Почти каменный

      Смущение, которое испытывал Квазимодо на следующее утро, походило на смущение влюблённого после первой страстной ночи проведённой с объектом его обожания. А что, если Эсмеральда пожалеет о своих откровениях? Он и пальцем к ней не прикоснулся, но они пили вино из одной бутылки, и она подарила ему содержимое ладанки. Он отчётливо помнил, как она выразила разочарование в цыганских повериях и полушутя попросила его обратить её в католичество. По мере того как вина в бутылке становилось всё меньше, их беседа сошла на нет, как высыхает горный ручей, когда ложбинку припекает солнце. Ближе к рассвету Эсмеральда, в конце концов, задремала на тюфяке, а Квазимодо ещё некоторое время сидел напротив, охраняя её чуткий, как у птицы, сон.       Как только небо порозовело, он покинул собор и направился к Роландовой башне. Вретишница уже бодрствовала. Квазимодо заметил к своему удивлению, что её седые космы были заплетены в косу, обёрнуты вокруг головы и заколоты куриной костью.       — Опять ты, демон? — поприветствовала она его.       — Опять я.       Гудула принялась возбуждённо тереть ладони друг о друга.       — Что ты принёс мне на этот раз? Опять гостинцы от архидьякона? Где корзинка?       — Простите, у меня нет для Вас еды сегодня. Я принёс Вам то, что вы искали.       — Покажи.       — Покажу — совсем скоро. Нам нужно поговорить.       — О чём, демон? О чём тебе говорить с бедной Гудулой?       — Архидьякон спрашивает, не надоело ли вам сидеть в этой норе. Не пора ли освободить келью для другого затворника. Во Франции столько скорбящих. А вас, сударыня, примет Шелльский монастырь. Есть такое место в Валь-де-Марн недалеко от Парижа. Если вам угодно, я сам вас туда провожу. Настоятельница будет вам рада.       Гудула поникла головой, точно провинившаяся девочка.       — Я ему мешаю, не так ли? Вот почему он хочет избавиться от меня. Горожане жалуются. Но я исправлюсь. Я не буду больше кричать и пугать народ. Я буду тихо молиться в углу, — Гудула достала крошечный башмачок и принялась его целовать. — Я буду молиться за здравие твоего господина, архидьякона Жозасского, и за здравие Луи де Бомона, епископа Парижского. И за кардинала Бурбонского.       — Сударыня, — сказал Квазимодо, протягивая ей башмачок, подаренный прошлой ночью. — Смотрите что я вам принёс.       Какое-то время затворница внимательно разглядывала крошечный предмет на шершавой ладони звонаря. Вместо радостного крика из её груди вырвался хриплый вздох.       — Ты не злой, — проговорила она наконец. — Не может столько порока уместиться в одном человеке. Не может он одновременно быть таким безобразным и злым. Верю, ты сам не ведаешь, что творишь. Ты просто околдован. Цыганка выпила твои мысли и смастерила башмачок, чтобы ввести меня в заблуждение, вытравить меня из моего убежища. Только здесь я могу отмолить свои грехи, сидя на каменном полу. Только так я попаду на небеса, где меня ждёт Агнесса. Цыганка хочет нас разлучить и на том свете.       Держась за прутья клетки, Гудула отпрянула от окошка. Квазимодо видел лишь морщинистую шею и нижнюю часть лица.       — У моей соседки Колетты не было врагов, — продолжала она с налётом некой ностальгии. — Однажды она пошла к реке полоскать бельё и взяла с собой двухлетнего сына. Отвернулась на минуту, и мальчишка утонул. Его унесло течение. Ей некого было винить кроме себя. Её ребёнка не сожрали цыганки. Она сама не доглядела. В тот день она домой не вернулась. Боялась. Пряталась под мостом. Муж нашёл её и избил до смерти. А меня даже некому было убить. Мужа у меня не было. Думаю, Колетта встретилась со своим сыном. Она была праведной женщиной, хоть и небрежной и рассеянной. Чему удивляться? Муж её столько раз бил головой об стенку. Все соседи слышали шум, доносившийся из их хижины. Все мысли ей вышиб. Настрадалась Колетта при жизни. Верю, сейчас она счастлива. Увижу ли я свою малютку?       — Очень надеюсь на это, сударыня. Может даже в этой жизни. Поезжайте в Шелльский монастырь.       Видя, что она не собирается брать башмачок с его ладони, он спрятал его в карман камзола.       Большую часть дня он провёл на Ситэ, исследуя территорию вокруг собора и прилегающего к нему монастыря, пытаясь найти способ вывести Эсмеральду незаметно. Какое-то время он стоял на конечности мыса Террен. Там у самой воды шёл оплетённый дранкой полусгнивший частокол, за который цеплялись несколько чахлых лоз дикого винограда. В тени, отбрасываемой этим плетнем, можно было спрятать челнок. Ему не доводилось кататься в лодке по Сене, и он понятия не имел, каким сильным было течение в том месте. Одна мелкая ошибка могла погубить девушку. Не каждый день ему доводилось планировать побег.       