Невеста

Анна выронила деталь из рук, почувствовав, как у нее начала кружиться голова. Покрашенные серой краской стены цеха, где они работали, плавно качаясь, будто сдвинулись, а потом вернулись на свое место. Анна перевела взгляд на пол, а потом на свой станок — плитки завертелись, а станок раздвоился. Брагинская, держась за висок, нагнулась, чтобы достать упавшую деталь. Сердце быстро заколотилось: строгая смотрительница Эльза могла подойти в любой момент и подарить весьма хорошую оплеуху… Или даже огреть кнутом. Анна протянула руку, но до деталь было не достать. Тогда девушка встала на четвереньки и тогда уже смогла цепко ухватить её, а потом выпрямилась. В помещении было очень душно. После резкого вставания у Анны потемнело в глазах, и она упала, сжимая в кулаке пыльную гайку. «Аня?!» — кто-то из подруг крикнул её имя, и это было последним, что услышала в эти минуты Брагинская. Очнулась Анна в маленькой светлой комнате. Она открыла глаза. В помещении со светлыми стенами был мягкий рассеянный свет. Девушка сделала глубокий вдох, приподнялась, схватившись руками в бортики раскладушки, и осмотрелась. Это была каморка старика-сторожа. — Где я?.. — пробормотала она по-русски и тут же испуганно замолкла, когда заметила, что у ее изголовья кто-то сидит. Обратив внимание на звук, человек поднялся на ноги. Брагинская ожидала увидеть сутулого старого сторожа, но вместо него в комнате был кто-то другой. Анна нахмурилась — герр Байльшмидт-младший в блестящей черной форме встал, выпрямившись во весь рост. Девушка съёжилась под его пристальным взглядом, почувствовав, как по спине пробежали мурашки. С головы Брагинской спал серый платок, а коса распустилась пепельными волнами по плечам. Обнаружив себя в таком беспорядке, Аня вспыхнула и быстро прикрыла голову серым куском ткани, закрывая себе лоб. — Bist du in Ordnung? * — спросил офицер и бережно взял руку Анны в свою, передавая стакан с водой. Анна отстранилась и приложила стакан к губам, настороженно поглядывая на мужчину, а потом отвела взгляд в сторону, вниз. Мерзкое и непонятное чувство сжало сердце внутри. Аню насторожило то, что герр Байльшмидт обращался к ней на «ты». То, что она оказалась здесь — это было ещё подозрительнее. Скорее, она бы очнулась от резкого удара кнутом надзирательницы, чем здесь. К чему такое внимательное отношение? Брагинскую мутило от догадок. Еще более неприятным было легкое прикосновение пальцев немца к её руке. — Danke, — сказала Анна, быстро вскочила и вырвалась из комнаты, оставив герра Байльшмидта одного в полном удивлении. «Боже, как меня угораздило упасть… Чёрт немецкий, пропади пропадом. За руку хватает… Как это ужасно», — судорожно мыслила Анна за работой.

