***
Невольных пассажиров из телячьих вагонов разгрузили по грузовикам и их отвезли в распределительный пункт. Там пожилые мужчины и женщины в белых халатах осмотрели каждую из девушек. Анна долго не могла забыть того унизительного медицинского осмотра — они заглядывали невольным пациентам в рот, заставляли раздеваться. Брезгливая Брагинская кусала губы от гнева и стыда. После довольно продолжительного времени половину из них куда-то отвезли, а оставшейся половине сказали сидеть и ждать транспорт до лагеря под зорким присмотром офицеров. Их было двое. Один из них очень громко говорил, обсуждая со сослуживцем окружающую их публику и порой говорил такие слова, отчего щёки Анны покрывались стыдливым румянцем. Девушка хотела вступиться и высказать нахалу всё, что думает, но страх заставил её молчать. Позже они заговорили о бауэрах. Анна прислушалась — оказывается, вторую половину решили продать в услужение немецким зажиточным господам. — Аня, смотри! Буржуи немецкие! — позвала подругу Варя, глядя в окно. — Почему так?! — Если нас отвезут на работы в лагерь — придется туго. Почему нам не дали шанса?.. Наверняка у них работать легче, чем на заводе… Анна, нахмурившись, подошла и спросила у офицеров, почему их разделили и не показали бауэрам. Но они только посмеялись в ответ. Девушка вернулась на свое место, села и уронила голову на руки. В висках стучала тупая боль. И Брагинской не хотелось ни о чем думать, а только заснуть и проснуться дома. Её глаза слипались от усталости. В помещение, где было и без того тесно, запустил еще группу девушек. Анна вскрикнула — среди них была… Наташа. Маленькая сестричка испуганно озиралась по сторонам и тёрла ладони, пытаясь согреться. — Наташа?! — воскликнула Брагинская. — Анечка! — девушка бросилась обнимать кузину. — Анечка! — И тебя взяли?! — Угу. Пришли в дом и забрали. — у Натальи из глаз потекли слёзы. — Анечка, как хорошо, что мы встретились! Никуда не отпущу. Скажи, мы будем вместе, правда? Анна ещё крепче сжала Наташу в объятиях. Вдвоем им было уже не так страшно. Наташа Орловская с детства была влюблена в Брагинского — осиротевший мальчик казался ей удивительно добрым и красивым, но для Ивана наивная и капризная Наташа оставалась всегда младшей сестрёнкой… Орловская пыталась подавить в себе зависть. «Ведь это плохо злиться на чужое счастье», — решила Наташа. Началось это три года назад, тогда, когда в их город приехала учиться двоюродная сестра — москвичка Анна. И с каждым днем Наталья со светлой грустью подмечала, как смотрят друг на друга Аня и Иван.***
Лагерь, куда их привезли, представлял собой несколько вытянутых прямоугольных зданий с небольшой площадкой. На высоком заборе, как акульи челюсти, скалилась колючая проволока в три ряда. Их отвели в большую комнату с тесно поставленными друг к другу двухэтажными кроватями, барак. Отвели под душ, выдали новую одежду. Анна чуть не задохнулась от негодования, когда увидела, как её тулуп и меховая шапка были тайком спрятаны одной из надзирательниц в сумку.***
Анна проснулась от резкого звенящего звука и нехотя потянулась. «Что такое?» — мелькнула первая мысль. Брагинская искала сонными глазами знакомые стены, мебель, но вокруг стояли высокие кровати — нары. Анна потерла глаза кулачками и ещё раз огляделась. Чувство, что она всё ещё в родном доме не покидало девушку еще несколько минут, пока не пришла низкорослая пожилая надзирательница-немка. Она сказала что-то невнятное и подозвала вторую, которая на ломаном русском языке объяснила, что с сегодняшнего дня каждый день они будут уходить на работы, а возвращаться вечером. Ещё они вручили новоиспеченным работницам маленькие книжки — разговорники и сводки правил. Завтрак не оправдал надежды пленников. Анна печально повертела в руках тонкий ломтик хлеба и подтаявший кубик маргарина, а потом поморщилась, отхлебнув черной мутной жидкости, выдаваемой за кофе. Наташа нехотя пережевывала жесткие куски и рассматривала на своей форме странные буквы «OST» в голубой рамке. — Аня, а что это такое? — Это значит «Ostarbeiter». Работник с Востока. — Я не хочу помогать немцам, — сказала Наташа. — Я тоже не хочу. А кто нас спрашивает, — буркнула Брагинская и посмотрела сестре в глаза. — Послушай меня, милая… Видишь, что тут написано? За нарушения правил, за безделье… Видишь эту строчку? За побег — главное... За всё такое могут отправить в лагерь смерти. А там и расстрел... Наташа! Я не хочу тебя терять. — А как же ты? — у Орловской по щекам потекли слезинки. — Как-нибудь. Всё пройдёт. Всё будет хорошо.***
