4Э, Новый Ресдайн: Прощение
1. Новый Ресдайн - реальность, сформированная усилиями Нереварина-Хортатора, Заводного города бывшего бога Сота Сила и… ментальным гением Дивайта Фира, обычного мера. Отслоенный снорукав; новая версия мира; новое тело перелинявшего Дракона; карманный план Обливиона, но не Обливиона, а Нирна - что именно это такое, не знают даже те, кто сумел его создать. В метафизике случившегося ещё предстоит разобраться. Понятны только три вещи. Точка отсчёта времени - приблизительное начало Первой Эры, но лишь по положению звезд на небе и состоянию природы. Некоторые вещи всё ещё похищены мотыльками, а некоторые - на удивление сохранны. Точка отсчёта пространства - Красная Гора; от опустевшего сосуда Барабана Судьбы Новый Ресдайн растёт волнами, и теперь Заводной Город, помещённый на место Сердца Лорхана, контролирует вдохи и выдохи. Нереварин-Хортатор, горбоносый Телванни Ллеран Атерас с примесью двемерской и даготской крови, увёл с собой в этот странный вывих бытия верных себе данмеров всех Шести Великих Домов. С ним ушли и АльмСиВи - лишённые божественности, но не сил или амбиций. Каждый, кто очутился в этом странном знакомо-незнакомом мире, по-прежнему связан со своим прошлым, с Обливионом, со старыми чарами, но имеет возможность разорвать эти связи. Как несколько чародеев дома Дагот, например. Темпоральные скачки дали для многих любопытные эффекты - например те, кто были на момент Первой Эры кимерами, обрели своё изначальное состояние. Сота Сил, например. Эндас Дагот. Или Дивайт Фир… 2. Поставленный перед необходимостью где-то поселиться, ничего о грибных башнях Дивайт и слышать не хочет. Сота Сил предлагает ему удобную резиденцию (разумеется, _вне_ Заводного Города), но Дивайт отказывается, так же как и не горит желанием переделывать свой мета-аурбический бункер подо что-то жилое. Более того, он его взрывает, наведя страх на все джунгли на северном побережье. Потом Дивайт покупает дом, самый обычный, в старо-велотийском стиле - только с возможностью транспортировки и установки там, где ему хочется. Новая валюта еще не установилась, потому Фир делает это за ценную услугу лично Хортатору. Когда дом обретает необходимое место в пространстве, Дивайт попросту запирается там вместе с Багарном, потому что только на это и хватает оставшихся сил. Железный Дивайт Фир так необычно для себя тих, даже его магическая аура словно свернулась и подёрнулась зимним льдом. Это обманчивое впечатление, но пока всё так. Сота Сил присылает ему пару даров с некоторым медицинским подтекстом, но ответа не получает и отстаёт. Атерас не вмешивается. У него и без Дивайта много дел. 3. Момент возможности сближения с кем-либо Фир оттягивает. Обставляет дом, выспрашивает четырёх “клонов”, хотят ли они перестать быть… клонами. Они переглядываются и говорят, что да, но всё равно не покинут “отца”. - Вы так думаете сейчас. Возможно, вы возненавидите меня. Но здесь новый мир, и я не хочу больше жить так, как жил раньше. И вам не стоит. Ваше состояние исключает возможность здравого выбора; потому я дам вам иное... Он готовит их к изменению - давно уже продуманному и просчитанному. И когда проводит все четыре операции, оставляет “дочерей” поправляться в Храме, под присмотром врачей Архиканоника и личным надзором Эндаса, что начал практиковать даже среди простых меров. Когда они осознают себя, Дивайт придёт навестить их обязательно, но до тех пор лучше им даже не помнить о нём. Конечно, правда будет им напомнена и воспоминания вернутся - по желанию. Альфа, Бета, Дельта и Уупса получат нормальные имена, станут красивыми и умными женщинами - и без сомнения, хорошими чародейками. Если кто-то из них по-прежнему назовёт Дивайта отцом… он будет рад. Но лучше им пройти будущий сложный период отдельно. Это тяжёлое решение, но так правильно. Дивайту Фиру хочется отпустить всё; сбросить, как старую кожу, и вместе с этой кожей сбросить страх, который пришёл к нему нежданным - и поглотил всего. В день, когда дел больше не остаётся, кроме тишины и покоя в новом доме на берегу озера Амайя, противоположном