"Вот битва твоя," говорят, "борись."

Тепло его губ все еще пряталось на ее лице. Это тепло не мог смахнуть, точно пыль, северный ветер. Он лег на ее тело печатью, клеймом жег даже в стужу. Дорога до работы была неблизкой, метель заволакивала воздух, крутила вихри поземки. Но поцелуй был путеводной звездой, горячим компасом - она шла, упорно минуя нарастающие сугробы и перешагивая через ледяные кромки. Зима свирепела, словно хотела остановить ее, заставить повернуть вспять, обратно к дому Криса. В голове крутились настойчивые мысли. Зачем ей вообще на работу, у нее и так полно денег с продажи дома? Зачем идти в эту пургу в ту несчастную кафешку, когда она может вернуться к дому Дриммуров, куда она проводила Криса, и провести время с ним? Но логика и рациональность заставляла ее идти дальше. Потеря работы вмажет по ее репутации. Заставит задавать ей много вопросов, привлечет излишнее внимание. Надо быть тише воды, ниже травы. И она шла, скрепляя сердце. Греясь этим теплом от Криса. Этот его поступок дал ей надежду - ведь не станет тот, кто отчаялся во всем, тянуться к чужим рукам. Или станет? Возможно, это просто побочка от экстази? Ей вспомнилось как она сама обнимала себя за плечи в первый раз или то, как Пэнс и Кэтти целовались на полу. Было ли это чем-то большим, чем просто слабость перед чудовищной дозой эндорфина, расцветающей у тебя в мозгу после таблетки? Или и вовсе это лишь банальные подростковые гормоны? Крис был младше на пару лет и вполне возможно, что это было лишь экспериментом. В его возрасте она сама делала нечто подобное просто чтобы узнать, например, как к ней относятся, что к ней испытывают, не неся под этим всем что то более глубокое. Но тут отчаянно сильно хотелось верить в эту самую глубину, а не поверхностное восприятие. Понимать, что это действительно важно и даже, пожалуй, трепетно.       - "А может это просто потому, что я - монстр, и ему интересно попробовать," - Так некстати скользнула неприятная и колючая, гадкая мыслишка. Она уже "переболела" тот возраст, когда признаешься в любви первому встречному и сам себя убеждаешь в том, что это "любовь до гроба". Все эти истерики на пустом месте, детские попытки имитации "серьезных отношений" и драмы стояли у нее поперек горла, вызывая лишь кривые усмешки и презрение. Сказать честно, она сама не понимала, что именно испытывает к Крису. Анализируя это на отходняках от экстази, продираясь через свирепый холод, она пыталась разложить эти чувства по полочкам. Понять, что в ее голове. Определенно точно она знала лишь одно - ей хочется заботиться о нем. Помочь ему, хоть немного. Облегчить его страдания. Но не является ли это все лишь попыткой утопающего схватиться за спасительный круг? Не слишком ли многое она вешает на его плечи, мысленно примеряя его на роль своего лучшего друга? Все это было так запутано. Но самое сложное это то, что никакая из доступных ей эмоций не подходила по классификации к тому, что происходит. Она не чувствовала к нему какого-то "животного" интереса, жажды, желания завоевать, как это было, например, с Пэнсом. Те эмоции она помнила. Гулко колотящееся сердце, упавшее почему-то в желудок, кровь приливающая к щекам, слюнявые мокрые поцелуи - неумелые, от того такие нелепые. Глупые ссоры. Гиперболизация всего на свете. Двадцать пять расставаний в неделю. Первый секс, возведенный в какой-то абсолют любви, на деле являющийся лишь обычным тыканьем друг в друга и кровавым пятном на простыни. Неумелый и быстрый. Болезненный. Но сколько же было слов, переживаний. Каждое из этого списка воспринималось в свое время как что-то настолько яркое и острое, что больно было. И больно, и хотелось, и пробовалось, и обжигалось. А сейчас не жжется. Не "кидается в омут с головой". Не было этих эмоциональных качелей. Возможно, она просто повзрослела? Неясно. Но зато она понимала другое. То, что от взгляда Криса у нее все внутри останавливается и замирает. Что ей не нужно строить из себя кого-то грозного и огромного, не нужно много говорить.       От размышлений и самокопаний ее отвлек голос. Несколько монстров стояли возле ворот парка - того самого, где они с Крисом играли в ножик, - и громко переговаривались. Осколки их заливистого смеха донес до нее ветер. Она бы прошла мимо, не обращая на них внимания, обратно погружаясь в теплое варево воспоминаний, но что-то не давало ей покоя. Заставило замедлить шаг и натянуть шарф на лицо, оставив снаружи лишь угольки желтых глаз. Ей не давал покоя самый высокий из силуэтов - волосы заплетены в два хвоста, длинная морда с угольком сигареты, слишком короткое для такой стужи пальто. - "Кто это?"