— Ну что, страшно? Иван хотел обернуться на вопрос товарища, но вдруг схватился за голову зажмурил глаза на секунду. В окопе стало вдруг темно. Сверху дымилась медленно двигающаяся резина танка. Мёрзлая земля обрушилась солдатам на головы. Пахло сыростью. — Это твоя граната не долетела. — А ты знаешь, что, когда танк проедет, будет обстрел? Танк проехал, и Иван увидел, как его сослуживцы зажмурились в ожидании скорой смерти. Брагинский взглянул на небо: оно было серое, все покрытое темными грузными тучами, которые двигались очень стремительно. Вдруг из-за туч показался черный истребитель. Сначала он напомнил просто большую черную ласточку, и Ивану хотелось думать, что это была птица. Истребитель опустился чуть ниже и полетел по горизонтальной линии по направлению к ним. Брагинский вынул из нагрудного кармана металлический крестик, который ему подарила Мила, приемная мать, и пожелтевшую фотокарточку Ани. Жена-невеста была запечатлена еще в самом начале их знакомства, когда она только-только приехала… Иван вспомнил, что платье у нее было светло-розового цвета, а фотографировала её Оля. Увы, фотокарточка не могла передать редкий цвет Аниных глаз. Брагинский сжал крестик в руке и еще раз поднял глаза на небо: истребитель был над ними. Один товарищ крепко выругался. Другой спокойно закурил. Третий, самый молодой, заплакал… Истребитель спустился ниже, но пролетел мимо. — Братцы! Ещё поживём!***
Первый день на заводе тянулся неестественно медленно. Анна, как и все невольные работницы, сначала боялась даже подходить к станкам. Постоянно слышались гневные выкрики надзирательниц. Брагинская сглатывала, чувствуя, как урчит живот. Даже двухгодичная картофельная диета показалась ей райской по сравнению со скудным питанием в лагере. Брагинская была рада за Наташу — её направили в соседний цех на ткацкое производство. Это казалось немного лучше, чем возня с непонятными деталями.***
Они возвращались в лагерь шеренгой, возглавляемой надзирательницей. Замыкала шествие другая пожилая толстая немка. — Смотри, смотри! — Варя усмехнулась и легонько толкнула Анну в плечо. Анна, погруженная в свои печальные мысли, встрепенулась и повернула голову в сторону, куда показывала подруга. Незаметно для охранниц, спрятавшись за углом, на шеренгу с нескрываемым любопытством глазели комендант и еще какие-то офицеры. Варя пыталась сдержать улыбку, но уголки её губ сами расползались в стороны, и она прикрывала рот ладошкой. Комендант, герр Гилберт Байльшмидт, белобрысый молодой человек, внимательно смотрел на Варю, а потом тоже ей улыбнулся. Анна нахмурилась: Байльшмидт внушал ей страх. Рядом с ним стоял другой мужчина — он был выше, чем комендант, но чем-то напоминал его. Брагинская вздрогнула — это был тот самый офицер, который стоял на «воротах». Анна крепче схватила сестру за руку и вместе с остальными скрылась в сером здании лагеря и она, естественно, не слышала разговора герра Байльшмидта со своим младшим братом: — Людвиг, только погляди, какие милашки! — Гил, ты разве не знаешь указаний?! Проход без присмотра надзирательниц запрещён, как и любые контакты с… Женщинами с Востока. — Плевать. С бабульками можно договориться. Людвиг, ты зануда. Я видел, как ты заинтересовался. Да, да, и не надо притворяться, что у тебя не возникло этой мысли! — Замолчи, не желаю ничего слышать, брат. Ты сам проявляешь такой энтузиазм, словно ты женщин никогда не видел. — Сам первый и побежишь. — Мы на службе. Мы не должны опускаться до русских… — А как же та милашка, о которой ты рассказывал? Откуда она знает немецкий, интересно?.. Она, кстати, сейчас была среди них! У тебя покраснели уши! Тётя Гретхен говорила, что у русских растут рога на голове, и они не понимают человеческую речь! Мне так смешно. Гилберт замолчал ненадолго, и улыбка исчезла с его лица. — Ты хорошо устроился. И тебе повезло, что я — комендант лагеря. Наслаждайся жизнью, пока ты в тылу. В тепле. У тебя есть еда. Ты здоров… Я вспоминаю вести о Сталинграде. Ты помнишь, там погиб мой друг… На морозе. Раненый, голодный. Я к тому, что надо жить так, чтобы перед смертью не сокрушаться о том, чего не успел сделать. — Боюсь, что я тебя не понимаю, Гил.