тому, что выбрал себе Векх, он рассматривает лицо Ягрума так пристально, словно боится, что тот растворится, расплывётся, как плохая иллюзия, и снова станет прежней… тушей. Даже сидеть рядом - просто сидеть - небывалое. Сидеть в собственной спальне, неловко предчувствуя неизбежность попытки контакта - страшно. Всё время, пока Дивайт метался туда-сюда, Ягрум собирал информацию о том, что пропустил в истории; он помнит корпрусное прошлое плохо - первые годы, не больше. Остальное померкло, стёрлось вместе с видоизмененными клетками. И к лучшему. Дивайт гладит его по щеке, водит пальцами по шее, но не может справится с эмоциями. Даже поцеловать не может, начинает дрожать. К горлу подступает ком. Сам Дивайт помнит всё; и самого себя помнит уже постаревшим, хоть и крепким. Вернувшиеся золотой тон кожи и пигмент волос всё ещё чужды. Было просто держаться, не имея надежды, только факты и задачи. Теперь их нет, и на том месте удивительно хищная пустота. - Закрой глаза, - просит двемер. Дивайт повинуется. Чувствует, как ему расшнуровывают воротник; мягкие губы касаются ключицы, шеи. Фир сглатывает и начинает дышать всё чаще; Ягрум расплетает ему волосы (почему-то ему всегда они нравились), продолжает гладить по груди, выцеловывать напряжённые венки, пульсирующие тяжёлым молотом... Пересаживается Дивайту на колени, лицом к лицу, хочет заставить его лечь… Тот сопротивляется, давит ладонями на плечи, отталкивает, но только чтобы обнять - скорее схватиться, как утопающий за обломок доски. Спрятать лицо. Избежать этих касаний, слишком открытых. Слишком ярких; их сейчас чересчур много… не ласкают, ранят. Почти пыткой становятся. - Тот, что подарил мне тысячу фасетчатых глаз внутри сердечного купола, - сдавленно шепчет Фир, наконец имея возможность говорить на кимерисе и использовать старые идиомы родом из когда-то молодого мира. - Тот, кого нет воздуха и звука назвать. Мой… мой latta, мой… Слова умирают, на каком бы языке они ни были; он забывает, что нужно говорить что-то. Он не хочет говорить. Слушать дыхание - наконец без хрипов; слушать биение сердца - в нормальной груди; ощущать под ладонями мышцы и гладкую кожу, а не уродливые опухоли; линии безупречно сделанного гиперагонального шрамирования, отмечающего высокий ранг, так и манят пальцы... Ягрум теперь не носит бороду; мешает, напоминает о прошлом. Он так красив; он… нет, даже не так, попросту невозможен, это сон. Дивайт впивается ему ногтями в плечи, скребёт по лопаткам, медленно обтирается носом о его скулу, челюсть. В его неимоверно долгой жизни были и эмоциональная близость без плотских связей, и секс без особенного чувства, и нечто иное, но прошлое унесло их. Унесло всё. Мужчин, женщин, созданий... И Ягрума он выдернул из времени сам, своими руками, умом, силами, гарпуном собственной души -- и теперь, привычный, что ничего не дается просто так, смертельно испуган успехом. Явится ли судьба, чтобы забрать то, что уже почти отняла однажды?.. Когда-то у них и так было ничтожно мало - даже не счастья, так, странной привязанности; а вот болезненного, хромого и вынужденного - сотни лет, за которые все фантазии о возможных “да” и “нет” были проиграны в уме миллионы раз и успели обветшать и распасться. - Эй. Не так сильно, - Ягрум шевелится, боясь спугнуть, но решительно. Дивайт стиснул его слишком крепко, и теперь отпускает, полный смущения и странной грусти. Поднимает веки и снова вздрагивает, видя собственные руки не серыми. Хорошо было бы вернуться в ТО время. И по сути происходящего, он вернулся. Но душа - ещё нет. - Что с тобой? - тихо спрашивает двемер, гладит его по груди, отводит волосы с плеч. Фир просто не умеет отвечать на такие вопросы. Никому в голову не приходило их задавать; что с ним, он прекрасно знал всегда сам, потому это не нуждалось в оглашении вслух. Дивайт Фир всегда чинит себя без посторонней помощи; это аксиома. Но что делать, когда диагностический прибор выпадает из рук?.. Вместо ответа Дивайт наконец тянется за поцелуем, но выходит смазано; Ягрум не настаивает, потом снова переключается на то, чтобы касаться шеи - едва ощутимо, ласково, так, что от его дыхания по всему телу разливается истома и слегка встают дыбом волоски на руках... Не настаивает ни на чём, кроме того, чтобы лечь спать вместе, и когда Дивайт соглашается, ликует. Знает, что нужно молчать и не смотреть слишком пристально, когда тот пытается снять одежду и так и не может заставить себя остаться нагим. 