Когда он вечером навестил Эсмеральду, она всё ещё спала. Чёрные волосы разметались по изголовью. Пустая бутылка из-под вина лежала у неё в ногах. Козочка бросилась к нему навстречу с тревожным блеянием. Квазимодо машинально погладил её между рожками. Джали была первым животным, которое ему удалось приласкать. Стараясь не делать лишнего шума, он приблизился к ложу. Тыльной стороной руки, где кожа не слишком зароговела, он дотронулся до лба девушки. Она поморщилась во сне и перевернулась на другой бок. К счастью, она не проснулась и не увидела безобразного лица у себя над головой. Убедившись, что у неё не было жара, он наполнил её кружку водой.       В ту ночь он решил не возвращаться к себе на колокольню, a расположился на каменном полу рядом с кельей цыганки, точно повинуясь какому-то внутреннему голосу, который пытался предупредить его о возможной беде. Тот же самый голос посоветовал ему взять тесак с монастырской кухни. Собор жил своей жизнью и дышал своей каменной грудью. Ему были известны тайны всех, находящихся за его стенами. И собор разговаривал со своим самым преданным слугой.       Его разбудил пронзительный свист. Это был звук свистка, который он оставил девушке, на случай если ей бы вздумалось его позвать. Подскочив на ноги, он бросился в келью и при свете луны увидел как девушка отбивается от мужчины в чёрном. Ворон терзал белую голубку. Квазимодо видел широкие плечи и лысый затылок.       Не задумываясь, звонарь вонзил лезвие кухонного ножа в шею мужчины. Острые лопатки судорожно сошлись под чёрным плащом, и через секунду тело обмякло.       Задыхаясь, девушка растянулась на ложе, под тяжестью убитого, который лежал лицом вниз.       — Кровь не должна брызнуть на неё, — пробормотал глухой, — стащив тело с тюфяка. На полу стремительно начала образовываться тёмная лужа.       Освободившись, девушка подтянула колени к груди, прижавшись спиной к стене. Казалось, она лишится сознания.       Квазимодо рывком поднял ей на ноги.       — Он причинил тебе боль? — спросил он её, встряхнув с непривычной резкостью, точно пытаясь вывести её из оцепенения.       Девушка в замешательстве покачала головой, не слишком убедительно.       — Кто он? — спросила она. — Ты знаешь его?       — Не знаю. Какой-то священник.       — Это тот самый монах-привидение, который преследует меня, травит меня. Из-за него меня осудили на смерть.       Не мешкая, Квазимодо сорвал чёрный плащ с убитого и набросил его на плечи Эсмеральды, скрыв её волосы под капюшоном.       — Спеши. Тебе надо уйти из города до рассвета. Заклинаю тебя, не губи себя. Не возвращайся к бродягам. Доберись до монастыря, как я тебе велел.       Крепко сжимая её кисть, точно боясь, что она вырвется, он повёл её из кельи. Девушка не сопротивлялась. Придерживая свободной рукой подол платья, она бежала за своим проводником. В самом низу башенной лестницы она вдруг остановилась, сражённая сознанием, что им предстояло расстаться. Сжав нескладную голову Квазимодо ладонями, она пронзила его расширенными зрачками.       — Бежим, — бормотала она, лаская его горячие виски. — Вдвоём. Мы отыщем место, где небо синее, солнце ярче, трава зеленее. Будем жить в глуши, как отшельники. Я забуду, как выглядят другие мужчины. Для меня никого не будет. Мы сольём души воедино…       Квазимодо притворился, что не понял её слов.       — Спеши, — повторил он, тряхнув её. — Пока не занялась заря. Тебя во тьме примут за монаха. Спеши, но… не беги. Сложи руки на груди, и опусти голову. Тебя примут за монаха.       Сняв со своей шеи крест, он надел его на Эсмеральду. На пороге боковой двери, цыганка в последний раз она прильнула к своему защитнику.       — Что будет с тобой теперь? Тебя ведь осудят.       Отбросив остатки стыда и страха, звонарь припал горячими, шершавыми губами к её руке, запечатлев в этом поцелуе смирение со своей судьбой, и вытолкнул девушку в тёплую майскую ночь.       Эсмеральда шла на цыпочках, чтобы казаться выше. Каждый шаг отдавался болью в повреждённой щиколотке. Наверное, ей предстояло до конца своих дней жить с этой болью. Следуя совету своего спасителя, она шла медленно, как человек, которому некуда было спешить, которого никто не преследовал. На своём запястье она ещё чувствовала тепло поцелуя, сожалея о том, что не успела ответить на него.       Расставшись с цыганкой, Квазимодо вытер испарину со лба и тяжёлым шагом поднялся на колокольню. Сложив руки, точно для молитвы, он наблюдал за фигурой в чёрном плаще, удалявшейся от собора. Когда фигура исчезла из виду, мысли его обратились к архидьякону, чьё тело стыло на полу кельи. Рыдания всколыхнули его грудь.       — Вот всё, что я любил.