... Сэлмур останавливается за деревом неподалеку. Снег такой плотный, что она едва может разглядеть очертания. Она щурится, припадает ладонями к ледяной коре ствола. Обращается в слух. - Бывай, Брэт, - Вдруг бросает одна из теней рядом с той, высокой. Под влажным от дыхания шарфом лицо Сьюзи оскалилось. Брэтти. ..."Ни до чего не дотрагивайся, чтобы не ранить, Сьюзи. Чтобы ничего не разрушить. Открывай рот, глотай таблетку" - Вдруг звучит в голове накрахмалено-сладкий, приторный голос одной из медсестер. Перед глазами мелькают слайды, словно в немом кино: вот она бьется в приступе панической атаки на полу девять часов. Вот она готовит печенье. Вот ей разжимают рот и пихают между зубов ложку. Вот она гладит рубашку. Мама ведет ее в детский сад. Отец замахивается и голова становится липкой и красной. Вот она режет свои ноги. Все вокруг заволакивает алым. Сжимаются пальцы, как медвежья капканы - один за другим, сливаясь, сплавляясь в кулаки. Куртку она срывает мгновенно, подставляя широкие плечи и тело под стужу, но не чувствуя ее ни единой клеточкой тела. Сейчас она горит. Пылает, как какой-то сатанинский костер. Дыхание звериное.        Ненависть. Голод. Болезненный, пульсирующий. Она выжидает. Ждет. Не дольше минуты. Смотрит, словно в замедленном фильме, как высокая тень отворачивается и идет по заснеженному тротуару. Спиной к Сьюзи. Как сапоги девушки погружаются в снег. Сэлмур смотрит как скрываются во мраке друзья Брэтти и срывается с места, словно дьявольский тигр. Если бы ее ярость была физической - весь снег в городе обратился бы в пар. Ее погоня длится всего долю минуты, словно один сплошной прыжок - и она намахивается, зажимая в руках куртку. Набрасывает ее на голову начавшего оборачиваться монстра - фиксирует жестоко, грубо наматывая рукава на свои руки так, чтобы та не могла и шевельнуться, а затем резко бьет ногой Брэтти под колени, заставляя упасть в снег. Улица безлюдна и глуха к ее крику, заглушенному курткой. Сьюзи валит ее в снег, завязывает на затылке рукава в плотный, удушающий узел. Пока перепуганный монстр пытается содрать с себя завесу, дотянуться до узла, освободиться или просто позвать на помощь, Сэлмур не медлит - наносит первый, сокрушающий удар ногой прямо по выступающему носу морды. Слышен влажный хруст, крик становится громче.       Сьюзи не видит в ней живое. Не видит в ней что то. Она видит только куртку, изломанный холм, сугроб и руки в чешуе. Ей не интересно то, во что превратилось лицо Брэтти Гроф. Ей ничего не интересно. Она просто молотит ее ногами в надежде на то, что отобьет той селезенку или почки. Бьет без остановки, со всей звериной яростью, не говоря ни слова. Не выкрикивая речей, не объясняя той, за что ее настигла расплата, больше похожая на казнь. Бьет, пока из-под куртки не потекли алые ручьи, пока крик не превратился в надрывный, глухой вой. Только тогда Сэлмур переворачивает ее - одним махом, схватившись за испорченную куртку, - и развязывает узел. Ее ноги болят до дрожи. Стягивая свою куртку с чужого лица она вдруг психует вновь, намахивается и приземляется подошвой на вывернутые пальцы. Под каблуком слышен хруст. Брэтти всхлипывает, переворачивается на бок, прикрывая голову руками, опасаясь новых ударов. Сэлмур видит переломанные кости носа, кровь текущую из ноздрей и с разбитых висков, видит разные зрачки - возможно, признак сотрясения. Сьюзи лихорадит. Из-под шарфа на Гроф смотрят жестокие желтые осколки. Взгляд той, что приложила руку к разрушению жизни Криса сейчас так пуст. Он полон страха и боли - как и у Ноэль в свое время, - но и в нем нет понимания. Ни капли его.       Она не понимает, кто перед ней. Не понимает, кто и за что с ней так поступает. Сэлмур комкает в руках куртку и борется с желанием ударить еще раз. Желание растоптать ее так велико что ей физически больно себя сдерживать. - С нее достаточно, - С усилием проговаривает она полушепотом. Брэтти не пытается подняться. Не кричит. Воет, баюкая поломанные пальцы у груди. Сэлмур разворачивается чтобы уйти, делает не более пяти шагов и всю улицу пронзает крик. Не крик даже - утробный, ненормальный вой. Возможно, шок начинает проходить и боль возвращается к ней десятикратно.       Гроф кричит до срыва горла, визжит на ультразвуке без остановки. Со Сьюзи схлынуло внезапное оцепенение и она рванула вперед. Не важно, куда - нужно бежать, пока крики не приманили случайных прохожих. Свирепая, как сама Сьюзи метель была ей лишь на руку. Ее немая, безмолвная подруга.        