Ослепительная белизна. Алый бархат. Выцветшие обои.
Треск будильника. Тедди сонно пялился в стену ещё бесконечность секунд, прежде чем повернуться и задушить звук в ладони. Вода в ванной текла ржавая и едва тёплая. Умываясь, он почти чувствовал её кислый металлический привкус. На зубах скрипели песком железные хлопья и известь. Противно. Тедди зевнул и равнодушно заглянул в зеркало. Пятнадцать мальчишеских лет безо всяких прикрас: запущенная стрижка и дюжина прыщей под русой чёлкой, покрасневшие после почти бессонной ночи глаза. Одинокий волосок на остром подбородке. Ленивый взмах бритвы заставил его исчезнуть. Свежая рубашка нашлась не сразу. Застегнув её под горло, мальчишка дёрнул кадыком. Тугой воротник вёл к недостатку кислорода: возможно, из-за него он так часто засыпал на уроках. Школьный форменный свитер с каждой стиркой всё больше напоминал мешок. Очередной нагоняй от миссис Далиды за внешний вид был неизбежен. Тедди заранее крутил в голове слова оправданий. Неизменное чувство вины за своё существование подкидывало их пачками. Пыльные часы на лестнице напомнили, что автобус подъедет минут через пять, и Тедди занервничал. По тёмной кухне гулял сквозняк. В сотый раз одёргивая невозможно мятый свитер, Тедди сполз вниз и поёжился. Безнадёжно. Мать снова забыла закрыть на ночь окна, потому в них вовсю лезла апрельская сырость. На кофе не хватало времени. Тедди приоткрыл дверцу шкафчика, долгим взглядом упёршись в медный бок стоящей внутри турки. Достань он её на плиту, шанс того, что мать вспомнит о завтраке и поест сама, увеличился бы вдвое… Бесполезно. Турка осталась в шкафчике. Стараясь потише скрипеть половицами, мальчишка заглянул в гостиную. Мать спала в кресле, раскрытая книга выпала из руки, беспомощно разметав страницы. Камин давно потух, зола и чёрные угли не давали тепла. Ничего нового. Тедди колебался. Принести одеяло, чтобы укрыть маму от тянущего из кухни холода? Вновь пришлось подниматься бы к спальням. Брать в охапку тяжёлое, пахнущее лежалым бельём одеяло. Тащиться с ним по ступенькам обратно. А школьный автобус не станет ждать, пока он кончит с этим возиться. Опаздывать, менять установленный, привычный порядок ради сомнительной, жиденькой доброты? В желудке десятком фунтов свинца улеглась противная тяжесть. Тедди поправил на плече сумку и вышел в туман апрельского утра.***
Стук колёс. Арлекин проснулся, слушая голос дороги. Очередной серый город оставался за спиной, получив свою дозу искрящихся, бурных эмоций. О Цирке в нём будут помнить долго, ещё дольше — ждать возвращения. Но вряд ли он вернётся когда-нибудь. Жар и духота. Будь в его вагончике окна, он распахнул бы их непременно. Вдохнул полной грудью густой влажный воздух раннего утра. Только всё, чем ему приходилось довольствоваться, — запертая снаружи дверь и люк шириной в десять дюймов, вырезанный в самом центре потолка. Заглянуть в него не удавалось даже забравшись на стул. Мятые простыни требовали стирки. Арлекин потянулся, повёл затёкшими плечами и лениво соскользнул с кровати. Ступни утонули в податливой мягкости лисьих шкур. Дорогой рыжий ковёр блестел десятком кончиков белых хвостов и прекрасно глушил звук шагов. Запах чужого пота на коже. Огромный бак умывальника наполнили во время стоянки, что сейчас было как нельзя кстати. Таз, мягкое мыло. Растирая смоченным в горячей воде полотенцем свежие багровые синяки, Арлекин не сдержал недовольного шипения. Боль ещё чувствовалась, вчерашний клиент платил именно за это. В отличие от Коломбины и остальных кукол, изображать боль так, чтобы поверил каждый, Арлекин пока не умел. От чего-то мерзко зудели костяшки правой руки. Кожа на них покраснела и растрескалась, будто обожжённая. Арлекин