснил Доминик.       Они встретились через неделю в пустой аудитории. И тогда он признался ей в любви. Кора испугалась. Она расценила это признание как насмешку. Как розыгрыш.       — Преподавателям строго воспрещается вступать в личные отношения со студентами, — тихо произнесла она.       — Так я и не настаиваю, я предупреждаю, — ответил молодой человек. — Получу диплом. И вернусь.       И он вернулся.       Родители Доминика выбор сына не одобрили. Кора оказалась старше их отпрыска, без всякого почтения к долгу жены и невестки, к тому же сомнительного происхождения. Мать никогда об отце не упоминала. А дочь после единственной попытки установить истину была одернута суровым взглядом и вопросов более не задавала.       Они поженились спустя год после окончания Домиником университета. Вскоре родился Мартин. На Элладу молодые родители не вернулись, даже несмотря на то, что свекровь готова была нянчиться с внуком. Доминик занимался организацией и снабжением археологических экспедиций, предоставив жене двигать науку.       — У меня не хватило бы терпения перебирать инопланетные черепки и гвозди, — со смехом признавался он, сноровисто обеспечивая легкими скафандрами, респираторами, фильтрами, перчатками и саморазогревающимися консервами тех, у кого на это терпения хватало.       Все же запасаться этим пресловутым терпением ему приходилось, ибо супруга упорно следовала за своим ксенографическим призраком, выслеживая его то на Леразии, то забираясь в Магелланово облако, а то и вовсе покушаясь на туманность Конская голова. Теперь они возвращались на Асцеллу: она, чтобы принять участие в научной конференции, он, чтобы подготовить очередную экспедицию. Кажется, в системе Сириуса на почерневшей, обугленной планете были обнаружены циклопические сооружения.       Мартин потер глаза. Взгляд усталый, недетский. Кора, не доверяя диагносту, коснулась губами лба мальчика.       — Он устал, — спокойно пояснил Доминик.       Он уже в который раз это повторял. Ох уж эти женщины, эти безумные матери! Ну капризничает пацан, ну дуется. С кем не бывает? Он и сам в детстве был беспокойным. Все через это проходят. Дети.       — Мы в каюту спустимся, — примирительно предложил отец, заметив, что жена вновь тянется за диагностом, а мальчик хмурится и пытается отстраниться, — скоро последний прыжок. А потом еще двадцать часов на маршевых двигателях, и мы на месте. А ты не задерживайся.       Он подхватил сына на руки и направился к выходу из пассажирского салона, уже полупустого. Переступив порожек отсека, он оглянулся. Высокий, светловолосый. Глаза, полные света и незамутненных надежд. Глаза доверчивого разумного существа, без оглядки доверившего свою жизнь породившей его вселенной. Чего ему было опасаться? Вселенная — его колыбель, его дом. Эта вселенная миллиарды лет пестовала и лелеяла первые неразумные клетки, укрывала их от гамма-излучения, от нейтронных бурь, от вымерзания при падении температуры до абсолютного нуля и от выгорания в пожаре сверхновой. Вселенная позволяла этим простейшим организмам расти и усложняться. Она оснащала их органами обоняния и осязания, она укрощала ради первых водорослей вулканы и ради первых простейших охлаждала недра. Эта вселенная не могла поступить вероломно. Точно так же, как он, отец, не мог поступить вероломно и подло со своим ребенком, маленьким, доверчивым человечком, уже дремлющим на сильном плече. В безмятежном взгляде любимого мужа, самого лучшего, самого доброго и терпеливого, Кора не уловила и тени беспокойства. Он ничего не знал об отпущенных им мгновениях будущего. Так же, как и она, махнувшая им на прощание рукой. Небрежный, даже нетерпеливый жест. Да идите уже, мне работать надо!       Она их видела в последний раз.       