4. Там, ночью, в темноте, Дивайта и прорывает. Кошмар снится ему снова; в нём всё рушится, ломается, и он - просто старый мер в Обливионе, который знает, что Вварденфелла больше нет, Корпрусариум затоплен, и все, кто был ещё хоть как-то дорог, мертвы или пропали без вести. Все, кто не имеет значения, уверены, что ему есть чем заняться, с его-то интеллектом, и он выживет, конечно… не сломается. Но он на грани там, в этом сне, сбежавший от Красного Года в план Мерид-Нунды только затем, чтобы прогуляться в какой-то другой, и потом ещё и ещё… бежать, чтобы не возвращаться на искалеченный Нирн. И когда он просыпается от того, что Ягрум повернулся и толкнул его локтем; когда вспоминает в полу-пробуждении, как оперировал его, как удалял половину тела; как увидел в первый раз обезображенным, и вынужден был с тех пор касаться в перчатке; когда память ударяет его наотмашь острым скальпелем, то Дивайт тихо воет в расшитую шипами и азурическими соцветиями подушку, уже не в силах контролировать столь надолго отложенный ужас. Ягрум просыпается. Обнимает его за плечи, но натыкается на мощнейшую силовую стену; а потом та лопается, и Дивайт опрокидывает его на лопатки сам. Целует неистово, жутко, истерично, не стесняясь проявлять интерес ни к одной части его тела; не реагирует на слова, но отвечает - и отвечает щедро - на любые касания и жесты. Ягрум направляет этот шторм; для Фира действовать телом и магией - почти одно и то же, когда он не задумывается, но и Ягрум Багарн когда-то был тональным архитектором. Ему всё нравится. Даже необходимость в этот раз просто не мешать; дать себя осмотреть, опознать, отметить. Даже парализовать, потому что в какой-то момент Фиру зачем-то понадобилось изучить выражение его лица застывшим - видит он в темноте отлично, и потому чудит напропалую. Нерастраченный жар разгорается постепенно, но грозит начать плавить любой металл… Ягрум, затаив дыхание, впивается глазами в каждую меру кожи, когда Дивайт садится, чтобы сбросить рубашку; сухощавый и такой знакомый, не имеющий иных татуировок, кроме фамильного неровного круга-гхартоки на спине и защитных гхарток-браслетов… которые теперь видны. И от которых всем действиям, что Дивайт исполняет руками, передаётся совершенно особенный заряд… Нарочно резко Ягрум сбрасывает с себя паралич, садится, прерывает ласки, сдерживая поток весьма магически и эмоционально окрашенного возмущения; сперва он думал просто поддаться, но так не интересно. Ему хочется раз и навсегда вывести чародея из душевной сумятицы, в которой тот находится с момента выхода из Анабазиса Нуля. Потому Ягрум шепчет ему на ухо нужное заклятье; что, всё ещё не научился блокировать?.. Полуобездвиженного, оставляет на подушках, а сам зажигает пару свечей, берёт необходимое и возвращается, чтобы начать собственное знакомство заново. Со стройных ног в знакомых шрамах - вот этот ему уже не известен, а в этом, косом с зазубринкой на конце, что упирается в косточку, он даже сам виноват, уронил длинную горячую деталь, и Фир тогда со смехом сказал, что такой пустяк и залечивать не будет (кимеры, как потом узнал Ягрум, любили оставлять знаковые отметины - нанесённые врагами или возлюбленными, а всё случайное сводили магией). С того, что позволяет себе сесть, неторопливо выглаживая ему живот костяшками пальцев, и низ живота тоже, и дальше, и смотреть при этом в глаза - тёмные-тёмные, как по-кимерски чёрные волосы на даэдрически-алом шёлке постели. Боится Дивайт или нет, Ягруму всё равно. Ягрум не помнит, как медленно умирал в обезображенном теле - перенос оказался к нему милостив. Он помнит другое - как искал свой народ, как наблюдал уничтожение клана Дагот и безбрежные пустоши, усеянные трупами