Рифмы противоречий

Влюбляются не в лица, не в фигуры, И дело, как ни странно, не в ногах. Влюбляются в тончайшие натуры И трещинки на розовых губах. Влюбляются в шероховатость кожи, В изгибы плеч и легкий холод рук, В глаза, что на другие не похожи, И в пулеметно-быстрый сердца стук. Влюбляются во взмах ресниц недлинных И родинки на худеньких плечах, В созвездие веснушек чьих-то дивных И ямочки на бархатных щеках. Влюбляются не в лица, не в фигуры — Они всего лишь маски, миражи. Влюбляются надолго лишь в натуры, Влюбляются в мелодии души. © Шаркунова Анна Ситуация, в которой оказалась Анна, кажется, была нелепой с самого начала. Потому что Анна в неё категорически не вписывалась — и всё тут. Всё началось с конкурса. Анна, закончив университет, благополучно трудилась в некрупной редакции «Будни Ростова» целый год. Редактор её хвалил, и пророчил ей прекрасное будущее, пространственно рассуждая о том, что полна самородками русская земля. Возможно, именно это и мотивировало скромную и неуверенную с себе девушку поучаствовать в конкурсе молодых корреспондентов московского интернет-издания «Мегаполис». На победу Анна и не надеялась. Внутренний голос противно шептал: «Ну, конечно. У них там в Москве таких самородков, как собак нерезаных». Но Анна всё-таки решилась попытать удачу. И она ей улыбнулась. Пришлось пройти несколько этапов конкурса, но победа досталась Анне, и её пригласили в Москву работать. Конечно же, была и эйфория от неверия в происходящее, и чувство падения в кроличью нору — чудесную страну Московию. То, что Анна не вписывается в мир гламурных подонков, стало понятно сразу. На их фоне она была вся слишком: слишком полная, слишком провинциальная, слишком наивная. Дело было даже не в лоске, которым искрились её новые ухоженные и худые коллеги, а во взглядах на жизнь. В их спектре было слишком много оттенков, тогда как Анна очень чётко видела разницу между синим и красным. Но хуже всего отношения складывались с главным редактором. В высокого и красивого Максима Валерьевича были влюблены все без исключения, даже уборщицы. Темные волосы, аристократический нос, тонкие губы, и холодные серо-голубые глаза, делали его похожим на голливудского актера. Таких мужчин Анна раньше не видела, а может, не замечала? И поэтому Максим Валерьевич невольно обзавелся ещё одной поклонницей. Хотя в начале он просто не замечал новую сотрудницу, и обратил внимание лишь тогда, когда Анна позволила себе вольность. Дело в том, что у Анны было хобби, она писала стихи. И к очередной статье о благотворительном вечере, больше Анне ничего не доверяли писать, она в эпиграф вставила своё четверостишье. На ковёр её вызвали на следующий день. Максим Валерьевич, смерив её хмурым взглядом, произнес: — Значит, это ВЫ? — его широкие брови были сведены к переносице. — Мда-а, уж, — он нажал на кнопку селекторной связи. — Анастасия, соедини меня с отделом кадров, немедленно! — возникла пауза, а Анна силилась вспомнить, что же она такого натворила? — Серёг, здорова! Объясни мне, что происходит вообще? Ты стал набирать сотрудников прям из кондитерской напротив? Да, да… новенькая. Ладно рыжая и конопатая, ладно толстая, так ещё и энтузиазма полна до краёв. Стишочки свои приписывает, — на том конце провода ему что-то ответили. Максим Валерьевич расслабленно рассмеялся, откинувшись в кресле. Анне казалось, что земля ушла из-под ног, и в данный момент она подвешена в невесомости. Во-первых, так откровенно ей никогда не хамили, и она, как все люди такого покроя, сейчас пасовала, и растерянно хлопала глазами. Во-вторых, она совершенно не понимала, чем могли не понравиться её стихи. К слову сказать, писала Анна с детства, и очень этим хобби гордилась. У неё даже были поклонники в родном Ростове. Её даже приглашали на поэтические вечера, послушать самого автора. — Но… Я хотела как лучше… — промямлила Анна. Но её грубо перебили: — Тут я решаю как, кому, и где лучше! Свободна! И имей ввиду — никакой самодеятельности впредь! Ясно? — холодный