стиснул зубы, сунул руки в горячую воду, взбил мыльную пену и плеснул в лицо. Мыло пахло лавандой и мёдом, надёжно стирало следы прошедшей ночи, но нещадно щипало глаза. Правый, искусственный, жёлтый и круглый, пришлось достать и промыть отдельно. Свет сотни зажжённых свечей играл на нём бликами жидкого золота. Вода начала остывать. Промозглый апрельский ветер заглянул в вагончик сквозь крошечный люк, унося остатки духоты, заставляя трепетать огоньки свечей, а Арлекина дрожать от холода. Покончив с мытьём, он встал во весь рост перед зеркалом, откинул с лица цветные мокрые волосы. Оглядел тело, оценивая сохранность товарного вида. Привычно вернул на место глаз, провёл пальцами по губам. Ничего нового. Улыбка Арлекина, от уха до уха. Нарочитая маска радости. Болели кровоподтёки на шее, отбитые плёткой рёбра и задница. Скреблось что-то жалкое, дрожащее внутри, в районе желудка. Горько, остро, как застрявшая в мягких розовых внутренностях игла. Ничего не отражалось на лице. Кожа на костяшках правой лопнула с сухим треском. Полезла наружу белизна фарфора. Арлекин затряс рукой, хватаясь за запястье пальцами левой. Он с ужасом ждал крови, но её не было. Коломбина говорила, что это будет не больно. Коломбина томно хихикала, показывая шарниры бедренных суставов под кружевным бельём. Коломбина врала. Арлекин залился смехом.***
Очередной понедельник. Сонно. Два десятка парт. Два десятка пятнадцатилетних скучающих мальчишек. И мисс Сара в своём пыльном костюмчике, длина юбки которого стирала из юных мозгов все намёки на алгебру. Но сегодня Тедди больше интересовала муха на стекле. Несмотря на хлёсткий весенний ветер, несмотря на холод снаружи, она цеплялась лапками и висела на одном месте уже вторую минуту. Ощутив на себе укоризненный взгляд учительницы, Тедди машинально извинился и склонил голову над тетрадью. Строчки уравнений расплывались перед глазами. Бессонница напоминала о себе беспощадной тяжестью в голове. Прилечь всего на секундочку… Сквозь плотно сжатые веки пробивался свет. Белый, искусственный, яркий. Куда ярче мутной серости за окнами классной комнаты. Кажется, его звали по имени. Мягко, но настойчиво. Очень хотелось проснуться, но он не знал, как открыть глаза. Бесцеремонный толчок по плечу выкинул его обратно в класс. Сэм, приятель с соседнего ряда, хихикнул и ткнул пальцем в сторону доски. Мисс Сара взвизгнула о дисциплине. Оставшиеся десять минут урока весь класс слушал её ворчание, бросая на Тедди презрительные взгляды. Мальчишка бледнел, краснел и старался держать спину ровно. Перемена не принесла спасения. Когда все поднялись с мест, Сэм пнул его сумку и засмеялся. — Хреново быть тобой, Тед! О чём ты всё время думаешь? — На стекле сидела муха, — мальчишка нагнулся, собирая разлетевшиеся по полу учебники. — Откуда она взялась здесь в начале апреля? Сэм покрутил пальцем у виска. — Ты будто с другой планеты, чудик. Веди себя, как все, иначе продолжишь от каждого по первое число получать. И, вообще, мы так на ланч опоздаем! Тедди хотел сказать, что виной этому будут дурацкие шуточки Сэма. Хотел сказать, что вообще аппетита не чувствует и есть не пойдёт. Хотел сказать, что в гробу он видел учительское брюзжание. Бессмысленно. Собрав учебники, он закинул сумку на плечо и поплёлся в коридор. Там уже было шумно и людно. Женский класс шёл аккуратным строем мимо толпы мальчишек. Учились они отдельно, но обедали вместе, пусть их и сажали в разные концы столовой. Тоскливые мысли Тедди сменились робкой радостью. Выглядывая из-за голов, он встретился глазами с Эвой и выдавил подобие улыбки. Среди подруг она плыла, как лебедь между серых уток. Если кто и был здесь с другой планеты, так это она. Вновь некстати