***
Моё настроение поднимается, когда из окна кареты я вижу родные стены Вулфхолла. Усадьба похожа на верного сторожевого пса, может, довольно пожилого, но ещё отважного и надёжного. Стены простые, каменные, без лепнины, не чета роскошным дворцам Хэмптон-корта, Виндзора и Гринвича, неподалёку стоит башня с острыми шпилями, а перед гостями раскинулся зелёный сад: грушевые, яблоневые, вишнёвые деревья, многовековые дубы, а посередине какие-то фигуры нимф и сатиров, сделанные из кустов специально к приезду королевской четы, ведь обычно здесь красуются овощные грядки. Моё сердце ноет от этой первозданной красоты: я наконец-то дома! Кажется, только я радуюсь пейзажу: рядом со мной ещё две фрейлины королевы, Маргарет Ли, её близкая подруга, женщина с длинным, величественным носом и бледно-рыжими волосами, и Мадж Шелтон, её кузина, некогда любовница короля; обе выглядят уныло и перестали смотреть по сторонам. Меня это расстраивает: я так люблю родной дом, что мне больно смотреть на пренебрежение со стороны других. — Разве здесь не волшебно? — неожиданно даже для самой себя вопрошаю я. — Яблони до сих пор плодоносят! Никогда не видела таких красивых яблок. Мой голос звучит надрывно, требовательно, так что женщины послушно смотрят в оконце, надеясь отыскать хоть что-то приятное для их глаз. Я же поражена: впервые кто-то из фрейлин делает так, как я попросила, и впервые я заговорила с кем-то из близкого круга королевы, а не с бедными, практически невидимыми леди, похожими на меня. Невероятно! — Джейн, Вулфхолл действительно милый дом, но мы не можем видеть в нём ничего исключительного, потому что для нас он ни с чем не связан, — мягко отзывается леди Ли, улыбаясь. — Разумеется, ты любишь его, потому что тут выросла. Я бы хотела узнать побольше, чтобы вместе с тобой полюбить это место. Покажешь мне какие-нибудь места? Я киваю, улыбаясь в ответ, а не отводя взгляд, как обычно. К сожалению, Мадж молчит: она слишком опечалена тем, что король её бросил, поэтому и прячет усталые глаза. Я мысленно молюсь Богу, чтобы она позабыла неудачную интрижку и поскорее вернулась к своему жениху Генри Норрису, потому что так будет лучше для всех, — особенно для неё. — Я надеюсь, нас сблизит визит в Вулфхолл, — замечаю я: раз уж моя служба подходит к концу, нужно оставить придворную вражду и колкости и завести преданных подруг, чтобы было к кому писать письма, когда я уеду. — Леди Ли, вы всегда меня очаровывали своими талантами в стихосложении, но я всегда боялась к вам подойти, — говорю почти искренне, ведь на самом деле мне всегда было проще одной; не знаю, почему во мне проснулась эта живость. — Вы мне льстите, — не без гордости говорит Маргарет, и её светлые голубые глаза становятся ещё ярче. — Я же не мой брат, — Томас Уайетт известен всему двору своим мастерством, помимо обречённой детской любви к королеве. — Пожалуй, — соглашаюсь я, — только вот вы всегда подле её величества и от этого кажетесь недосягаемой. Мы дружно смеемся, пообещав больше пересекаться при дворе, когда вдруг карета останавливается, открывается дверь, и нас приглашают выйти. Яркое солнце ослепляет меня, поэтому я какое-то время неловко стою, поправляю белую юбку и стараюсь привыкнуть к свету, что даже не замечаю, как меня крепко обнимают руки матери. — Мама! — вскрикиваю я, совершенно забыв, что, вообще-то, я приехала сюда со двором, а не на семейное чаепитие. Мои глаза наконец привыкают к свету, и я могу заметить морщины на лице матери, которые проявляются сильнее из-за того, что она улыбается, чуть не плача. Мы не виделись целую вечность. Аромат дома, свежей выпечки и травяных