***

Засыпая, Анна думала о прошедшем дне. Руки окоченели, а ноги всё еще ныли от долгого стояния. С завтрашнего дня фрау Эльза отведёт её на новое место — что-то нужно перевести. Анна вздохнула, растворяя в воздухе капли надежды, что на новом месте будет легче, чем на гудящем заводе за станком. Брагинская вспомнила свой обморок, то, как она ушиблась головой, жесткую кушетку сторожа, теплое прикосновение тонких пальцев герра Байльшмидта, которое словно обожгло. Почему он до сих пор здесь? Почему он остался со своим братом-комендантом? И зачем все эти знаки внимания?.. Анна прятала взгляд, стараясь как можно ниже опустить лицо, чтобы только он не заглядывал ей в глаза. Брагинская глядела, как мирно спит младшая сестра — хотя бы за нее она была спокойна. С самого первого дня плена неразговорчивая от природы Наташа замкнулась в себе еще больше. Здесь было просто невыносимо. Это помещение нельзя было даже спальней назвать. Общая тюрьма, плен. Кто-то тихо плакал, а у кого-то во сне вырывались стоны, как у больных в лечебнице. Легкие сжимались от духоты, влажности, пыли, запаха металла, пыли и гнилой брюквы. Анна долго не могла заснуть. От голода было даже больно. Она уже давно не обращала внимания на голодное урчание желудка. Сухой хлеб и полугнилые овощи — вот и весь рацион. К концу дня Анна просто выбивалась из сил, как и все другие. Но заснуть с осознанием, что завтра вновь повторится весь этот ад, было тяжело, несмотря на переутомление. Брагинская вздрогнула от шороха, от странного звука, будто что-то тяжелое упало на пол. Анна повернула голову: её соседка Варя наклонилась, чтобы поднять это что-то. — Варя? — Анька! Ты чего? — тихо зашипела девушка, пряча под тонкое одеяло упавшую вещь. В темноте Брагинская не разобрала, что это был за предмет, но звук при падении напоминал треск упавших бусин. — Проснулась вот… — ответила Анна. — Что это? Что упало? — Тс-с! Тихо ты, девчонок разбудишь. Ничего такого… — Это бусы? — не отступала Брагинская. — Любопытной Анне на базаре нос оторвали. — Ну, не хочешь — не говори, — Анна отвернулась. — Э-эй, да не обижайся! — девушка вынула из по подушки бусы. — Это янтарь. Только никому не говори… Пожалуйста. — Никому не скажу. Зачем мне говорить?.. — Смотри у меня. Помалкивай! — Варя, откуда они у тебя? — Секрет. — Кто подарил? — Ни за что не угадаешь, — Варя покачала головой и спрятала бусы под подушку. — Тебя никто не обидел?.. — Э-э! Нет, конечно. Здесь не так плохо, как кажется. Если дальше так пойдет, мне что-нибудь еще подарят. — Что пойдёт? Как? О чём ты? Варя не ответила, а только хихикнула в ответ. Анна пробормотала: «Спокойной ночи», зевнув, и повернулась на другой бок. Смутные догадки поселили в ней беспокойство. От них становилось противно на душе. Будто предвестники чего-то плохого закружились тревожные мысли беспорядочной вереницей. Немецкий язык, который до этой проклятой войны казался Анне таким благозвучным и красивым, теперь вызывал лишь отвращение. В гневных окриках надзирательниц немецкий казался вдвойне противнее. Их слова словно били наотмашь, звуки были грубыми и резкими. Анну бросало в дрожь, когда она слышала мужские голоса. Когда кто-то из солдат проходил у барака, у нее сжималось сердце от страха. Страх, страх, страх. Он не отпускал девушек ни на минуту. Анна была уверена, что он сможет стерпеть всё, даже побои надзирательниц, только бы никто не трогал наивную Наташу. И только бы на неё саму, Анну, не смотрел тот мужчина. Герр Байльшмидт, завод, холод — что-то ужасное, странное. Что-то из области ночных кошмаров. «Мне нужно написать письмо родным», — мелькнула у Ани мысль. — «Кто-то говорил, что можно… Сложно, конечно же, но можно. Олечка, тётя Мила, как вы там? Вы даже не знаете, где я». Ане снился сон. Как будто они с Ваней снова ходили в картинную галерею, так же, как и на первое свидание. Как будто не было войны, царило яркое лето, пели птицы. Будто бы повсюду в их маленьком городе цвела сирень, а воздух был пропитан ароматом цветов. Они смеялись, гуляли, взявшись за руки. А потом грянул гром, и Брагинская проснулась: ранний звонок на подъём. Иван по-прежнему вздрагивал при каждом залпе. По мерзлым холмам катились стальные махины, разнося смертоносными выстрелами оборонительные сооружения. А сверху, обрамленные темными тучами, проглядывали светло-голубые куски неба. Иван иногда смотрел в небо и вспоминал Аню. Сколько ещё будет продолжаться эта проклятая война? Сколько еще солдаты будут встречать утро с ощущением, что этот день будет их последним? Что может быть страшнее?

***

— Слава Богу… Как хорошо, что ты со мной, Оля, — говорила Мила Орловская старшей дочери. Её губы трогала слабая улыбка. Ольга только кивала в знак согласия, пряча от матери свои слёзы. С тех пор, как исчезли Аня и Наташа, мать стала совсем плоха. Ольга предлагала ей лечь в больницу, так как она уже практически жила на работе. Лекарств не хватало, жители стали чаще болеть. В городе стало совсем голодно. Эта зима казалась им самой суровой и самой страшной. Мила жаловалась на боли в сердце. От переживаний за детей они усилились. Мила не хотела в больницу, хотя ее состояние с каждым днем становилось только хуже. Слезы давно были уже выплаканы до последней капли. Ольга хмурилась, вспоминая, как из отделения вывозили умерших на мерзлых каталках. Они нарушали своим скрипом печальную тишину, как и непрекращающийся кашель.