вылезший Сэм ткнул Тедди острым локтем в бок. — Лучшая баба из всех, что я видел в нашем захолустье, — сказал он громко и радостно. — Я бы её трахнул. Засадил по самые гланды, чтобы кричала от счастья и просила ещё. — Это неправильно… — ушам стало нестерпимо горячо. — Сам ты неправильный, — обиделся Сэм. — Тебе должно быть стыдно за то, какой ты чудик! Спорим, ты даже за руку с девчонкой не держался! Тедди уныло молчал. Женский класс занял свою часть столовой, мальчишки двинулись следом. Тедди хотелось исчезнуть. Оставить их, бросить сумку под ноги. Выкинуть колючий растянутый свитер. Плюнуть в лицо мисс Сары, отвесить пощёчину миссис Далиде. Сбежать. Когда он сел за столик рядом с Сэмом, то вновь ощутил чей-то взгляд. Эва смотрела на него с девчачьего конца столовой, без насмешки, без ехидной злобы. Бесполезно. Он не сможет сбежать. Придётся терпеть.***
Когда вереница вагонов остановилась и стук колес стих, Арлекин поднял голову от книги. Новый город. Новое представление. Щедрая доза безумных эмоций очередным разучившимся чувствовать людям. Ужас и экстаз. Он потёр фарфор костяшек правой руки. Боль прошла. За день старая кожа со всей кисти слезла струпьями, облетела сухой змеиной чешуёй. Упругая и бесчувственная новая была белой и идеальной. Как у Коломбины. Как у остальных. Пистолетным выстрелом щёлкнул замок на входной двери. Дневное заточение было окончено. Наступила пора подготовки к шоу. Прохлада и свежий воздух. Коломбина уже ждала снаружи, сидя на ступеньках вагончика. Её стеклянные розовые глаза лучились искусственной радостью. Хитрая улыбка казалась криво наклеенной на резину лица. — С добрым утром, мой милый, — Коломбина спрыгнула на землю и сделала ласточку. — Люци сказал, твой вчерашний гость был настолько счастлив, что подарил Цирку целое состояние! Арлекин спустился и протянул ей левую руку. Пальцы Коломбины были твердыми и прохладными. Он нежно коснулся их изрезанными губами. — Рад за старину Люци, до жути рад. Ладно, где мы сегодня? — Представления не имею! — голос Коломбины звенел настоящей беззаботностью. — Какая нам разница, кому дарить частички себя? — Кстати, об этом, — он показал обновлённую кисть. — Ты соврала. Это больно. Коломбина скользнула к нему ближе, прислоняясь всем телом, от бедра до плеча. Неподвижные розовые глаза заглянули в его разноцветные — голубой и желтый. — Ты ошибаешься, мой милый. Тебе не может быть больно, если твои гости этого не захотят. Тебе должно быть весело всегда, если не просят обратного. — Это неправильно… — начал было Арлекин. Коломбина рассмеялась и прижалась резиновой улыбкой к его губам. Влажный мягкий язык коснулся шрамов, требовательно прошёлся по зубам, заставляя открыть рот. Арлекин послушно ответил. Приобнял Коломбину за тонкую талию, теснее вжался бедрами. Тонкое клетчатое трико не скрывало ни дюйма её фигуры. Она отстранилась, вывернулась из его рук, отскочила на шаг назад. Легко сделала пируэт и послала воздушный поцелуй. Арлекин вздохнул. — Когда продолжение, вредина? — После шоу, если ни у тебя, ни у меня никого не будет, — ответила она. — Идём, пора начинать разминку, пока ребята ставят шатёр! Арлекину хотелось вернуться в вагончик. Оставить весь этот Цирк, пропустить шоу. Крикнуть в мерзкую рожу старикашки Люци, насколько ему надоело кривляться. Сбежать. Коломбина вернулась и взяла его за живую левую руку. Трупно-холодные пальцы сжались сильнее, чем было необходимо. Резиновая улыбка и стеклянные глаза вдруг показались настоящими, сочувствующими. Бесполезно. Он не сможет сбежать. Придётся терпеть.***