взгляд скользнул по рыжим кудрям, округлым выпуклостям. — Пфф, периферия. Не в «Колхозный вестник» пишешь. За свой стол Анна добралась на полусогнутых. На плечи давило всё: и собственная никчемность профпригодности, несовершённость внешности, и самооценка, которая пудовой гирей висела на шее и тянула вниз. Подумать только, ведь Анна даже слова в свою защиту не произнесла. Максим Валерьевич и рта не дал раскрыть. А что бы она сказала? «Простите меня за мою некрасивость»? Бред! Но, как ни странно, подобное отношение самого красивого мужчины на планете Земля Анну стимулировало на свершения. Она начала штудировать статьи коллег, особенно тех, которые были на хорошем счету у начальства. Они писали на злободневные темы, были остры, прямолинейны. Анна для себя ухватила главное: острая статья не должна быть затянута. Всё должно быть кратко, по факту, и бить не в бровь, а в глаз. Вредный Максим Валерьевич отметил изменения в свойственной ему манере. — От уксуса — куксятся, от горчицы — огорчаются, от лука — лукавят, от вина — винятся, а от сдобы — добреют. Видимо наша жрица расширила своё меню, — громко, видимо, чтобы Анна услышала, прокомментировал он последний выпуск. Он стоял, окруженный сотрудниками, возвышаясь над ними на целую голову, и они в прямом смысле слова заглядывали ему в рот. Анна подавила в себе детское желание показать язык строптивому начальству. Да, некогда ей было, хоть и давали ей задания уже по-серьёзнее, но благотворительные вечера пока так и оставались за ней. За время, проведенное в Москве, Анна стала меняться. Ей подобрали стрижку для непослушных медных кудрей, гардероб пополнился интересными вещами, макияж подчёркивал изящность длинных ресниц и зелень цвета глаз. В свободное время Анна общалась с творческой прослойкой столицы, посещала поэтические клубы, слушала бардов, знакомилась с художниками, фотографами. Анне казалось, что она вполне самодостаточна, пока в поле зрения не появлялся Максим Валерьевич. Сохранять невозмутимость становилось всё сложнее, и Анна чувствовала, что уже на грани срыва. Это было почти ежедневным ритуалом. Он часам к десяти являлся в их кабинет поглумиться над ней. И её коллеги, с которыми были дружеские отношения, в этот момент становились её лютыми врагами, смеясь над шутками главного редактора. Словесные перепалки между Анной и Максимом с каждым разом становились злее и горячее. — Куда вы так спешите каждый вечер? — он презрительно улыбался, глядя на Анну, хищно расставив руки на её столе для нападения. — Личная жизнь? Нашёлся ценитель пышных форм? — он с вполне искренним интересом уставился на Анну. — Ваше самомнение не перенесет столь наглый ответ, но это не ваше дело, — ответила Анна, оторвав взгляд от компьютера. Было непонятно, понравился ему ответ или нет, однако он ещё шире и ещё плотояднее улыбнулся. — Хотелось бы посмотреть, у кого на тебя встает? — его улыбка-оскал обнажила ряд белоснежных зубов. По кабинету прошелестели смешки. — Кто-нибудь будет кофе? Никак не проснусь сегодня… — посетовала Анна, встала и, накинув палантин на плечи, ретировалась из кабинета. Сегодняшнюю словесную дуэль Анна проиграла. Глаза жгли злые слезы. Было ужасно обидно и больно физически. И стыдно. Как он посмел сказать такое? Зачем? При людях. Унизить её в сексуальном смысле было полной низостью. Откуда эта ненависть к ней? Как может он, образованный человек, наделённый властью, отпускать подобные оскорбления к человеку, который не сделал ему ничего плохого? В красавицы Анна никогда и не лезла. Полной она была всегда. Да, она не пользовалась популярностью у противоположного пола, но ей и не нужно было это. В школе её уважали и ценили за добрый нрав и за её стихи. В университете к ней тоже все хорошо относились, потому что не считали соперницей. Но сейчас вдруг пожалела, что она толстая и рыжая. Ей была не нужна красота для привлечения внимания этого напыщенного индюка Максима Валерьевича. Но всё же было бы лучше, если бы он её не замечал.