Почти каменный

      Квазимодо поставил лампу между собой и своей собеседницей так, что её лицо было хорошо освещено, а его как можно гуще скрыто тенью. Ему важно было следить за её губами, в то время как ей совершенно не нужно было лишний раз смотреть на него. В эту минуту он был лишь хриплым голосом во мраке. Из тьмы выступали лишь его огромные, жилистые руки. Эсмеральда отметила про себя, что они вовсе не были безобразны. Прикосновения к ним не вызывали у неё отвращения. Не так давно эти руки пронесли её через всю площадь.       Бутылка была откупорена, и вино разлито по кружкам. Эсмеральда давно не пила ничего столь терпкого и сладкого. После первого глотка она поморщилась и закашляла. Её кашель перешёл в неловкий смех.       — Что здесь намешано? Мёд и какие-то пряности. Колдовское зелье.       — Надо будет спросить у трактирщика. Бутылка с загадкой.       — Да ты сам бутылка с загадкой. Так ничего и не рассказал про себя толком. Что ты делаешь в свободное время? Наверняка, оно у тебя есть. Ведь ты не проводишь целые дни на колокольне?       — Иногда я хожу на могилу покойного архиепископа Реймского. Он похоронен здесь в Париже, на церковном кладбище. Звали его Жан Жювеналь дез Юрсен. Слыхала о таком?       — Нет.       — Громкое было имя. До сих пор слышны его отголоски. Это он короновал Людовика Одиннадцатого. Написал книгу про битву при Азенкуре. Долгую жизнь прожил. Попросил, чтобы его похоронили здесь.       — Зачем тебе его могила? Кто он тебе?       — Говорят, в молодости у него были рыжие волосы, — уклончиво и иронично ответил звонарь. — Это всё что я унаследовал от него. Ему было семьдесят пять лет, когда я появился на свет. Негоже предаваться плотским утехам в таком почтенном возрасте. Быть может, от этого я и родился таким.       Несколько секунд Эсмеральда молчала, впитывая откровения своего собеседника.       — Как ты узнал о своём родстве с дез Юрсеном?       — Я ведь не всегда был глухим. Когда-то я слышал разговоры певчих в ризнице. А потом научился читать их слова по губам. В соборе полно таких полусекретов. Я видел его лишь один раз. У многих канонников есть дети. Дез Юрсен приехал в Париж в 72-м году, за год до смерти. Уже тогда он подыскивал место для своей будущей могилы. Я тогда ещё не был глух. Мой господин подвёл меня к архиепископу за благословением. Тот положил мне руку на голову и прочитал молитву. Тогда я и узнал, кем он мне приходится. Ты бы тоже узнала свою мать, если бы повстречала её.       — Если ты знаешь кто твой отец, значит у тебя есть и настоящее, человеческое имя.       — Стало быть, есть. Жан-Мартин дез Юрсен. Я родился в день Св. Мартина. А Жан, потому что так называют всех брошенных мальчиков. Так уж заведено.       — А кто назвал тебя Квазимодо?       — Мой господин. Архидьякон Фролло. Он сам из рода флорентийцев. У него фамилия не французская. От итальянского слова frollare — парить, летать. Очень ему подходит. Он в самом деле где-то парит. У него есть отдельная келья в соборе, где он режет лягушек и испытывает взрывчатку. Однажды раздался такой шум, что стены задрожали. Даже я его услышал. Из окна валил дым. Будто сам дьявол восстал из преисподней. Но ты не бойся. Он тебе зла не причинит. К нему чиновники ходят за советом.       — А твой господин знает, что я здесь?       — Если и знает, то ничего не сказал пока. Он избегает женщин и разговоры про них. Последнее время он почти не выходит из своей кельи. Говорят, он заболел.       — Вот как. А если он умрёт?       — Ну это уже в руках Божьих, — в голосе Квазимодо не прозвучало тревоги. — Если уж он себя не исцелит, значит настал его час.       — Что ты будешь делать?       — Бог подскажет.       — Как у вас просто.       — У нас?       — У католиков. Бог подскажет. Бог всё уладит. Так просто и так сложно. То вы друг друга на кострах сжигаете, точно язычники. То вы прячете друг друга в убежище, — её верхняя губа слегка вздёрнулась, будто она собиралась делать свою привычную гримаску, но в последний момент передумала. — Послушай, Жан-Мартин, научи меня своей вере.       