настоек оглушает меня, и я крепче прижимаюсь к ней, к её ветхому гейблу в виде крыши, к которому много лет назад мы вместе пришивали белые завязки. — Боже мой, мама! — слёзы так и норовят покатиться градом по щекам. — Я… — Какая трогательная сцена, — раздаётся бас короля над нашими головами, и я испуганно отпускаю маму. Так я наконец вижу её глаза: заплаканные, счастливые, но ошарашенные окликом его величества. — Леди Сеймур, вы заставили меня вспомнить свою матушку, чем неимоверно опечалили, — мать короля Елизавета Плантагенет умерла, когда он был мальчиком лет двенадцати. — Даже не знаю, что мне теперь делать. Мы в унисон с матерью низко опускаем головы: — Простите, Ваше Величество. Король смеётся, говорит, что извиняться не к чему. Солнце играет его рыжими локонами, и под определённым ракурсом действительно можно увлечься его величеством: он высок, голубоглаз, улыбчив, весь в золоте (как, неожиданно понимаю я, и чепцы у бывшей королевы). Только вот возраст даёт знать: начинает проклевываться двойной подбородок, кожа пошла морщинами, у лба белый пушок, — король уже не мальчик. К тому же не добавляет привлекательности раздражённое, презрительное выражение глаз, стоит королеве Анне как-то не к месту вздохнуть. Так и сейчас: её величество выходит из кареты, дамы делают реверанс, мужчины кланяются, но лицо королевы усталое, хмурое (видно, умаялась за поездку: может, опять беременна? Хоть бы на этот раз всё закончилось успешно); король, с ухмылкой обернувшись на неё и надеясь увидеть энтузиазм в ответ, тут же мрачнеет, бросает на неё полный ненависти взгляд и отворачивается. Эта сцена меня печалит; нет, злит. Что не так сделала несчастная Анна? Она не истерит, как обычно, не ругает мужа: женщина просто устала, что же тут поделаешь? Видимо, королю нужна была выдержка королевы Екатерины, которая всегда на публике держала лицо. Может, и к лучшему, что я не вышла замуж: если все мужчины требуют от жён молчания и вечного счастливого лица, то жизнь довольно незавидна. Конечно, и при дворе особо не поговоришь (бедной дочери рыцаря), но хотя бы я независима. — Вы оказали нам большую честь, приехав в нашу скромную обитель, — добавляет мама. Она как истинная придворная тут же взяла себя в руки и сделала вид, будто ничего не произошло. — Позвольте провести вас в ваши покои. Тогда наш отряд отправляется в Вулфхолл. Мама, намного холоднее воссоединившись с Томасом (он не позволил бы себе такие нежности), что-то вещает вместе с братом, показывает королю с королевой сад. Мадж отошла в сторону, идёт понуро, а леди Ли наоборот весела и идёт рядом со мной так, что наши белоснежные подолы переплетаются; не поймёшь, кто есть кто. — Я сама чуть не расплакалась, — заявляет Маргарет, слегка откидывая голову, чтобы солнце согрело замёрзшие руки и шею. — Правда, королеве это не понравилось. Я не хочу спрашивать, потому что знаю ответ; в глубине души правда знаю, и он меня пугает. Несмотря на то что, казалось бы, его величество произнёс свою ремарку без каких-то комплиментов или заигрываний, мне всё равно почудилось, что он начал засматриваться на меня. Я видела, как начинались интрижки его величества с Джоан Эшли и с Мадж: мимолётная похвала, чтобы выделить из толпы придворных, затем приглашение на охоту, прогуляться, потанцевать, а затем девушки крадучись исчезали по ночам в его покоях. Я видела, как это ранило королеву Анну и как она спорила по поводу любовниц с Генрихом; правда, говорили, она сама выбрала Мадж, чтобы король не уходил от семейства Говардов, но это не могло не печалить её. Сейчас Анне не нужны потрясения: ей нужно спокойно обзавестись сыном (или, если мои подозрения верны, выносить его), а потом король и не будет заводить любовниц, он будет слишком благодарен жене. Тем более фавор у короля никому ничего не приносил благого (если не считать сына Бесси Блаунт и короны Анны, но, пожалуй, это редкие случаи, которые больше не повторятся). Мне нужно остаться в Вулфхолле, подальше от всех этих любовных дел, а затем уйти в монастырь. Я ещё больше уверяюсь в своём желании, когда ловлю загадочный взгляд короля, который тут же отвёл глаза, увидев, что я на него смотрю.