Мужество

Молчали. Молчали долго, так, что солнце успело прочертить по выглаженной столешнице длинную полосу, горящую бледным золотом, а потом погасить её. Слова злой вести уже были сказаны; отвечать на них было нечем и незачем. Да что отвечать — незачем было бы выкрикивать проклятия в небо, требовать ответа — незнамо от кого, торговаться — незнамо с кем, биться головой в ворота Чёрной крепости — на всякий случай — или пытаться с наскока взять Волчий остров… Незачем было все. Это-то и угнетало, и пугало посильнее, чем чёрные чары или ночные ужасы. — Хорошую же новость принёс ты мне, брат, — наконец тяжело проговорил Галдор Высокий. Почти прошептал: Халдир с ужасом видел, как отважный и сильный воин на глазах превращается в почти старика, до срока сраженного непомерным грузом, взваленным на него судьбой. Показалось даже, что в золотых, как и у отца, волосах пролегла седая прядь. Показалось, конечно же: солнце слепило. — Хорошую… новость, — повторил князь Дор-Ломина и вдруг вскочил, саданул со всей силы кулаком в бревенчатую стену. Отвернулся к окну. Солнечный свет поглотил его, сделал похожим на каменное изваяние, но дрожи плеч не скрыл. Халдир молчал. Ждал. — Расскажи ещё раз, как все было, — наконец хрипловато сказал хадоринг. — С самого начала. Прошло. Хадор Золотоволосый, насколько Халдир помнил, был точно таким же: не мог не вспыхнуть, искренне и яростно, но пугающе скоро остывал и начинал холодно, расчетливо мыслить. И тогда его врагам, скрытым или явным, приходилось очень плохо. — Сначала — Тху взял Ородретову крепость. Они без малого два года стояли под стенами, кусались, но зубы обламывали, а вот тогда… Не знаю, что это было, как это назвать. И мы у себя вздрогнули, будто кто ледяной рукой взял за горло, а каково пришлось эльфам, представить страшно. Ородрет с остатками своих воинов отошёл на юг, Волк уселся на его троне, и отряды орков начали доходить чуть не до самого Амон Обел. По правде говоря, если бы не воины из беорингов, те, кого привела княгиня Эмельдир и кто пришёл потом сам, мы бы не отбились. Оркота пробиралась какими-то тропами, которых и мы не знали, жгла деревни, людей угоняла туда, на Остров, и так раз за разом. Славно вы отбивались, — должен был сказать Галдор. Так, что безголовых мальчишек бросили в схватку. Галдор молчал: знал и войну, и своих сыновей. — А в этом году они пошли большой силой. С волками. Так, как раньше никогда не ходили. Перли, будто и в самом деле хотели Амон Обел раскатать по бревнышку… Их встретили. Сначала — эльфы; Тингол, хоть и не хотел с нами знаться, после падения Крепости стал присылать своих воинов, а когда со старого тракта примчались разведчики, отправил нам в помощь отряд в несколько сотен луков. Вместе мы одолели чёрных, не сказать, чтобы легко… От передового отряда осталось мало. Они были там… А должны были — при тебе, промолчал Галдор. — Должны были — при мне, но оказались там, оба. Я не уследил за ними, не смог одновременно следить за стольким и столькими. Как-то им удалось ускользнуть, а там — доспех у них был, как и у всех остальных, с первого взгляда их не узнаешь, а до второго они уже исчезнут… Да не слишком и следили за ними: до этого ли, когда орда почти на пороге. Свой — и проходи, куда сам знаешь… Спохватились, когда отряд уже ушёл, когда поздно было что-то менять. — Дальше, — Галдор уронил слово впервые с начала рассказа. Дальше — а как будто есть выбор, будто если промолчать, станет легче хоть кому-то. — Из того отряда вернулись немногие. Когда битва кончилась — знаю, вам схватка, а нам битва, — мы пошли туда, где они были. Это уже Димбар, их оттеснили туда… Искали. Живых искали, подбирали мёртвых, хоронили… Не сказать, чтобы мы легко отделались: эльфов погибло не то десяток, не то полтора, а наших как сосчитать? Их я искал… Везде. Людей взял, собак взял, наши волкодавы мышь под снегом учуют, веришь — весь Димбар перерыли, — Халдир заговорил горячо, сбивчиво, и сам это за собой заметил, и не мог остановиться, — весь, по листику, по веточке, землю руками разбирали, реки до дна взмутили, обежали весь Бретиль, мало