Если бы Эсмеральда видела лицо звонаря, она бы прочитала на нём изумление. Он был тронут и позабавлен неожиданной просьбой.       — Вот как? Зачем тебе понадобилась моя вера?       — Чтобы мы могли молиться вместе. Чтобы Бог лучше слышал.       — Он и так слышит. И ты уже многое знаешь.       — Ничего не знаю. У вас столько правил, и никто им не следует. Когда-то я просила одного … знакомого парижанина научить меня вашей вере, и он рассмеялся надо мной.       — И правильно сделал тот человек: не что рассмеялся, а что не взялся за это дело. Дар учить не каждому дан. Взять моего господина. Он много знает, а учить не любит. Абы кого не берёт к себе в ученики. Его звали в Сорбонну, а он отказался. Я знаю одну женщину, которая тебе поможет. Её зовут Катрин Линье. Она — настоятельница Шелльского монастыря. Она научит тебя не только нашей вере, но и латыни, и искусству врачевания. Ты познаешь все науки.       — В заточении?       — Не тревожься. Монастырь — не тюрьма. Там озеро, лес, прекрасный сад, в котором растут целебные травы. Господин показал мне эту обитель издали, когда мы проезжали мимо. Многие из монахинь знатного рода. Дочери, сёстры, вдовы королей. Все тянутся к святому месту. Но есть и простые, из народа. Когда надеваешь платье послушницы, уже не важно кем ты была в прошлой жизни. Все равны перед Христом.       — Но там все чужие.       Сквозь лёгкую пелену похмелья, Эсмеральда заметила как напряглись руки звонаря, как на них вздулись жилы.       — Чужие, говоришь? А где тогда родные? Во Дворе Чудес? Выслушай меня. Не возвращайся в квартал бродяг. Там тебя быстро найдут солдаты. Твои старые друзья знают, где ты, и за целый месяц не попытались тебя вызволить. Если бы ты была нужна Гренгуару, мне бы не пришлось его разыскивать. Он бы сам ко мне пришёл. Тебе больно это слышать, правда? Их не тревожит твоя судьба. Они не будут тебя укрывать и защищать. Если тебя повесят, они не будут убиваться. А я… Умоляю тебя, прими мой совет. Обратись за помощью к Катрин Линье. Скажи ей, что тебя послал к ней Жан-Мартин дез Юрсен. Она всё поймёт. Лишнего не спросит. Она умеет читать мысли и души. Воистину святая. Будет тебя опекать и учить, точно…       — Точно мать? — договорила его фразу Эсмеральда. Её горькая улыбка выражала стыд за свою былую доверчивость. — Меня воспитала старая цыганка. В прошлом году она умерла. А родную мать я не помню. Знаю, что нас разлучили, но не знаю как. Может, она сама отказалась от меня, подбросила меня в табор. Осталась лишь эта вот безделушка, — девушка сжала в руке ладанку. — Все эти годы я носила её на груди, точно реликвию. Даже на эшафот с ней пошла. Думала, уж не она ли меня от смерти оградила. Всё это глупости, сущее ребячество, цыганские сказки.       Эсмеральда раскрыла ладанку и протянула на ладони крошечный башмачок.       — Это мне? — спросил Квазимодо, не сразу вспомнив, что видел точь в точь такой же самый несколько часов назад.       — Кому же ещё? На память. Когда меня здесь не будет, ты будешь смотреть на эту безделушку и вспоминать нашу беседу. Мне он больше не нужен. Я в него не верю.       Звонарь провёл шершавым пальцем по розовому атласу, пытаясь привести в порядок противоречивые мысли. Итак, его одновременно наградили и унизили, подарив ему нечто бесполезное, утратившее ценность. Небрежный воздушный поцелуй и плевок на одном дыхании. Таким образом она дала ему знать, что именно он значил для неё. С этого начиналась и на этом заканчивалась любовь, которую она обещала ему. Лоскуток материи, вышитый бусинками, — самый большой трофей, на который он мог рассчитывать. Возможно, она всё ещё сердилась на него за то, что он сказал про жителей Двора Чудес. Она понимала, что он не лгал. В воровском квартале у неё не осталось друзей. Сладость вина, выпитого ей, не умалялa горечи правды.