***
Пир удался на славу: король с королевой заняты разговорами с моими родителями и братом Томасом (интересно, почему Эдвард не приехал?), Дороти, милая, славная девушка, выглядящая лет на пятнадцать, а не на свои двадцать, смеется с леди Ли и даже вовлекает в беседу грустную Мадж, а я сижу рядом с Генри и Элизабет, и не могу на них наглядеться. Я постоянно улыбаюсь так, что щёки болят: я слишком давно не видела самых дорогих для меня людей. Генри, хоть и пытается отсиживаться дома, всё равно состоит на службе и в разъездах, а Элизабет погружена в траур и заботу о малышах. Они оба так внимательно смотрят на меня своими большими тёмными глазами, что я начинаю смеяться. — Что не так? — интересуюсь я. — Вы оба такие напряжённые. — Пытаюсь разглядеть в тебе девочку, которая учила меня делать венки из ромашек, — хихикает Элизабет, качая головой, что вдовья вуаль немного сползает. — Когда ты жила в Вулфхолле, ты была такой молодой, почти моей ровесницей, а теперь ты так поменялась. Поверить не могу. — Вы не виделись максимум пару лет, — прерывает взрыв нашего хохота Генри: он явно чем-то обеспокоен. — Элизабет, тише. Джейн, я могу у тебя кое-что спросить? На другом конце стола раздаётся громогласный смех его величества, а затем сбивчивый голос моего отца. Я вытягиваю шею, чтобы разглядеть за спинами, что происходит, но вместо того чтобы увидеть отца, я замечаю, как король смотрит куда-то явно в мою сторону. Смущаюсь и перевожу взгляд на Генри: при свечах на стенах он выглядит осунувшимся и печальным. — Что такое? — Мне кажется, его величество имеет на тебя какие-то планы, — мрачно выносит Генри свой приговор. — Он всё время на тебя смотрит, и я не знаю, что делать. Элизабет испуганно зажимает рот ладошкой, не в силах и слова промолвить от удивления и испуга. Я холодею, но страх придаёт мне уверенности: — Мне всё равно. Я останусь дома, уйду со службы. Как раз хотела. Мне претит жизнь при дворе. — Папа не позволит, — качает головой брат. — Эдвард тебя застрелит, — выпаливает Элизабет. — Из лука. — А Том закопает, — вздыхаю я. Какое-то время мы обречённо копаемся в тарелках, ковыряем остывшую картошку. — Генри, что мне делать? Я же не могу стать его любовницей. У меня и так женихи не водятся, а уж обесчещенной мне надеяться будет не на что. Элизабет зло шепчет: «Какой же гад этот Дормер», намекая на моего предыдущего, давнего жениха (даже не хочу его вспоминать), но брат сохраняет гробовое молчание. Я отпиваю эль из кружки, осматриваюсь (делать что угодно, только не смотреть на Генри): а дом-то украсили, не помню, чтобы обычно у нас висели на стенах красочные гобелены. И по бокам они украшены позолотой так аккуратно — неужели Дороти с Элизабет трудились? Служанка уносит грязные тарелки, радуя меня своими манжетами с вышитыми лилиями, но тут Генри начинает говорить, вконец разрушая атмосферу домашнего уюта и спокойствия: — Дженни, если бы тут был Нед, он бы точно накричал на нас, что мы вообще имеем наглость рассуждать об этом, и отправил бы тебя к королю. Но я — он заботливо накрывает мою руку своей, — не