2. Новизна хуже старины

Иногда мне начинает казаться, что я до такой степени погружаюсь в работу, что еще чуть-чуть — и я сойду с ума. Особенно это проявилось после того, как я вместе с охранником обнаружил в петле Сергея. Это зрелище я не забуду никогда, и оно будет мне сниться в кошмарах… Он, весь исхудавший после своей голодовки, висит под потолком с посиневшим лицом, у двери лежит без сознания молоденький охранник… Короче, жуткая картина. Ночью я долго думал о том, почему он это сделал. Хоть он и оказался редкостной тварью, но мне даже стало жаль его. Все-таки вместе учились и нормально общались… Замкнутый он был, но иногда его тянуло поговорить. Однако моя жалость к нему быстро испарилась — что я, из ума выжил? Как можно сочувствовать такому человеку? Не считал девушек за людей, избивал неизвестно за что мальчишку моложе его на десять лет (получается, в то время Смолин учился только в первом-втором классе…). Так всю ночь во мне боролись два чувства — жалость к погибшему и здравый смысл. Победило второе. А утром я почему-то проснулся на полчаса раньше, чем обычно, и решил прогуляться. Валет еще спал; я насыпал корм в его миску и, одевшись, вышел из дома. Я прошел почти по всему району, но не успел я добраться до здания своего СИЗО, как увидел проходивших мимо Раису и Маликова, которые о чем-то разговаривали. В груди словно что-то перевернулось, от волнения к лицу прилила кровь. Господи, как же давно я ее не видел, мою дорогую и любимую красавицу… С того самого дня, как забрел в наш парк возле Екатерининского дворца. Стараясь ничем себя не выдать, я потихоньку пошел за ними и по дороге слышал весь их разговор. — Рая, зачем тебе это? Неужели ты больше не любишь меня? — Маликов явно нервничал и боялся утвердительного ответа со стороны жены. — Ты сам знаешь, Володя, что нам с тобой не по пути, — спокойно заявила Раиса. — Скажи мне, пожалуйста, если бы со мной что-то случилось, стал бы ты меня спасать? Маликов закивал, но ее это абсолютно не тронуло: она лишь недоверчиво усмехнулась и покачала головой. — Что же ты своих родителей, детей и первую жену не спас из лап жестокого убийцы? — То дело вышло из-под контроля… Я не думал, что все так получится… — стал оправдываться Маликов. Раиса презрительно посмотрела на него и — я не ожидал от нее, умной и утонченной девушки, такого поступка — ударила его по лицу. Владимир не стал материться или кричать на нее, а опустил виноватый взгляд в землю. — «Не думал»! — передразнила мужа Раиса. — Как ты мог не подумать о самых близких тебе людях? Почему ты мне об этом не сказал раньше, в тот день, когда со мной познакомился? Почему не показал мне предсмертную записку Новицкого?! Знаешь ли ты, что сломал ему всю жизнь из-за своего слабого характера? Он рассказывал нам с тобой в Ницце, что они пережили с Алексеем Дмитриевичем по твоей вине! И, между прочим, на его счету уже восемь убийств! — Я знаю, — тихо сказал Маликов. — Читал его записку; она всегда со мной. Вот, — он вытащил из кармана сложенный вчетверо и уже немного выцветший лист бумаги и отдал жене. — Рая, неужели ты думаешь, что я бы не убил Лиановского? Я был готов убить его сам, но Вадим меня опередил… — Если бы ты, как последний трус, не сбежал в столицу, а стал бы искать убийцу твоей семьи, то не пострадали бы невинные люди! — да… столько горя свалилось на всех, кто был связан с этой историей: Павлов убит ФСБшниками, его любимая девушка наверняка ужасно страдала, сам Вадим покончил с собой, Анастасия, любившая его всем сердцем, тоже мучилась… Алексея едва не убили изуверским способом… Как-то он там сейчас поживает? Они дошли до нашего районного ЗАГСа; я понял, что они идут разводиться. Заходить в здание следом за ними я не решился. Взглянул на экран мобильного — по времени мне пора было уже быть в своем кабинете, но мне было все равно. Пусть Наумов снова читает мне мораль по поводу моих пропусков работы — мне наплевать… А я хочу выяснить, чем кончится дело. Скоро Маликов