Сэлмур пущенной арбалетной стрелой летела прочь, не понимая куда бежит, не останавливаясь ни на секунду и петляя. Прочь, прочь, прочь. Сердце колотилось гулко и больно, словно обросло шипами. Осознание произошедшего только сейчас доходило до словно оттаивающего мозга. - "Что я натворила?" Снег запорошил ей глаза. Вдали мигала вывеска. Улыбающийся кролик с миской супа. Сэлмур кажется что она бежит слишком медленно, но быстрее уже не может - левый бок больно пульсирует, бьется горячо, лихорадочно. Она врывается в дверь для сотрудников, едва не ломая ее, даже не сбавляя шага. Пихает пропуск дрожащими пальцами в окошко, не слышит вопросов, сразу бежит в раздевалку и только там останавливается. Падает на низкую лавку и с волос ее летит снег. Сьюзи сидит, держится рукой за руку. Взгляд ее пуст. Она опускает его вниз, на свои ноги и в ужасе видит кровавые потеки. На носках, на подошве - всюду алые брызги. Их можно было издалека спутать с грязью, но сейчас она четко видит, что это кровь. Сэлмур снимает обувь, оставаясь в одних носках и включает воду в одной из грязных, треснутых раковин. Оттирает кровь прямо руками, пока та не застыла. Ледяная вода успокаивает. Она трет и трет, даже когда кроссовки становятся чистыми, продолжает, просто не в силах остановиться. - Блять... - Сэлмур наклоняется вперед. Кроссовки падают в раковину, она утыкается лбом в зеркало и зажмуривается, - Блять, блять, блять! С каждым возгласом Сэлмур ударяется лбом прямо о зеркало. В последний раз оно отвечает угрожающим дребезжанием. Не бей, Сэлмур, разобьюсь. Монстр скрипит клыками, вытаскивает мокрую обувь и бросает ее на просушку под одну из батарей, комкает куртку и заталкивает ее вначале в пакет, затем в шкафчик. Переобувается в сменное, надевает фартук, умывается холодной водой. - Все хорошо, - Повторяет она, - Все в порядке. Все так, как должно быть.       Она убирает волосы в хвост, укрывает голову в светлую кепку. Выходит на кухню, по пути здороваясь с коллегами. Играет веселая музыка. Все вокруг такое яркое, жизнерадостное. Два повара на горячем цеху улыбаются, показывают подошедшему к раздаче ребенку как они жарят яичницу с беконом и оладьи. Сэлмур встает на свою позицию, подготавливает ее, опускается на колени и открывает холодильники под столом. Проверяет заготовки, вытаскивая их и сверяя маркировки, смотря на предмет порчи. Постепенно руки успокаиваются. Перестают дрожать поджилки от этой невыносимой ярости. Огонь уходит. Остается леденящее душу ощущение правильности. Справедливости.       Наконец, спустя десятки отданных чеков она хмуро улыбается своим мыслям. Шинкует ножом зелень, всыпает горсть в дымящуюся кастрюлю. Переговаривается с поварами, приносит овощи и новую партию мяса. Она полностью включается в работу и та безжалостно выскребает из ее головы все мысли до единой, оставляя лишь дневную рутину и запару. Она работает остервенело и самозабвенно, забываясь. Заживо все сожгла. И не пожалела. Время летит незаметно. Посетители уходят, их сменяют другие. Затем уходят и они. Они идут сплошным потоком. Она работает, пока от усталости не сводит руки. Лишь тогда Сьюзи опирается боком о край стола, переворачивает один из отданных, ненужных чеков и вытаскивает из нагрудного кармана ручку. Слова сами льются из ее нутра. Она выводит на чеке неаккуратно и быстро:

"*На твоем теле так много полос, мой бравый лис. Ты победил меня. Спи. Я хранить тебя буду, сколько мне хватит сил, Одолею вброд для тебя всю реку Стикс. Держи мою руку, - за меня держись, - Я тебя проведу там, где нет голосов птиц, Сквозь снега и бури, чуму и смерти глас на раз. Только, прошу тебя, лис, будь со мной только мой. И ничто не разлучит нас".

Она не писала стихи с самого детства, но вдруг сейчас все встало перед глазами так ярко, что она написала все это махом, словно в один глоток осушила бокал чего то крепкого. Залпом. На кухне пахло специями, жареным мясом и выпечкой. Сьюзи сворачивает чек со стихом для Криса несколько раз, кладет в нагрудный карман. В зал заходит продрогший до одури Пэнс, снимает поролоновую голову маскота-зайца и пытается пробить себе газировку. Сэлмур смотрит на часы и начинает убираться. - **"Пусть нас хает само мирозданье за эту блажь, но, мой лис, однажды и оно получит в горло мою стрелу. Я охотник - и моя охота лишь началась. Если мир против нас - я объявляю миру свою войну. Мне неважно что думают все о нас, - коль мы вместе, значит, действительно сломан круг. Мне на свете этом ничто не важно, лис, пока ты со мной - мой мрачный и бледный, усталый друг", - Крутится у нее в голове продолжение стиха. Но записать его некуда и Сэлмур решает перенести его на бумагу уже дома, после работы. И ничто не екает в груди и не болит. Нет ни страха, ни сожалений. Только решимость.       За окном мигнула и пронеслась мимо сирена скорой. Сэлмур равнодушно протирает дверцы холодильников.