хочу видеть тебя несчастной. Однако не смею надеяться, что его величеству вдруг резко станет на тебя всё равно в долгосрочной перспективе, или что ты вдруг воспылаешь к нему страстью какой-нибудь Мэри Болейн, — мы с сестрой хихикаем, вспоминая легенду, что, дескать, сестра её величества однажды проснулась так поздно в покоях короля, что ей пришлось в одном исподнем бежать к своей госпоже Екатерине в лучах рассветного солнца. — Я не знаю, что делать, — наконец признаётся он. — Правда, Дженни. Он замолкает, а по моей спине вдруг бежит холодок: я осознаю, какой единственный выход мне остаётся. Измена даже так думать, однако… Однако, если Генрих будет настаивать и если — не дай Бог! — у них усилится разлад с её величеством, то мне придётся разыграть её же карту. Я так удовлетворю и долг перед семьёй, и спасу себя: королева Анна может очень разозлиться, и тогда не видать мне честной жизни. Справедлива ли я? Стать причиной развода их величеств будет сродни кошмару. Что будет с Анной? Её братом, сестрой? Её дочерью? Всеми, кто цепляется за королеву? С Маргарет Ли? «Это крайние меры, крайние, король даже со мной пока не поговорил, вдруг Генри ошибся, да и его величество слишком любит свою жену», — уговариваю себя я, но в глубине души понимаю: я бы пошла на это и сейчас, если бы была поотважнее. Мне хочется доказать, что я не просто «невзрачная леди». Став королевой (Боже милостивый!), я смогу показать, что у меня есть хоть какая-то толика ума: глупые девушки не забирают корону. Это странное открытие меня пугает: неужели мне правда нет дела до стольких разрушенных судеб? Конечно, до смерти не дойдёт, но это будет грязная, позорная история. Смотрю на счастливую королеву: вся в пурпурном, волосы убраны на французский манер, как у всех нас, игривые чёрные локоны, настоящая чаровница. Неужели я хочу сделать ей больно даже ради своей выгоды? Однако мне и правда всё равно: идея самоутвердиться меня пленит. У нас будет много денег: я помогу сестре с ребятишками, братьям с карьерой, отец с матерью будут жить в довольстве, найду Дороти жениха. Да и, быть может, у меня получится родить сына для Англии, — не зря у меня столько братьев и сестёр. Стоит лишь пожертвовать своей гордостью и независимостью, связать свою жизнь со старым, вспыльчивым королём… Ничего, справлюсь: я милосердна. Быть может, мне и понравится оказывать его величеству милость, играть в послушную жену. «Но, конечно, это всё крайние меры. Молю Бога, чтобы королю я не пришлась по душе». — Не беспокойся, Генри, — добродушно улыбаюсь я. — Я справлюсь. Эдвард бы гордился мной. Невесело утешение!***
Февраль 1536 года. Прошло так много времени с поездки в Вулфхолл, когда мне показалось, что король увлёкся мной, но после этого его величество даже не смотрел в мою сторону. Я была счастлива; правда, счастлива, я могла спокойно думать об отъезде домой. Однако жизнь имела на меня свои планы. Месяц назад его величество был выбит из седла во время турнира и долгое время находился в беспамятстве. Все очень перепугались и неистово молились о его спасении: особенно переживала Анна, наконец-то ожидавшая ребёнка. К счастью, король очнулся; тогда королева пришла к нему и умоляла больше не участвовать в турнирах, на что получила ужасно грубое и жестокое «Мадам, вы забываетесь». Неудивительно, что растерянная и разбитая королева потеряла ребёнка, — повитухи говорили, что это был мальчик. Генрих был зол: я слышала, как он кричал на жену в её покоях, что больше у них не будет детей. После этого во дворе (особенно у нас, служащих королеве) воцарилась атмосфера страха и ожидания катастрофы. Король