Вечер после школы. Дорога домой. Заглянуть в пекарню за свежим хлебом, затем в фермерский магазинчик у дома, за дюжиной яиц и парой бутылок молока. Пустые улицы. Тени людей на перекрёстках, бредущих с работы, погружённых в свои мысли. Головы вниз, на лицах усталая серость. Тедди хотелось спать. Промозглая сырость лезла под куртку, трепала по волосам неласковой ветреной рукой. Дома было темно. Он забрал валявшуюся в прихожей почту, едва не запнувшись за толстую пачку счетов и квитанций. Мать снова что-то читала у камина в гостиной, он даже не стал заходить и здороваться. Просто оставил продукты на кухне, поднялся к себе и рухнул головой в подушку. В висках нарастал колокольный звон. Дятлом стучался изнутри черепной коробки неровный пульс. Правый глаз дёргало нервным тиком. Усталость. Но засыпать пока было нельзя. Так продолжалось из года в год. Со смерти отца ничего не менялось — иногда Тедди думал, что весь мир тогда замер, застыл насекомым в капле янтаря. Полароидным снимком на стене любопытного фотографа. Насквозь пропитался полутонами чёрно-белой картинки. В их век застоя и тишины события, вроде крушений поездов, были редкостью. Люди привыкли, люди знали наверняка — если что-то и может случиться в жизни, то точно не у них. Не здесь. Люди рождались с этим знанием, просыпались с ним по утрам, носили с собой, как счастливый билетик в заднем кармане. Но это случилось с ним. С их семьёй. Отец остался там, среди горы искорёженного металла. Матери удалось спастись, хотя в этом Тедди всё-таки сомневался. Последние пять лет она вряд ли жила по-настоящему. Он забыл, когда в последний раз слышал звук её голоса. Детство Тедди помнил обрывками. Образами туманными, как апрельский вечер за окнами спальни. Однако он знал, что раньше умел чего-то хотеть и куда-то стремиться. Сейчас не было ничего. Он легко мог зажмуриться и представить, что не существует вовсе. Что весь мир — действительно застывшая плоская картинка. Сон без шанса проснуться. Дни были одинаковыми и не оставляли отпечатков в памяти. Он стал одним из тех людей, с кем никогда ничего не случается. Несколько часов Тедди валялся без сна. Последние годы кошмары приходили всё чаще, стоило только пораньше уснуть. Утром он ничего не помнил, но чувство дурноты и разбитости сопровождало ещё долгие часы после подъёма. Задремав к середине ночи, Тедди почти сразу подскочил как ужаленный. Тело ныло, будто после тяжёлой работы, а не проведенного в кровати вечера. Голова продолжала болеть ещё со вчера. Поднявшись, мальчишка зацепился взглядом за газету, которую подобрал вместе с пачкой счетов, а после неосознанно утащил в свою комнату. На столе в полумраке виднелся чёткий, чёрный заголовок: «Мистический Цирк вновь посетит нас три года спустя! Невероятные комментарии очевидцев!» Тедди подошёл к окну, листая газету в свете уличного фонаря. Нужная страница, статья на целый разворот: размытые снимки вереницы пёстрых вагончиков, яркого шатра, понурого слона, лошадей и тигров в блестящих попонах. Фото самого шоу не было, в статье говорилось, что попасть туда без билета невозможно, а репортёров и вовсе не пускают внутрь. Обещанные комментарии были безликими и явно поддельными. Все очевидцы, как один, говорили, что выиграли шанс получить продолжение шоу и исполнить свои желания. Каждый покупал билет, а после, во время последнего номера, ловил из рук смеющегося клоуна цветной лёгкий шарик с короткой надписью. Боль. Похоть. Ярость. Эти слова встречались чаще других. Каждый комментатор признавался, что поймав шар, вдруг понимал — это именно то, чего он желает. Клоуны выбирали одного или нескольких счастливчиков и уводили с собой. О том, что случалось дальше, в статье не было ни слова. Ерунда какая-то. Тедди отбросил газету. Тревожный колокол в голове звонил всё сильнее. Мальчишка прижал пальцы к вискам, стараясь сдержать боль. Не