Почти каменный

      То, что Квазимодо испытывал на утро после брачной ночи нельзя было назвать восторгом. Скорее, это было мрачное удовлетворение. Ведь он выполнил волю епископа, доставил наслаждение супруге и утолил свой собственный голод. Мадлен не преувеличивала, когда сказала, что её просветили монахини. Она пришла на брачное ложе подготовленной, что существенно облегчило работу её несведущему мужу. Мадлен осталась им довольнa, и это не могло не льстить. Тем не менее, всё это время его не покидало чувство, что всё, что случилось с ним после смерти архидьякона, было вписано в сценарий нелепой уличной комедии. Чтобы жить дальше, ему нужно было научиться смеяться над собой, но так, чтобы это не было заметно епископу. Перед Луи ему нужно было выглядеть воплощением кротости, преданности и благодарности. Только так он мог продолжать защищать Эсмеральду. Он надеялся, что когда-нибудь она сможет покинуть монастырь и убежать далеко-далеко, куда не дотянутся длинные лапы парижских духовников.       Его тело ныло: не столько от любовных упражнений, сколько от необыкновенной мягкости постели. Он привык спать на старом тонком тюфяке или вовсе на каменном полу. Такое же впечатление на него произвёл тёплый белый хлеб, который слуги оставили в корзинке на столе. Ведь он привык завтракать жёсткими пресными лепёшками. Квазимодо не знал, куда девался его красо-лиловый, расшитый колокольчикам камзол. На спинке стула висела куртка из серой саржи.       Бросив исполненный жалости и тревоги взгляд на спящую жену, Квазимодо покинул своё новое жильё и направился к собору. Ведь он всё ещё служил церкви, и с него никто не снял обязанности звонаря.       Проходя мимо ризницы он замедлил шаг, а потом и вовсе застыл, увидев… себя. Таким, каким он должен был быть, если бы провидение не исказило его черты. Перед Квазимодо стоял юноша лет восемнадцати или девятнадцати. Бледное, угловатое, абсолютно симметричное лицо, обрамлённое прямыми волосами цвета начищенной меди. Глубоко посаженные, удивительно светлые серо-голубые глаза. Жилистые руки с широкими ладонями и узловатыми пальцами. Звонарю показалось, будто он встретился со своим братом близнецом из параллельного измерения, своей идеальной версией. Именно таким и задумал его Бог, но дьявол скомкал его в утробе матери. Пожалуй, это было даже хуже, чем столкнуться с Фебом де Шатопером. Капитан стрелков был слеплен из другой глины. Но этот рыжеволосый юноша, казалось, забрал себе всю красоту, выделенную для Квазимодо. Однако звонарь не испытывал зависти к своему более удачливому двойнику. Ведь теперь он получил то, что было доступно другим мужчинам.       Незнакомец первым нарушил молчание.       — На редкость мерзкая тварь, — видя, что собеседник был слегка ошарашен подобным приветствием, юноша поспешно пояснил: — Спаниель епископа! Ну, этот… Бернар или Бертран. Как его там? Он тебя ещё не цапнул? Вечно рычит на всех, паскуда. А как тебе Луи? Ведь ты теперь ходишь к нему во дворец. Он тебя уже угостил своим вином из Бордо? Смотри, пёс ревнив. Загрызёт нового фаворита.       Юноша тараторил, но Квазимодо без труда понимал, что он говорил. Было бы неплохо узнать его имя.       — Мы знакомы? — спросил он.       — Вроде. Я присутствовал на твоей свадьбе, играл на органе.       — Ты новенький?       — Уже пять лет как новенький. Где ты был всё это время? Наверное, я один из тех счастливчиков, которых слышат, но не видят. Тебе повезло, что ты тугоухий. Орган звучал отвратительно. У меня подозрение, что в трубах застряли дохлые мыши. Такое случается. Раз ты теперь дружишь с епископом, скажи ему, что инструмент требует починки. Свадебные марши звучат, как похоронные. Ах, да! Пока не забыл: меня зовут Даниэль Дюфорт. Фамилия со стороны матери. Мне подходит. Крепость, убежище. Я и правда почти каменный.       — Почти каменный, — повторил Квазимодо, украдкой ущипнув себя, чтобы убедиться, что ему не грезилось. — Мне это чувство знакомо.       — Тут волей-неволей окаменеешь, — юноша достал из кармана сморщенное яблоко и надкусил его. — Если Луи не выделит деньги на починку органа, боюсь, мне придётся ползти на коленях в Реймс к отцу.       — А кто твой отец?       