Когда несколько недель спустя на Асцеллу со старой Земли, административного центра Федерации, прибыла специальная комиссия, чтобы расследовать гибель «Посейдона», ни в черных ящиках, ни в показаниях выживших так и не нашлось однозначного ответа, что именно привело к столкновению лайнера с астероидом. И откуда он взялся, этот астероид, если ни в одной навигаторской карте сектор 13-17L в созвездии Лебедя не обозначен как астероидно опасный. Позже ходили недостоверные слухи, которые муссировались в «желтых» СМИ, что астероид сошел с прежней орбиты после испытания импульсной пушки, которую впервые использовали во время маневров. Военным требовалось сравнить теоретические выкладки инженеров с практическим результатом. В качестве мишени послужило скопление астероидов, часть которых была переведена в пылеобразное состояние, а часть — согнана с облюбованных орбит. Один из таких изгнанников, обуреваемый жаждой мести, пересек границы безлюдного сектора и ударил в бок первый подвернувшийся объект — пассажирский лайнер.       Кора услышала скрежет и стон. Протяжный, гулкий стон раздираемого металла. Корабль содрогнулся, как раненое животное. И тут же вновь застонал. Почти беззвучно, на самых низких частотах. Стон катился болезненной, раздражающей вибрацией. Едва уловимой, очень ласковой, расслабляющей, с набегающей частотой колебаний. Кора, недоумевая, огляделась. Немногочисленные пассажиры, полуночники, также оглядывались. Что происходит? Вибрация усиливалась. Переборки жалобно трещали, натужно деформируясь, стеная с подлинно живой обидой. Крик… Голоса… Их много. Голоса всплывают с нижних палуб жутким, давящим хором.       Отбросив планшет, Кора бросилась к выходу. Внезапно пол стал уходить из-под ног. Дыбиться, прогибаться, складываться в неровные великанские морщины. Кора поскользнулась, ее отбросило к стонущей переборке. Она видела, как по самому краю мечутся люди. Дверь отсека вдруг уменьшилась в размерах, обращаясь в игольное ушко. Конечно же, дверь автоматически срабатывает при аварийном повреждении корпуса. Отсеки будут герметически замкнуты, изолируя те, что уже вспороты, как брюхо старого кита умело брошенным гарпуном.       Доминик… Мартин… они там, внизу! Там что-то происходит. Нападение? Диверсия? Сбой прыжка? Вой сирены. Мерцание. Освещение, как прерывистый пульс при затянувшей аритмии. Издевательски мягкий голос корабельного искина:       — Разгерметизация нижних уровней. Критическое повреждение корпуса. Отказ гравикомпенсаторов. Просьба всем пассажирам сохранять спокойствие.       Кора не слышала. Она не понимала слов. Она, филолог по образованию, утратила навык вербального восприятия. Она ползла, продиралась, протаскивала оглушенное, ослепшее тело в оставшееся пространство между переборкой и гильотиной автоматической двери. Успела. Выдернула ногу. Пол под ней все стремительней обращался в вертикаль. Ее швырнуло в сторону. Корабль валился на бок, все более уподобляясь раненому киту, который вот-вот обратит к торжествующему китобою свое белое, в мелких ракушках брюхо. Лестница… Где же лестница? Кора перебирала по ступенькам руками, цеплялась и висла. Топот и вой… Какой страшный, ползущий изнутри вой. Кто-то катится с визгом. Чья-то нога давит каблуком на запястье. Она ничего не чувствует. Она цепляется и ползет. Там внизу этот страшный вой. Сгусток предсмертного отчаяния. Черный провал лестницы. Жерло, уводящее в ад… Рядом с ней всхлип. Чуть позади хриплый, придушенный кашель. Слева — неразборчивая, судорожная молитва, и там же проклятье. Их, замерших над провалом, не меньше десятка, обезумевших, уже без человеческой составляющей, сброшенных до животной протоплазмы. И вдруг — тишина… Там, внизу, тишина. Она слышит нарастающий до предельного крещендо свист. Это воздух. Корабль истекает кислородной кровью. В пустоту, в ненасытную, черную утробу вселенной, в бездонный издевательски растянутый резервуар. Кора видит над собой этот черный разверстый глаз в крапинах подмигивающих звезд. Это иллюминатор, прежде находившийся сбоку, у самой лестницы на нижние палубы. Теперь этот черный зрачок висит прямо над ней. И по внешнему прозрачному веку текут «слезы». Воздух. Корабль теряет воздух.       Спасатели прибыли десять часов спустя. Выживших оказалось около полусотни из трех тысяч. Все, кому повезло, полуночники, засидевшиеся в салоне и в круглосуточном баре. Все пассажиры, дисциплинированно ожидавшие прыжка пристегнутыми в каютах, погибли.