зажигая свет, покачиваясь и натыкаясь на дверные косяки, он прошёл в ванную и открыл краны. Ржавая тёплая вода не принесла облегчения. Кислый вкус на губах вызвал волну тошноты. Желчь поднялась из пустого желудка и рванула наружу, Тедди едва успел склониться над раковиной. Выворачиваясь наизнанку, боковым зрением он заметил свет. В тусклом зеркале что-то блестело, будто за его спиной зажглись огоньки свечей. Подняв гудящую, на куски ломающуюся от боли голову, Тедди уставился в глаза своему отражению. Левый, обычный, голубой и усталый. Сетка лопнувших сосудов. Судорогой боли искривлённая бровь. Привычная родинка на скуле. А правый — жёлтый, круглый, огромный. Перекрестье зрачка и изрезанные шрамами веки. Мальчишка закричал. Отражение улыбнулось широким, как пасть крокодила, ртом. Тедди потерял сознание.***
Привычная рутина после шоу. Пока дрессировщица Лилит командовала погрузкой клеток и успокаивала слона, карлики начали сворачивать шатёр. Стоящий у чёрного хода вагончик гримёрки был полон духоты и раздражения, осязаемо витавшего в воздухе. Сотня свечей, отражаясь в десятке зеркал, создавала дробящийся, неровный, но яркий свет. Арлекин смывал грим давно остывшей водой и краем глаза наблюдал за Коломбиной. Она вертелась перед зеркалом, разглядывая свежую дырку на клетчатом трико. Сегодняшнее неудачное падение с каната переломало бы человеку ноги. Кукла отделалась порванной тряпкой. — Прости, что не смог тебя поймать, — в сотый раз извинился Арлекин, поднимая голову от таза с водой. Коломбина фыркнула надменной лошадкой. — Будто я могу сломаться! Не переживай, мой милый, с каждым днём ты справляешься лучше. Мойся быстрее, Люци сказал, там уже ждёт клиент. Он хочет нас обоих и готов много заплатить. Балберит, вечно лезущий не в своё дело фокусник, противно захихикал из угла, где сажал по клеткам своих голубей. — Как обычно торгуете грехами, фарфоровые шлюшки? Если кто-нибудь попросит вас о смерти, что вы сможете ему дать? Арлекин покосился на корзину с цветными шарами для жонглирования. Каждый из них был подписан одним из людских желаний. Перед очередным шоу он выбирал тринадцать, наугад, а во время последнего выхода на сцену раздавал их зрителям. Белый шар с надписью «смерть», как и прозрачный с надписью «жизнь» ещё ни разу ему не попались, но вероятность была всегда. — Знаешь, что чаще всего ловят? — спросила фокусника Коломбина, стоя в дверях вагончика. — Похоть, боль, ярость. Чуть реже любовь, ласку, заботу. Это мы можем дать каждому. А попросят смерти — сыграем смерть! Арлекин вышел на воздух следом за ней. Старик Люцифер ждал снаружи, рядом с ним маячил высокий тощий мужчина в распахнутом сером пальто. Это ему сегодня достался шар с надписью «боль». — Как договаривались, оплата за порчу двух единиц товара на пять следующих шоу, — вкрадчиво напомнил Люци. — Не забывайте, сэр, что с мальчиком нужно быть… аккуратнее. Он куда более хрупкий. Мужчина кивнул и не глядя вытащил кошелёк. Его голодный взгляд крючьями впивался в тело Арлекина, заставляя того мелко дрожать. Пять следующих шоу. Как минимум пять дней на восстановление для него и даже для Коломбины. Сколько же боли вмещает желание этого клиента? Коломбина повернулась к нему, ободряюще коснулась руки. — Не бойся, мой милый. Ты научишься это играть. В свой вагончик Арлекин вернулся к середине ночи. Едва переставляя ноги, он поднялся по ступенькам и сполз на мягкий лисий ковер, пачкая яркий мех темной кровью. Если бы он мог загадать желание, то попросил бы другую судьбу. Арлекин помнил, что раньше умел чего-то хотеть и куда-то стремиться. После смерти матери всё стало иначе. Мир замер сломанным часовым механизмом. Остановились стрелки. Стёрлось будущее. Словно