ли что… Я сам до истоков Малдуина доехал, разведчики доходили до Анаха, под самый Остров забирались — нет, ничего нет, никого, ни живого, ни мертвого!.. Галдор медленно, будто через силу, отвернулся от окна. Глухо бросил: — Успокойся, — и успокоиться пришлось. Это у него пропали племянники, оруженосец и порученец, а у хитлумского князя — сыновья. Хуже не придумаешь, чем собственных детей хоронить. И родителей, должно быть, не так горько — дай-то Валар наверняка подольше не узнавать, — как их, кому жить бы ещё, жить дольше тебя, славнее… — Из орков многие уцелели? Овладеть собой, чтобы ответить, удалось не сразу. — Нет. Эльфы приканчивали, их луки бьют дальше наших в три раза, сам знаешь. Думаю, едва ли с десяток наберётся. Одного недобитка мы сами отпустили, пусть расскажет там, дорого ли эльфы и люди за свою сталь берут… Немногие, нет, немногие. Когда трупы в кучу сваливали, их столько было, только успевай удивляться, как перемогли… Думаешь, — наконец набравшись — чего, смелости? — Халдир вскинул глаза на родича и понял, что догадка его верна, что и Галдору сейчас пришло в голову то же самое, страшное, ещё страшнее, чем предполагали поначалу, — их… туда? — Если туда, отряд должен был быть не меньше, чем в десять клинков. Отряд, а не несколько чудом удрапавших. Да и то — риск. До Ангбанда еще надо дойти. — Не знаю, — покачал головой бретилец, — не знаю, ты сказал, и я уже засомневался, правда ли все было так. Мы обыскивали Димбар, шли цепью, но тогда лег туман… — Пей, — Галдор, словно вспомнив о долге гостеприимства, резким жестом плеснул в чашу вестника вина. Эльфийского, дорого ценившегося и при дворе короля Фингона. — И возьми себя в руки. Не бойся за их судьбу, я не хочу думать, что моя сестра вышла замуж за труса. — Ты в своём праве, родич. Но не спеши звать такой страх трусостью. — Не спеши звать страх, каким бы он ни был, — владетель Дор-Ломина налил и себе, вино было мало что не чёрным, темнее и драгоценных камней, и крови. Налил — и медленно, будто бы пытаясь навсегда запомнить, что делает, потянул из ничем не украшенных ножен кинжал. По запястью — неглубоко, но до крови, так, чтобы капли стекали в кубок. Халдир знал, что это значит, но останавливать Галдора сейчас было то же самое, что пытаться остановить верховой пожар в сосновом лесу… Но пожар идет просто потому, что где-то он зародился, а Галдора ведет великая боль. — Если мои сыновья убиты, я могу надеяться лишь на то, что их гибель была славной, — слова падали, как удары молота о сталь, и с каждым из них лицо дор-ломинского князя становилось все жестче, все ярче загоралось в его глазах что-то, чему Халдир опасался дать имя. — Что им хватило мужества выстоять до конца. Если ни люди, ни эльфы, ни проклявшие этот край Белайн уже не в силах им помочь… Я дам им свиту из поверженных врагов, такую, которой позавидуют все вожди древности. Я заставлю Чёрную Крепость и её слуг дрожать от страха. Если они по воле злой судьбы оказались в плену, в руках Гортхаура или Бауглира, я сделаю не меньше, чем сделали ради дружбы и чести оба моих короля, или погибну. Если же милостью Единого они живы, но ушли далеко от этой земли… — он склонил голову, и золотые кудри, которые сегодня не сдерживал венец, почти скрыли его лицо, — я могу лишь надеяться когда-нибудь увидеться с ними. Халдир встал — такие речи нельзя слушать сидя — и рукоятью вперёд протянул Галдор свой меч, который высокому гостю разрешили оставить. — Прими. Я виновен перед тобой и перед своей сестрой, хоть бы ты и снимал с меня эту вину, и перед всеми потомками Мараха. Возьми и делай с ним, что велит тебе долг… или сердце. Галдор коснулся рукояти, чуть помедлив. Несколько мгновений подержал меч, будто оценивая баланс, пытаясь понять, чего стоит такой клинок в настоящем деле, а потом вернул так же, острием к себе. — Возьми свой меч, сын Халмира. Он тебе пригодится против врагов всего Белерианда, — усмешку, на короткий миг осветившую лицо сына Хадора, никак нельзя было назвать доброй. — Береги свой народ и свою семью и в этом, последнем, окажись хоть ненамного удачливей меня.