2. Новизна хуже старины

Не помню, как я добрался до дома. Кто меня туда доставил, я не знаю. Или все же я сам пришел? Как бы то ни было, следующее утро я встретил в своей постели с жуткой головной болью. Здесь я горько пожалел, что живу один: так бы кто-нибудь принес мне рюмку водки на опохмел. Так что я пролежал в кровати весь день и даже не пошел на работу. Наумов звонил мне, но я не мог и руки протянуть, чтобы взять телефон. Да и объяснять ему я ничего не хотел. Ну, напился с горя — с кем не бывает? Ах, Раиса, зачем я только в тебя влюбился? Сердцу, конечно, не прикажешь, но можно было бы повести себя разумнее. Я и сам не знаю, почему так болезненно переживаю ее отказ. Прошло около двух месяцев. Я изо всех сил старался выкинуть из головы свою любовь, и это мне удалось. Исправно ходил на работу и больше не думал о том, чтобы опять начать с кем-нибудь встречаться. И, может быть, я навсегда забыл бы и о Раисе, и о желании ее мужа сложить голову на войне в Сирии, но как-то раз мне попалась на глаза сводка погибших, напечатанная в одной газете. Я пробежал ее глазами и где-то в середине списка замер, как громом пораженный, увидев знакомую фамилию. «Маликов Владимир Анатольевич». Все-таки как он хотел, так и получилось... Только кому есть до этого дело? Кто скажет: «Вот был такой человек, вроде нормальный, но со своими недостатками. Погиб героем. Вечная ему память и царство небесное»? Даже его супруга, и та не желала иметь с ним ничего общего. А все почему? Вспомним две тысячи шестой год: слабый характер одного и излишняя доброта другого, соприкоснувшись друг с другом, привели к смерти восьми людей. Семь-то за дело пострадали, а один — просто потому, что был слишком правильным. У нас никто не одобрял такой характер Павлова, но тот наотрез отказывался меняться, будучи слишком упрямым. Даже не упрямство его было тому виной, а принципы. И тут раздался звонок мобильного. Я посмотрел на экран и увидел, что это Алексей. Мы с ним не общались с того дня, как он осудил нашу троицу — Лукьянова, Горского и Шевченко. Я хотел позвонить ему в течение этого времени, но подумал, что не стоит отвлекать его от работы. Почему он вдруг решил поговорить со мной? Наверняка он тоже читал эту газету. — Привет. Ты видел сводку? — услышал я его взволнованный голос. Так я и думал… — Да. Жаль Маликова, конечно, но он сам этого хотел. — Что за бред? — недоверчиво усмехнулся он. — Неужели Владимир искал смерти? — Он сам мне это сказал после своего развода. Дескать, хочет поехать в Сирию и умереть там героем. В трубке наступила мертвая тишина, а потом Алексей едва ли не вскрикнул: — Развода?! — и тихо добавил: — Я не должен был смеяться. Все-таки погиб наш общий знакомый и к тому же лишился жены... Помнишь, я называл тебя фаталистом? Я ответил утвердительно. Конечно, я отлично это помнил; мне и сейчас кажется, что в случившемся одиннадцать лет назад виновата судьба... А ведь это так и есть: не приди тогда Маликов к Вадиму и поведи он себя по-другому (более ответственно), так и не было бы этих восьми смертей, и семья Владимира была бы жива-здорова, и с Раисой он бы не встретился... И я бы все-таки сумел на ней жениться! Сердце снова обожгли воспоминания о моей несчастной любви. Судьба — до чего же простое, но в то же время сложное понятие! И зависит-то она от самого человека, однако далеко не всегда... Да, Алексей тогда ответил мне на это: «фаталист ты несчастный». Со здоровой долей иронии, конечно, эти слова, но они верны. — Я вот подумал и решил: в чем-то ты был прав тогда, после суда над той троицей... Судьба тоже сыграла свою роль во всей этой истории, — заметил он. Не знаю, почему, но я вдруг спросил: — А что с ними? — Максима уже отправили в колонию, и, несмотря на то, что его отец хотел вытащить его оттуда, он наотрез отказался от этого. Павел приходил ко мне и пытался уговорить меня изменить приговор... Но я не совсем его отменил, а дал Максиму право на УДО. Я честно рассказал его отцу обо всем, что случилось. По-видимому, он осознал, что решение мое было справедливым. Я не о том, что десять лет тюрьмы — это подходящее наказание за то, что Максим оклеветал Шевченко, а о том, что за это время он поймет, что неверно поступил. — Да он и так это понял. — Ты прав. Но с нашими законами не поспоришь: это моя работа. Что с Лукьяновым и Шевченко, я не знаю. — Сергей повесился в камере на следующий день после суда, так что наказания твоего ему уже не видать, — на этот раз я сказал об этом очень спокойно, почти без эмоций. — Но меня за халатность не посадят. Я честно рассказал об этом начальнику ФСИН, Рязанову. Новость о гибели Сергея его тоже ни обрадовала, ни огорчила: он холодно заметил: — Так ему и надо. Не пережил того, что всплыла истина, — тут он вдруг сменил тему: — Я рад, что тебя не посадят. Как ты сам? — Живу как обычно: дом-работа-дом... А ты? — Я тоже. Жизнь, слава богу, наладилась: все спокойно. Анастасия вернулась из Сочи. Осталась довольна поездкой, но не совсем: ведь она встретила Вадима именно там… Ее до сих пор мучают воспоминания. Я сразу догадался об этом, когда встречал ее на вокзале. Я не знал, что ему на это ответить, поэтому попрощался с ним и повесил трубку. Опять стал думать о смерти Маликова и обо всем пережитом ранее: в частности, о восьми смертях, случившихся три года назад и позже. Судьба тому виной или нет — кто знает? Ответ на этот вопрос вряд ли можно найти, ведь он все-таки сложный. Вечный русский вопрос — «кто виноват?»…