***
Девушки тихо шептались, сидя на подушках возле маленьких низких столов. Документ и желание повелителя, которое огласила Гюльфем хатун, состояло в том, чтобы запретить все праздники, смех, бархат, шелк и дорогие убранства. Некоторые хатун были недовольны, но все же понимали, что скорбь по великой Хасеки Хюррем сделала из Султана почти мертвого и безрадостного человека. Некоторые скорбели вместе с остальными, скрывая свою печаль в душе. Нурбану же пыталась показать всем, что она также огорчена и опечалена, хотя это явно было не так. Она носила черное платье, но не скрывала величия, поэтому на ушах висели золотые серьги, а на голове красовался изумрудный ободок. Девушка шла по широкому коридору, иногда натыкаясь на удивленные и укоризненные взгляды калф. Она шла, гордо вскинув подбородок и распрямив спину, до хруста позвоночника. Пыталась казаться той, кто достоин звания госпожи. И выходило это у нее отлично. Нурбану зашла в общую комнату рабынь, и те быстро вскочили, когда какой-то ага огласил ее имя. Опустили головы, не смея поднять, хотя иногда им хотелось посмотреть в блестящие глаза лучезарной султанши. На полпути она приостановилась, гордо взглянув на наложниц. Ее пухлые губы растянулись в ехидной улыбке, которая так быстро покорила Шехзаде Селима. — Госпожа?.. — вопросительно вскинув бровь, подошла к ней калфа, слегка склоняясь в поклоне. — Что-то случилось? — Нет, ничего, — отрицательно покачала головой черноглазая. Ей хотелось отправить всех красавиц на эшафот. Жестокая, но прекрасная султанша была самолюбива, и не терпела тех, кто превосходил ее хоть в чем-то. Однажды ей сказали, что превосходство губит. Но превосходство губило только неопытных. Внезапно ага, стоящий возле дверей, склонился в глубоком поклоне и громко прокричал: — Дорогу! Сонай Султан Хазретлери! — статная девушка, чьи рыжие локоны плавно метались при каждом шаге на плечах, облаченных в черный платок, вошла в комнату. Она резко остановилась, заметив султаншу напротив. Выпрямила плечи, холодно сжав побледневшие губы. Рабыни все также стояли, склонившись в поклоне, вот только теперь в еще более низком. — Госпожа, — слащаво протянула Нурбану, наклонившись. На ее шее блеснула серебряная цепочка. — Я как раз хотела с вами поговорить. Сонай холодно облизнула губу, сделав два шага вперед и позволительно махнув рукой. — Ну же, Нурбану. Говори. — Я бы хотела спросить у вас кое о чем. Раз уж наша вселюбимая Хюррем Султан покинула нас, оставив горевать, не могла бы я… — Она стеснительно прикрыла глаза. — Занять покои, что находятся подле ее? Рыжеволосая Султанша охнула, притворно положив ладонь на грудь. Взгляд ее потемнел и затянулся мутной пеленой. Айсу хатун, нахмурив брови, сжала кулаки и встала рядом с госпожой. Маленькая девчонка, ей было всего двенадцать лет, когда османы захватили крохотную деревушку в Сербии. Ее тут же отправили во дворец, а спустя пару лет она стала во служение молодой госпожи — дочери Хасеки Хюррем. — Нурбану, если задираешь нос — смотри, чтобы его не отрубили. Как ты вообще смеешь спрашивать меня о таком? Неужели твоя преданность матушке была ложной? Нурбану нервозно поджала губы, опустив взгляд на персидский ковер, расшитый золотыми нитями. — Султанша… — Однако ее резко перебили. — Не смей больше спрашивать меня о таком, слышишь? Помни, чертовка, этот дворец станет твоей погибелью. Думаешь, что станешь великой? Запомни, Нурбану… — Султанша наклонилась к сжавшейся девушке. — Эту игру ведешь не ты. Хочешь завоевать трон? Султанша, чей сын Мурад уже был вполне взрослым, оскалилась. Слова ей эти были неприятны, однако чего еще ожидать от младшей дочери Хюррем Султан? Только угроз. Сама же она ни на что не была способна. Худенькая, тощая девчонка, глаза которой обращались пеной у морских берегов, когда она ощущала злость и унижение. — Только через мое холодное тело. Сонай отпрянула и вскинула подбородок, почувствовав прожигающие взгляды наложниц. Они с любопытством следили за перебранкой. Дочь Султана поправила мрачное платье и, откинув черный платок, лежащий на волосах, обошла девушку, направившись вон из комнаты. Служанки последовали за ней. Дверь захлопнулась, а ага покачал головой, пробормотав: — О Аллах, упаси нас от греха…***
Михримах стояла возле кроватки сына, радостно улыбаясь, однако ее улыбка тут же исчезла из-за Рустема паши, вошедшего в уютную, богато убранную комнату, по которой расползался аромат мёда и молока. — Госпожа, — визирь почтительно кивнул, подойдя к кровати сына. Михримах сдержалась, чтобы не сказать что-нибудь колкое. Хотя, зная о связи Рустема и той синьоры Грации Мендес, она могла выкинуть такое… Но не пристало Госпоже устраивать истерики. — Рустем, я… — Ее прервал слуга, медленно постучавшийся в двери. — Войдите. — Султанша, — сделал поклон Исман ага, пытливо глянув на свою госпожу. — Султанша Сонай прибыла. Михримах все же улыбнулась и махнула рукой, кивнув. — Я жду ее. Вырвалась на свободу, — подумала дочь Падишаха, присаживаясь на край кровати. Рустем встал возле окна и склонил голову, когда дверь отворилась. Сонай вошла в комнату и бросилась в объятия старшей сестры, почти повиснув на ней. — Михримах, — тихо позвала рыжеволосая, подняв взгляд на обеспокоенную сестру. — Как мне справиться с горем? Так еще эта змея Нурбану. Ну и потрепала же она мне нервы! Комнату захотела… Мало чего ей хочется! Хитрая девка. Ее громкий голос звонко зазвучал в пронзительной тишине. Рустем слегка улыбнулся — Султанша выражала свое недовольство праведным гневом и громкими воскликами. Так было всегда. И он твердо знал, что будет и дальше. — Что снова приключилось? — луноликая вздохнула и отпустила сестру, похлопав ладонью по шелковой простыне. — Нурбану, — имя было ясным и кратким ответом. — Эта женщина не знает границ своей дерзости и наглости. Я устала, сестра. Так устала… Султанша жалостливо погладила девушку по голове, закрыв глаза. — Время непростое. Жизнь непроста, милая. Нам всем тяжело. Что было правдой, то было правдой.