Возврату и обмену не подлежит.

Слишком часто Харуто стал ловить себя на мысли о том, что в Японии им с командой было намного лучше. Намного сплоченнее, если говорить точнее. Иногда он действительно чувствует,что никакой дебют не стоит того, что ежедневно приходится переживать каждому из них. Никакой чертов дебют, никакая из всех возможных сцен, никакая материнская мечта не стоит того, что день ото дня переживает на собственной шкуре сам Харуто. Еще пару месяцев назад он был любимым сыном и братом дома, был незаменимым, необходимым, словно воздух и обожаемым младшим для каждого из товарищей по команде. Он был им заменой, компенсацией оставшихся дома любимых младших братьев и сестер. Был тем, кого важно было опекать, хотелось заботиться денно и нощно за благодарность одну лишь и улыбки взамен. Он ел их любовь серебряной ложкой, ведь так чертовски был нужен каждому, что приходилось чуть ли не рваться на шесть равных частей (хотел бы он это уметь), дабы урвать по кусочку чужой, адресованной ему любви. Любви такой сильной огромной, словно целая вселенная в ней поселилась на пмж и существует лишь ради одного Харуто. Тогда он принимал её словно нехотя, будто не нужна она ему вовсе- и так сыт уже по самое горло и идет в раскрытые руки кого-то из старших лишь для того, чтобы им было куда эту нежность деть. Сейчас, спустя месяц после приезда в чертову Южную он практически готов убивать за хотя бы крупицу того тепла. Он,маленький и совершенно отвратительный в своей вездесущей и неоправданной ревности может лишь исподлобья смотреть на все то, что происходит с руинами их такой сплоченной раньше команды и видеть куда больше остальных. Куда больше и больнее, чем самому хотелось бы. Харуто откровенно (и специально) капризничает, ковыряя из приготовленных лидером сэндвичей тонкие кружочки маринованного огурца с видом таким, словно ему минимум в самую душу нагадили. Кейта извиняется, улыбается так, что и в ответ хотелось бы, морщит свой нос и говорит, что он не специально совсем, просто замотался и приготовил всем одинаковый завтрак. Ватанабэ от чистого сердца хочется послать лидера,его улыбки,завтраки и заботу чертовы как можно дальше от него, к ублюдку Едаму, которого тот еще вчера обнимал так, словно он его самое дорогое в мире сокровище. Харуто видел их, стоящих вместе у зеркала, прижавшихся к друг другу и щебечущих блевотные милости, от которых младшего даже сейчас начало мутить. Харуто начинал ненавидеть Кейту настолько откровенно и сильно, что смотреть в его сторону становилось чем-то из разряда пыточного. Черт бы с тем местом в дебютной группе, вот честно, за улыбчивым старшим стоял грех куда страшнее и серьезнее – он посмел обворовать своего так обожаемого раньше младшего,забрав из его цепких рук свою неизмеримую заботу и любовь. Смотря на него сейчас Харуто в силах лишь скривить губы и сплюнуть пережеванный кусок сэндвича в салфетку. Без завтрака оставаться грустно, но так хочется показательно задеть старшего, сделать хоть самую малость больно тому, кто так бесцеремонно предал. Сидя за общим столом Харуто искренне боязно поднимать взгляд с тарелки и смотреть старшим в глаза, но сделав это он понимает, что одного Кейты с его сендвичами вселенной было чертовски мало и она решила преподнести ему пощечину более ожесточенную. Среди них не было Машихо, только его пустой стул и грязная кофейная кружка в раковине. -Машихо сегодня с самого утра ушел в репетиционную, говорит они с Джункю готовят сложный номер. -оперативно отзывается Асахи на немой вопрос младшего, так спокойно говорить может один только он в этом чертовом мире. Харуто кивает медленно и в голову ему приходит мысль о том, что гонцам, приносившим хреновые вести обычно рубили головы. Их команда рушится, словно замок из песка, а старшие невозмутимо жрут отвратительную стряпню и запивают ее порошковым какао, словно им это все вообще до лампочки. О Машихо думать не хочется от слова «совсем» еще с самого приезда в чужую страну. Правильным ли будет сказать, что он первый отделился от команды? В самую, мать его, точку. Этот улыбчивый, похожий на ребенка даже сильнее, чем сам Харуто, парень словно жвачка лип к участникам других команд, перманентно завоевывая их улыбки и заботу одним лишь щелчком своих тоненьких пальцев. Он никогда не оставался один, молниеносно обретая под боком человека, смотрящему ему чуть ли не в рот. К нему все проникались доверием и симпатией так быстро и прочно, словно пункт «любовь к Машихо» заложен у человека в геноме. Харуто не раз видел, почти осязал на товарище липкость взглядов