с Раисой вышли. Я насторожился: что сейчас будет? А ничего особенного и не случилось — Раиса ушла, даже не взглянув на бывшего мужа, а тот остался стоять как вкопанный и только что-то бормотал себе под нос. — Ну что, понимаешь теперь, что надо было защитить свою семью? — так обратился я к нему, не в силах скрыть ненависть. Ну почему такая замечательная девушка досталась этому человеку? — Да понимаю… Какой же я был дурак, что пришел к Вадиму одиннадцать лет назад с такой просьбой… — Маликов сел на скамейку и обхватил голову руками. — Но я же не знал, что он примет мои слова так близко к сердцу… Все потерял: и работу, и жену, и даже смысл жизни. — И что теперь будешь делать? — Куда мне деваться? Остается лишь одно — смерть. Знаете, Александр Иванович, я не всегда был таким: были на моем счету раскрытия многих преступлений, я рисковал жизнью ради людей, а теперь… во что я превратился? — В спецназе, что ли, служил? — поинтересовался я, чтобы только поддержать разговор. — Нет, в прокуратуре. Да, впрочем, какое это имеет значение? Я уже не прокурор и не следователь, а так — никчемный человек… Я знал из дневника Вадима, что Маликов служил в прокуратуре. Но не думал, что наши прокуроры рискуют жизнью, чтобы раскрыть какое-либо дело; мне казалось, что они просто сидят в своих кабинетах и контролируют работу Следственного комитета. Не могу представить себе Куликова или Евдокимова в роли бравого спасателя… ну, не такие они люди! Второй-то вроде нормальный мужик, но первого я искренне возненавидел. Спасибо, что этот Леонид Иванович не присутствовал на субботнем заседании, а то не знаю, чем бы оно кончилось… А Евдокимов… если бы я сам не испортил с ним отношения, то, может быть, мы смогли бы неплохо общаться в дальнейшем. Это я сейчас сожалею о том, что тогда нагрубил почти всем сотрудникам нашей прокуратуры, а в тот день меня так рассердил вопрос Куликова, что я не мог сдерживать эмоции. А Маликов говорит так, как будто уже окончательно решил умереть и не ощущает себя живым человеком. На мгновение мне захотелось утешить его, сказать что-нибудь хорошее, но я выбросил из головы эту мысль. А он почему-то начал рассказывать мне всю свою жизнь: — Я любил Аню. Она была еще студенткой, когда я женился на ней. Отца с матерью обожал, и в своих девочках души не чаял. Мы были счастливы: любовь, гармония — все это было. Но я даже не мог догадаться, что сделает этот проклятый Лиановский. Не думал, что у него хватит наглости убить Лизу и Свету… Однако он это сделал, и рука не дрогнула. Я поехал в Москву, чтобы немного развеяться. Устроился в другую прокуратуру, и работа затянула. Сначала я от души помогал посетителям, но потом понял, что от этого никакой пользы не будет. Например, Лиановского столько раз сажали, а он все время сбегал и наводил ужас на наше Подмосковье… Я перестал брать себе дела и занимался только бумажной работой. Да, признаюсь, не ладил с коллегами, носил маску холодного и злого человека — они оскорбляли меня за моей спиной: «змей подколодный» и другие клички доносились до меня, но я старался не обращать на это внимания. Дома я искал в Интернете статьи о Лиановском, пытаясь понять, где он. Три года назад узнал о том, что его посадили на двадцать лет, и обрадовался: наконец-то эта сволочь получила по заслугам! Правда, его тогда еще не отправили в колонию, а поместили сюда. Начальником следственного изолятора тогда был Вадим — он бы не отпустил на свободу отъявленного преступника, если бы даже ему предложили взятку. Он был не таким человеком, царство ему небесное… — Маликов перекрестился и продолжал рассказывать: — В тот день, когда у меня был день рождения, я приехал к Вадиму на работу, чтобы отметить. Мы устроили небольшую пьянку, и на ней он рассказал мне, что убил Лиановского через день, как он попал в его СИЗО… Этот наглый, жестокий рецидивист даже перед смертью не раскаивался в том, что совершил! Думаете, мне было приятно это слышать? С одной стороны, да, а с