и пирующими на них падальщиками. Помнит первые признаки болезни и осознание, что идти некуда. Только к тому, с кем так и не смог найти общего языка… о чём жалел каждую минуту после их размолвки. Дивайт тогда принял его, но их шансы дотронуться иначе, чем разумом, уже ушли. Он помнит тот единственный опыт, когда, пользуясь возможностями своего тренированного ума, они попробовали заняться любовью в магической проекции - и как отказались от подобного сразу же и наотрез. Слишком больно было потом возвращаться к реальности. Слишком. Ягрум Багарн помнит угасающую Эру Хортатора и собственные ошибки, и теперь пришёл - был приведён! - на рассвете новой эры и возможного искупления. Всё, что между - не должно мешать ему. Дивайт сделал что-то, что для не бога и не даэдра считалось невозможным. Меньшее, что можно ему подарить - его самого. Ягрум так и не умеет ничего особенного в постели. Жена совершенно не интересовалась подобным, а с мужчинами не было иного опыта, чем те быстрые, задорные, но всё-таки неудобные встречи четыре, даэдра их дери, тысячи мудацких лет назад в укромных уголках Города-Завода с самим Фиром. Потому бывший тональный жрец делает всё так, как может - старается быть внимательным (не в изощрённости дело сейчас) - и только подготовив Дивайта, решается посмотреть ему в глаза. Тут же снимает чары - и накрывает его тело своим, удерживает руки, унимает панику. Берёт его лицо в ладони, целует снова и снова, даёт наконец волю тому, о чём так и не сказал тогда… когда пришёл к нему в лабораторию, уже изуродованный. А потом всё не имело смысла. На разгон времени больше нет; тела справятся, остальное... В момент соединения они оба теряют способность воспринимать события связно; остаются только вспышки. Короткие ногти, вогнанные в кожу; чары, проходящие по всем сосудам; нематериальный огонь, мерно разгорающийся и мерно угасающий. Раненые, жадные стоны, которые Ягрум наконец слышит в полной мере - не было у них возможности сделать всё так, как надо, никогда; Дивайт так и остался для двемера-нарушителя запретным кимерским гостем из мира Наверху, который даёт попробовать удовольствие, но никогда - насытиться им, а обстоятельства отбирают ещё больше деталей. Нчулефтингт был строг и безжалостен, оставляя им лишь крохи времени, пространства, интимности... Трогать его - но никогда не раздевать полностью; трахать его - и не знать, как звучит его голос в самые яркие моменты; доставлять ему удовольствие - и не иметь возможности даже принять в рот, не то что проглотить семя. Проверки на физическую и аурическую чистоту каждый день... Настоящее и полное ощущение теперь тоже кажется сбывшимся сном - запах его волос, вкус обласканной солнцем кожи, срывающиеся с губ частые выдохи, обнаженность, сумасшедшая, кипучая энергия, свобода… свобода быть, которую ему нужно теперь вернуть. Помочь реконструировать и воссоздать в себе, раскрыть, усвоить как имеющую право принадлежности. И не дать ему утонуть сейчас, соскользнуть не туда; Ягрум понимает, что делает. Не даёт включить ум, и это работает. Работает хорошо; Ягрум ещё долго будет вспоминать, что успел увидеть - что успел почувствовать, пока Фир не контролировал вообще ничего, раскрытый - и такой незаслуженно нетронутый, словно всё это время, кто бы ни был с ним, его боялись больше, чем желали. Дивайту требуется действительно много перед тем, как он наконец может освободиться - от напряжения. От семени. От страха. От сомнений. Инерций. Старого, засевшего где-то в крови горького чувства неверия, что кто-то всё-таки сможет быть с ним рядом в полной мере - не уязвимым звеном, не просителем, не ищущим пользы или удовлетворения собственных иллюзий - а равным и готовым разделить судьбу. Его судьбу; их. Осознать, рассмотреть, оценить и не сбежать. Они оба засыпают как убитые, не разговаривая, потому что сил просто нет - но спят не долго, даже свечи не успевают сгореть. Слова родятся потом, может быть, даже не утром. Им ещё многое нужно научиться чувствовать заново. Что-то - и вовсе в первый раз.Новый Ресдайн, 4Э: Прощение
26 января 2020 г. в 18:17