совершенно чужих ему людей и не мог не согласиться с тем, что природное очарование парня никого не обходило стороной. Все эти его взгляды игривые, улыбка от одного торчащего уха до другого и нелепый акцент смешивались в одно умопомрачительное целое с одним лишь только видом Машихо на сцене. Во время выступлений он не стремился стать королём, но абсолютно точно держал место прекраснейшего из всех возможных принцев. Сам Машихо казалось бы тоже любил всех и вся без разбора в этом сомнительном мире, он мог сидеть на коленях Сынхуна буквально секунду назад и вдруг полететь в раскрытые руки кого-то другого-совершенно сияющий и великолепный в своем всепоглощающем очаровании и красоте. Ватанабэ искренне завидовал ему в такие моменты и почти не злился даже до той самой поры, когда не осознал насколько глубоко заблуждался в своей теории о рассредоточенности любви Машихо по всей вселенной. Младший осознал свою ошибку ровно в ту самую минуту, когда застал момент тошнотворной нежности их лидера с чертовым Едамом. Вместе с ними в репетиционной был смеющийся, снимающий их на камеру Джункю и Машихо, что с такой нежностью смотрел на этого корейского зазанайку, словно тот-последнее из чудес света. Смотрел с такой неподдельной робостью, улыбаясь одними лишь уголками губ, словно боясь быть замеченным. Харуто стало плохо от осознания того, что он жизнь отдал бы за то,чтоб хоть кто-то смотрел на него точно так же. Любовь Машихо, как оказалось, бесконечной вовсе не была. Или, думается младшему, она просто обрела наконец форму свою, отлепившись от всех кусками жвачки. Младший во всей этой ситуации чувствовал себя слепым котёнком, что лишился матери и сейчас занят лишь отчаянным поиском живительного тепла. Он ищет его совершенно нагло и остервенело, лезет под руки к такому веселому и смешному еще пару дней назад Йошинори, чье лицо сейчас выдаёт одну только скорбь- похудевший, заросший щетиной старший едва ли находит в себе силу на обращенную к Харуто мягкую улыбку. Ему тяжело сейчас, тяжело до безумного. Сценаристы их одной на пару десятков парней мясорубки при любой удобной ситуации лезут к ним, чтобы вскрыть незажившие раны, сорвать со свежих ссадин всю кожу и кольнуть побольнее. Они, кажется,делают все для того чтобы их жизни стали максимально невыносимыми. Йошинори не в силах дать ему времени и любви так много, чтобы хватило залечить нарывающую рану на сердце младшего- в дверях его ждёт потрёпанный усталостью Махиро. Весёлый, всеми любимый вечно смеющийся Махиро сейчас больше походит на бледную тень себя самого, на затравленного воробьиного птенца со слипшимися от грязи и пыли перьями, что не могут согреть даже номинально. Он не может взлететь, а для Харуто смотреть на него становиться просто невыносимым. Смотреть на них, двух самых близких друг другу людей, что заведомо готовятся к краху одного из них- злым случаем избранного. Махиро тянет из себя улыбку всеми силами и получается из рук вон плохо, старший опускается перед ним на колени и цепляется за его ладони своими. Йошинори целует руки товарища и шепчет извинения на родном языке дрожащим от слез голосом и Харуто кажется, что здесь ему места точно не найдется. Дальше младший смотреть на них не может, глаза начинают гореть от подступающих слёз так, что хочется вырвать их своими собственными руками. Он бежит от чужого горя со скоростью просто бешеной- верить в скорый уход кого-то из родных уже людей детское сознание отказывается напрочь. Хочется позвонить маме прямо сейчас, выплакать в телефонную трубку их одно на семерых огромное горе, выплакать свою- уже не кажущуюся такой убивающей боль маленького, избалованного всеобщей любовью малыша. Самому становиться смешно от собственной никчемности и беспомощности от слова совсем. Руки тянутся позвонить, взвыть бездомной псиной и честно признать свой страх, мол: Мама, меня разлюбили вдруг все и вся. Меня на других променяли, мама. Выбросили. Котаро ловит его из мыслей губящих за руку, скользит по запястью прохладой своей ладони и улыбается мягко, скромно так, словно действительно может смущаться того, с кем так долго делил одну комнату и одну жизнь. Смотрит на младшего обеспокоенно или напуганно- черт его разберет, но тянется ближе,обнимая и по спине хлопая. - Не одному тебе сейчас плохо, Хару. Успокойся. - шелестит у самого уха родным языком старший, что сам чуть ли не плачет в своих попытках казаться сильным. От порыва такого тихого, почти незаметного Котаро младшего наконец прорывает совершенно неожиданно и сильно. Плохо не только ему, но осознавать свою тупость чертовски больно.