ещё никогда так долго не был зол на Анну. Мы с Марджери Хорсмен (кажется, я подружилась с ней только из-за того, что так же звали мою несчастную сестрёнку, умершую несколько лет назад) вышиваем сокола с посохом и короной — герб нашей королевы — под мрачную игру на лютне. Марк Смитон играет действительно хорошо, весело, но в сочетании с бесплодными попытками королевских фаворитов (Норрис, Брертон, Уэстон, лорд Рочфорд, её брат) развлечь Анну композиция звучит траурно. То и дело раздаётся мужской смех: они заигрывают с дамами, приносят королеве лучшие угощения, но Анна горестна. Чёрные очи, некогда сводившие всех мужчин с ума, теперь опущены, а руки перебирают чётки: в точности королева Екатерина, недавно скончавшаяся, да упокоит Бог её душу. Ещё вчера королева была весела, но сегодня её страхи взяли верх. Она без конца повторяет, что должна забрать Елизавету и уехать в Хивер, иначе король насильно её отвезёт. Мужчины умоляют королеву не сдаваться, попробовать вновь завоевать любовь короля, но её величество непреклонна. Мне до боли жалко королеву — если бы её сын не умер! — и я погружена в невесёлые думы, поэтому неожиданный визит брата Эдварда меня удивляет. — Ваше Величество, — он кланяется. — Могу ли я ненадолго забрать свою сестру? Пришло письмо из Вулфхолла, нужно с ней поговорить. — Надеюсь, ничего страшного не случилось, — разбитым голосом отвечает королева, еле-еле двигая губами. — Только ненадолго. Мы выходим во двор: я едва поспеваю за быстрыми шагами брата. Его лицо выглядит торжествующим, но в то же время он задумчив. — Что-то случилось с отцом? — спрашиваю я. Эдвард морщится. — Нет. Я соврал. Никакого письма из Вулфхолла не приходило. Тебя хочет видеть король. У меня сердце уходит в пятки. Сейчас, когда его жена глубоко опечалена смертью малыша? Неужели он даже не попытается её утешить? Грубо одёргиваю себя в мыслях: нет, конечно нет, Генрих считает, что это его оскорбили, это он страшно зол и ждёт извинений жены. — Где? — лишь произношу я. Эдвард усмехается, берёт меня под руку: — Неужели ты даже не спросишь, что нужно делать? — Я тебя знаю, — вздыхаю я: нужно сделать вид, что мысль пришла к Эдварду самому. — Мне надо разговаривать лишь о тебе? — Лучше, сестрёнка, — он наклоняется к моему уху. — Ты должна вынудить его развестись с леди Анной и жениться на тебе. Я таращу глаза, словно первый раз в жизни всё это слышу. — Эдвард! Но… это измена! У королевы ещё будут дети! — Он не хочет, — так же шёпотом говорит брат. — Ты должна вести себя покорно, тихо, но настаивать на своей чести. Ради семьи. Понимаешь, Дженни? Я киваю, стараясь придать лицу ошарашенный вид. Получилось хорошо, потому что Эдвард целует меня в щёку: — Не бойся. Всё просто: будь как всегда милосердной и вежливой. Теперь ему такие по душе. Он оставляет меня, как только мы доходим до беседки в саду: уютное место, скрытое под кронами дубов. Король стоит внутри, опираясь на трость: он морщится, когда переносит вес на левую ногу, но, завидев меня, старается улыбнуться. Я делаю реверанс, едва не падая в обморок от вида его величества: он постарел лет на десять, взгляд напряжённый, разочарованный, дублет натянулся на животе, а от ноги дурно пахнет. Тем не менее я выдавливаю из себя милую улыбку, вспоминая про долг перед семьёй и самой собой. — Леди Сеймур, — выдыхает он, словно не может поверить в моё существование. — Я так давно вас ждал. — Меня? — лепечу я в искреннем недоумении: мы что, так долго шли? Он начинает ковылять ко мне навстречу, но я останавливаю жестом, сама подхожу, останавливаюсь в метре. Его голубые глаза наполняются нежностью. — Вас, милая