***

      По длинному больничному коридору бредет безымянная женщина. За женщиной с грохотом волочится стойка с капельницей и заходится истерическим писком бликующий монитор. Женщина пьяно переставляет босые ноги. На нее не обращают внимания.       Палаты маленького госпиталя при космопорте Селены забиты пострадавшими. Во время спасательной операции ранения получили несколько сотрудников МЧС. В морге пассажиры с нижних развороченных палуб, которых выловили в открытом космосе с траурной педантичностью, громоздятся жуткими многорукими, многоголовыми слоями. Морг под стать госпиталю — тесный, укороченный, предназначенный для смертей редких и случайных, для тел неосторожных, безалаберных и похмельных. Этот морг не предназначался для умерших от удушья детей, их матерей и отцов. Безымянная женщина с гремящей капельницей ничего об этих бездыханных поселенцах не знает. Она не знает и своего имени. Ее спрашивали. Она не отвечала. Врач светил ей в глаза. Зрачки реагировали. Она жмурилась и не отвечала. Или отвечала. Но невпопад, словами странными, увязанными в белый стих, будто вылавливала их в далеком прошлом.       — «…то, чего нет в мыслях, нет и в устах…»*       Приходил штатный психолог, полупьяный от бессонницы толстячок. Тоже задавал вопросы. Она молчала, будто бы думала, прислушивалась к тем же далеким словам, затем отвечала:       — «…не первых нас, добра желавших, злой постиг приказ…»**       Психолог устало вздыхал. Снова спрашивал. Она не отвечала. Больше ее не спрашивали. В отличие от прочих спасенных эта молодая женщина физически почти не пострадала. Несколько ушибов. И потеря памяти.       Выбравшись из палаты, она все искала выход на какую-то лестницу. Ее возвращали в палату, кололи успокоительное, она засыпала, но очень скоро просыпалась и уходила вновь. В четвертый раз ей все же удалось обнаружить этот выход. Или же она поверила, что ей это удалось. Узкая дверь из отполированного металла, светлая, манящая, как зеркальный омут. Такой же была дверь из пассажирского салона. Прямо за ней была лестница на пассажирские палубы. Сейчас она выйдет на эту лестницу и спустится вниз. Она успеет. На этот раз успеет.       Приблизившись, она замечает бредущую ей навстречу нескладную, всклокоченную фигуру в больничной хламиде. От фигуры тянутся провода к подвижному глазастому ящику на колесах. Отражение передвигается босиком, шаркая узкими бледными ступнями, безразличными к холоду. Безымянная женщина останавливается и склоняет голову набок. Фигура отзеркаливает жест. Женщина подходит ближе, чтобы разглядеть существо получше. Возможно, это создание с тонкими щиколотками идет оттуда, с нижних, пассажирских палуб. Оно уже знает путь. И за спиной этого создания тот же прибор с огоньками. И хламида того же тоскливого зеленого цвета, и лицо — худое, неузнаваемое, с глазами, отразившими черноту космоса, и волосы так же коротко острижены. Жалкий, неровный больничный ежик. Седой…