другой — нет. Зачем же вы так строго судите меня, Александр Иванович? Я вам повторяю, что я любил родителей, Аню и моих дорогих девочек… Почти каждый день, и в холод, и в дождь, и в жару, ходил на кладбище и носил красные розы на их могилу… Но влюбился в Раю. Я не хотел ей рассказывать о том, что когда-то давно у меня была семья, и я из-за своего идиотизма лишился ее… Она бы поняла это столь же превратно, как и вы. Да, впрочем, она и так уже все поняла; ведь она умна… Теперь у меня одно желание: пусть она будет счастлива. Я не смог сделать ее счастливой, так пусть она найдет того человека, который сможет, — он опустил голову на руки и заплакал. Мне стало как-то не по себе. — Владимир Анатольевич, да я же… Простите меня, пожалуйста… — сбивчиво заговорил я. — Я был неправ по отношению к вам и признаю это. — Да ладно… — отмахнулся от меня мой собеседник. — Каждый судит, как умеет. Правда, никто не знал о моей трагедии. Люди большей частью равнодушны к страданиям других. Знаете Леонида Ивановича Куликова? Я кивнул. Как же не знать-то… Мое с ним знакомство закончилось весьма плачевно. — И каким он вам показался? — Любопытный мужик и к тому же нахальный. Допрашивал меня о смерти Вадима с такой наглостью, что я едва не обматерил его. — Знакомо… Он и меня в первый день расспрашивал о жизни. Спросил о семье, и я с трудом сдержал слезы. Конечно, я прикинулся надменным и ничего ему не ответил. А он презрительно усмехнулся, и потом они с Евдокимовым долго это обсуждали. Эх, знали бы они, что я в тот момент чувствовал… — Бывают такие люди. Но не все. — Девяносто процентов. Я убедился в этом, Александр Иванович. Ну, это его личное мнение. А вот я с ним немного не согласен — не девяносто процентов неприятных людей в нашей стране, а больше. Я всегда так считал, но сейчас еще сильнее уверился в этом. Особенно после расследования: вспомнить хотя бы Лукьянова (ради двадцати пяти тысяч рублей закрыл глаза на то, что его коллега несправедливо осужден…) или начальника Басманного отдела, с которым я так и не поговорил, но из рассказов Алексея и Максима составил о нем довольно однозначное впечатление. Да, впрочем, чего об этом говорить? — Вы вернетесь в церковь? — спросил я Маликова уже почти дружелюбно. — Зачем? Молитвы мне не помогают, совесть замучила… Надоело жить, понимаете? — Самоубийство — не лучший выход из положения, — философски заметил я; и он со мной согласился: — Это верно. Я хочу пойти в армию: ведь сейчас же война в Сирии. Меня все — Сергей Павлович, Вадим, Рая, и даже вы сами, считали слабохарактерным, так хоть умру по-геройски. Я хотел было сказать ему, что Сергей как раз очень ценил его (по крайней мере, до того момента, когда Вадима арестовали и бросили в наш районный отдел полиции), но почему-то промолчал. Маликов встал со скамейки и быстро ушел, даже не попрощавшись со мной. Я увидел лишь его спину в черном костюме, когда он свернул за угол — так он спешил скрыться от меня… Не ожидал от него последней фразы. Честное слово, никогда не предполагал в нем такого благородства. Молодец, бывший майор Маликов. Если бы в двадцать пять лет он не устроил истерику по поводу гибели своей семьи, а сам бы свершил правосудие над этими проклятыми садистами, я бы уважал его еще больше. А что же будет с Раисой? Я понимаю, что глупо и бессмысленно заявляться к ней сейчас с предложением руки и сердца. Но я готов это сделать. Однако как это будет выглядеть со стороны? «Доброе утро, Раиса. Я вас люблю. Будьте моей женой!» А у нее до сих пор в душе травма после развода… И любила ли она Владимира? Он-то сам признался, что любит ее, но она? Я до сих пор помню, как, получив «анонимную» записку, поехал в наш отдел МВД, и там она отзывалась о муже очень нелестно. Но, честно говоря, психолог из меня — как из ежа котлета… Единственный способ узнать, любила ли Раиса своего супруга — это спросить ее об этом напрямую, а не строить беспочвенные предположения. Дай бог, чтобы ответ ее не был положительным.