сон без шанса проснуться. Он был Арлекином уже третий год и начал забывать старую жизнь. Каждый день приносил так много событий, что все они давно слились в одно сплошное пятно экстремальной яркости, заслонив собой прошлое. Неуловимое, почти не оставившее следа в памяти, но, очевидно, беззаботное детство для него закончилось в десять. Крушение поезда оборвало жизнь матери, а отца опустило на дно бутылки. В моменты редкой трезвости отец подолгу смотрел ребёнку в лицо, пристально, безумно. Он говорил об их схожести с матерью — пшеничным цветом волос, бледностью кожи, даже родинкой на левой скуле. Дарил ему подарки, приносил игрушки, целовал тонкие пальчики, гладил по голове. С каждым месяцем становилось хуже. Отца уволили, игрушки и сладости исчезли, даже еда в доме появлялась всё реже. Росли долги, к отцу начали ходить странные люди. Они страшно кричали, угрожая расправой. О ребёнке в лучшем случае не вспоминали, в худшем — могли побить смеха ради. Два года спустя отец повесился. Назвал сына своим ангелом смерти и попросил толкнуть стул, когда наденет себе на шею верёвку. Как только его ноги закачались над полом, мальчишка сбежал. Он не знал, что сделают люди, требовавшие с отца денег, когда увидят его мёртвым, но всё равно боялся их встретить. Потому ушёл так далеко, как смог. Месяц бродяжничества горькой удачей пришёлся на лето. Зимой на улице, без опыта выживать в одиночку, мальчишка погиб бы за пару ночей. На этом подарки судьбы кончались. Роясь в мусорных баках за стоящей на холме школой очередного приличного маленького городка, мальчишка наткнулся на стаю маленьких монстров. Ангелочки с гладкими, милыми, одинаково скучающими лицами пытались спичками подпалить бок воробью. Тот скакал от них на своих крошечных лапках, подволакивая сломанное крыло. Мальчишка хотел вступиться. Хотел объяснить, что это жестоко. Хотел рассказать, что они не правы. Но вместо этого подбежал и схватил одного из детей за аккуратненький форменный свитер. Толкнул, уронил в грязь. Второму влепил по лицу. Что прилетело в глаз, он не понял. Просто вспыхнула боль, распустилась огромным алым цветком, всё растущим, растущим на лице, пускающим корни внутрь головы. Он рухнул на землю, его долго били. Пинали за испорченный свитер, за испачканные штаны, за пощёчину. Особенно сильно досталось за спасённого воробья. Боль и пустота. Ползком он спустился с холма, спрятался на выезде из города, у большой дороги, свернулся в кустах калачиком. Распухло лицо, онемели от боли руки. Скользкое нечто на месте правого глаза торчало наружу сквозь рваное веко, текло по щеке, как густые слёзы. Он размазывал грязь по лицу и думал, что дальше ничего не будет. А вечером в город приехал Цирк. Старик Люци нашёл мальчишку в кустах. Подарил новый глаз, клетчатые крылья Арлекина и право на счастье, вечной улыбкой вырезанное на губах. Правда, за каждый подарок мальчишке пришлось расплатиться кусочком себя. Арлекин заставил себя подняться на ноги. Голова гудела, в желудке росла волна тошноты. Сотрясение мозга, у куклы? Не может такого быть. Он успел ощупью добраться до умывальника, когда его вырвало кровью и желчью. Ночной клиент явно перестарался. Отдышавшись, Арлекин зажёг пару свечей и плеснул в лицо уже ставшей прохладной воды. Потом поднял голову. В зеркале было куда темней, чем в вагончике за его спиной. Будто все свечи погасли разом. Во мраке его собственное лицо показалось чужим. Спутанные светлые волосы вместо цветных. Аккуратные, ровные губы, искусанные, но совершенно обычные. Сонные глаза с сеткой лопнувших сосудов. Голубые, одинаковые, живые. Арлекин хотел закричать, но вечная улыбка не дала этого сделать. Стекло треснуло. Своё, но чужое лицо пропало.