Даниэль будто ждал этого вопроса. Он набрал в лёгкие побольше воздуха, развернул плечи и гордо выпалил:       — Пьер де Лаваль! Преемник твоего отца. Старик дез Юрсен сам пропихнул его на должность архиепископа. И не прогадал! По крайней мере, в приходе порядок, и орган звучит божественно. Луи жадничает. У него нет средств, видишь ли. Мало того, он ещё и у меня деньги забирает. Ко мне то и дело горожане обращаются с заказами. Возьми ту же самую вдову Гонделорье. Хочет чтобы я сочинил мессу к свадьбе её дочери. Я ещё не написал ни одной ноты, а она уже заплатила вперёд целую сумму. Луи прикарманил всё до последнего су. Говорит, что это на нужды прихода, а потом тратит себе на сладости и благовония.       — Если Луи меня угостит, я с тобой поделюсь, — сказал Квазимодо.       Он не ожидал, что его обещание так глубоко тронет Даниэля. Юноша чуть не подавился яблоком.       — Теперь мне стыдно. Я тебе не предложил. Ведь со мной никто ничем не делился кроме моего учителя.       — Как зовут твоего учителя?       — Монсеньор Демулен. Вернее, он фламандец по происхождению, и его настоящая фамилия Ван дер Молен, но он сменил на французский вариант, чтобы лишний раз не напрягать парижских идиотов. Луи поставил его на должность архидьякона. Странно, что Фролло так неожиданно уехал во Флоренцию. Видно, ему надоел Париж. Даже не собрал свои колбы. Мой учитель занял его келью. Надеюсь, ты не возражаешь? Он увлекается астрономией.       Фролло уехал во Флоренцию. Значит, вот какую историю Луи рассказал служителям церкви. Квазимодо пришлось поворошить память. Сколько людей исчезло из прихода за последние несколько лет. Оказывается, они все разъехались: кто во Флоренцию, кто в Венецию, кто в Гранаду, кто в Барселону.       — Фролло никого не пускал в свою келью, — задумчиво протянул Квазимодо. — Если он оставил свои колбы, значит они ему больше не нужны.       Светлые глаза юноши внезапно расширились. Спрятав огрызок яблока в карман, он откашлялся и вытянулся.       — Доброе утро, учитель.       Из ризницы вышел священник, который чем-то походил на Клода, только чуть ниже ростом и шире в плечах. У него было больше волос и меньше морщин на лбу. Его фигура излучала умиротворение человека, который ни в чём себе не отказывал.       Новый архидьякон поприветствовал звонаря сухим кивком и обратился к своему подопечному, ничуть не тревожась о том, что их разговор могли услышать посторонние.       — Итак, сегодня вечером будет небольшое представление на улице Бернардинцев. Гренгуар со своей англичанкой будут разыгрывать пьески по мотивам Кентерберийских рассказов.       — Пошлый английские частушки, — фыркнул юноша. — Похоже, отечественные поэты перевелись?       — Неужели ты думаешь, что я потащу тебя из собора на ночь глядя ради одного представления? Там будет Матиас Элиад со своей дочерью.       — Разве она ему дочь? Я думал, она сиротка, которую он взял под крыло в надежде продать какому-нибудь проклятому аббату.       — Сын мой, ты прекрасно знаешь, что девицы, которых берегут для аббатов, частенько оказываются в постелях солдафонов. Я видел, как на неё заглядывался Люсьен Касельмор, а у него где глаза, там и руки. Сам понимаешь, мы не можем этого допустить.       — И что Вы предлагаете, учитель? Выколоть Касельмору глаза? Обрубить руки?       — Калечить лейтенанта королевских пищальщиков? Зачем? Достаточно убрать искушение из виду. Вот твой шанс испытать своё мужское обаяние.       — Но я думал, что девчонка Ваша.       — Это само собой разумеется. Но всё, что моё, — твоё.       — Мне всегда казалось, что моей первой женщиной станет Ваша бывшая любовница.       — Я не хочу, чтобы ты начинал свой пир с чужих объедков. Вот твой шанс выйти на охоту и вкусить свежей добычи. Тебе скоро двадцать, а у тебя за плечами ни одной серьёзной победы. Твой отец будет недоволен. В твоём возрасте он уже… Не думаю, что мне нужно в очередной раз описывать его приключения. На его фоне наш Луи выглядит ягнёнком.       Органист и архидьякон расхохотались, положив друг другу руки на плечи. Точно околдованный, Квазимодо созерцал эту сцену панибратства и дебоширства. Он подумал о том, что если бы он родился с таким ангельским личиком, то его, возможно, взял бы на воспитание щедрый циничный развратник вроде Демулена.       — Послушайте, учитель, — сказал Даниэль, когда прошёл приступ смеха. — Не взять ли нам Жана-Мартина с собой?       Архидьякон глянул на звонаря, вспомнив о его существовании, и покачал головой.       — Нет, сын мой. Жан-Мартин теперь женатый человек. Ему не пристало ходить на улицу Бернардинцев. По крайней мере первый месяц после свадьбы он должен возвращаться домой до заката.       — Но его жена слепа. Откуда ей знать зашло солнце или нет?       — Поверь мне, дитя моё, слепую обмануть труднее чем зрячую.