Отец мой орёл, Мать моя орлица, Плыву я без ладьи, Плыву я без челна.
— Что за песня? — спросила Гудула, вздрогнув. — Кажется, я её слышала. — Обычная уличная песня. Её распевают на каждом перекрёстке. Гудула склонила седую голову на бок и вяло улыбнулась. — Ведь я тоже когда-то пела. У меня был неплохой голос. Я его унаследовала от своего отца. Он работал менестрелем на речных судах и увеселял самого короля Карла Седьмого во время коронации. Жаль, я не помню тех времён. Я тогда совсем была малюткой. Это он научил меня балладам. Я их распевала, когда отца уже не было в живых. Послушать меня приходили даже из Эперне, а ведь это за семь лье от Реймса. О, у меня были поклонники. Тебе наверное трудно в это поверить. Было время, когда виконты дарили мне золотые крестики. Увы, те времена недолго продлились, — Гудула пристально посмотрела на девушку. — Ты ведь не знала мужчину, Агнесса? Перед глазами Эсмеральды промелькнула сцена у Фалурдель, а потом сцена в темнице. — Не знала, — ответила она, поёжившись. — Когда-нибудь узнаешь. Твой час ещё наступит. Сама сделаешь выводы, стоит оно того или нет. Не мне тебя поучать. Одно скажу: из всей этой мерзости, в которой погрязла, я получила дитя. Дивное дитя. Всё это кончилось печально. Быть может, это и к лучшему. Дочурка ластилась ко мне, пока находилась в младенческом неведении. Что бы она подумала про мать в свои десять, пятнадцать лет? Представь, что у тебя мать — гулящая девка. Представь, что над ней смеётся стража и мальчишки бросают в неё камни. Эсмеральда не знала, было ли это самое подходящее время сказать, что на сама выросла среди воров и мошенников. К счастью, Гудула не ждала от неё ответа. — Я слишком горевала после её пропажи, — продолжала она. — Грешно убиваться так, будто я единственная в мире мать, потерявшая дитя. Даже пречистая Богородица так не рыдала у подножья Креста. Мы не в праве сами себя карать. Решено. Я вернусь на родину, пойду в церковь и обую статую младенца Иисуса в башмачки моей малютки. Ведь ей они больше не нужны. С этими словами бывшая затворница достала из кармана два крошечных башмачка похожих на лепестки роз. Один был заметно чище и ярче другого. Глядя на них, Эсмеральда напряглась, обвила свой стан руками и чуть-слышно пробормотала:Ещё один такой найди, И мать прижмёт тебя к груди.
Гудула встрепенулась, точно потревоженная птица. — Что ты сказала? Повтори, я не расслышала. — Ничего, — когда к ней вернулось самообладание, Эсмеральда развернула плечи и откинула голову назад. — Просто сказала, что тонкая работа. Башмачки отлично сохранились. Вышивка на них держится. Вы ещё таких нашьёте. — Эх, было бы кому.***
На следующий день перед утренней молитвой Гудула зашла к девушке попрощаться. Эсмеральда ещё лежала в постели. В ту ночь она почти не сомкнула глаз, думая о странном разговоре в саду, о странных знаках, посланных свыше. Бывшая вретишница преобразилась. На ней было дорожное платье, сшитое из старых занавесок. Она подровняла ножницами свои седые волосы и прополоскала их отваром коры, что придало им пшеничный оттенок. За несколько месяцев в монастыре её щёки слегка округлились и порозовели. Морщины на лбу стали не такими глубокими. Перед Эсмеральдой стояла обычная женщина средних лет, на лице которой сохранились следы былой миловидности. — Настоятельница дала мне денег на дорогу, — сказала Гудула, присаживаясь на край ложа. — Никаких вопросов, никаких упрёков. Перекрестила и благословила в путь. Святая женщина! — Значит, это были не просто слова, — сказала девушка, подняв чёрные глаза. — Вы действительно решили вернуться в мир. — Вернуться в мир — громко сказано. Не знаю, готов ли мир принять меня. Но я точно знаю, что здесь я не на своём месте — как и ты, мне сдаётся. Тебе здесь тоже тоскливо. Скажи мне правду, Агнесса. Ведь я не ошиблась. — Гудула провела худой рукой по распущенным волосам девушки. — Мы с тобой слеплены из одного теста. Из одной плоти, можно сказать. — Я знала, — прошептала девушка, подтянув простыню к подбородку. — Я догадывалась, достаточно давно. Быть может, мы обе ошибаемся. Но так… так не может быть, чтобы два человека вместе ошибались. Всё… всё не так как мне представлялось. — Всё так, как должно быть, как задумал Господь. Даже если ты не та, за которую я тебя принимаю… Я готова взять тебя с собой в Реймс. Мне не важно кто ты, сиротка, цыганка, колдунья, монашка ли. Столько много времени было утеряно, столько слёз пролито. Мне не важно кого ты раньше называла матерью. Отныне ты моя. Если, конечно, сама этого захочешь. Не силой же тебя тащить. Некоторые время девушка комкала простыню. — Что люди скажут? — Вот идут две женщины. Одна из них мать, другая дочь. Ну и пусть себе идут. Меня на родине наверняка уже забыли. Мало кого осталось в живых из бывших знакомых. Это не тот Реймс, что я покинула пятнадцать лет назад. Признаюсь, мне боязно возвращаться туда одной.