Джейн, — продолжает он. — У меня было две жены и около десятка любовниц, но, кажется, я всю жизнь искал лишь вас. Вы именно та добродетель, которая мне нужна. Вы спасёте меня из пучины безумия, в которую я вверг своё королевство. Я знаю, я опечалил вас своим безразличием, но я старался разобраться в себе. Оказалось, я влюблён в вас, как ни в кого до вас. Джейн, милая… Я послушно даю ему себя поцеловать, про себя размышляя: почему его величество так захотел поиграть в рыцаря? Может, турнир показал ему, что он уже немолод, и теперь он изо всех сил пытается вернуть свою юность? Не знаю. Он целует меня ещё раз: от него пахнет элем и цукатами. Меня ещё никогда не целовали, но почему-то в этом занятии нет ничего приятного: стоишь себе и стоишь. Что же, я здесь не для своего удовольствия. Шумит листва, и я отстраняюсь. На лице короля недоумение. — Простите, Ваше Величество, — я бросаюсь ему в ноги, надеясь не запачкать белую юбку, — но я не могу стать вашей дамой сердца. — Почему? Неужели вы меня не любите? Моё сердце отчаянно бьётся. Сейчас, нужно просто это проговорить. Одна фраза, и Сеймуры стоят у королевского трона. — Люблю, — шепчу я. — Конечно же люблю. Ваше Величество, я люблю вас всей душой, но я бедная девушка… Единственное, что у меня есть — моя честь, и я не могу ей распоряжаться до законного брака. Король вздрагивает, и я закрываю глаза от ужаса. Слишком быстро? Он не это имел в виду? Боже мой. Я готова расплакаться от напряжения, но тут его величество тянет меня за руки. Я открываю глаза и вижу взгляд, полный обожания. Руки немеют (мне нельзя слишком быстро вставать), перед глазами всё плывёт, мир растворяется в шуме, а король целует меня ещё раз. — Я выделю твоему брату покои рядом с моими, — произносит он страстно. — Мы будем там встречаться, пока я не разберусь с королевой. Надеюсь, милая Джейн, вы сможете полюбить меня так же, как и я вас. Сердце стучит громче, а я вдруг понимаю, что, может, совершила ошибку: брак с королём не будет лёгким. Что, если меня постигнет участь королевы Анны? Найдётся другая, амбициозная девчонка, которая украдёт у меня корону, а бедная дочь рыцаря отправится домой… — Я люблю вас, ваше величество, — лепечу я, пока привычный мир разваливается на кусочки. В покои королевы я возвращаюсь с растрёпанными ветром волосами (стараюсь заправить их за уши, чтобы не пришлось снимать гейбл и переделывать причёску) практически крадучись. Захожу, делаю реверанс, сажусь на своё место. Ничего не изменилось: мужчины хохочут, фрейлины танцуют с ними. Только вот взгляд королевы Анны выражает ненависть: это больше не испуганный раненый зверёк. Королева прожигает меня взором, а я опускаю глаза, понимая, что затеяла опасную игру, — опасную для её величества.***
19 мая 1536 года. Передо мной лежит с десяток нарядов: кремовые, зелёные, розовые платья. Мои руки утопают в кружевах и шёлке, против своей воли я смеюсь. Рядом примостились украшения — золотые серьги, жемчужные бусы, кулоны, кольца, броши… Завтра состоится наша помолвка; совсем скоро — настоящая, законная свадьба. Вспоминаю, как Генрих был нежен, уезжая сегодня на охоту: он целовал меня, называл своей ненаглядной, уверял, что скоро всё кончится, и я стану его истинной королевой. Только вот, кажется, кулон с гранатом я видела на ком-то ещё. В душе поселился ужасный, липкий страх: его величество отослал жену, верой и правдой служившую ему более двадцати лет, отослал прочь их дочь и даже не пожалел её во время болезни; он же послал на эшафот свою любимую Анну, женщину, ради которой он перессорился со всей Европой, даже не подумав про маленькую принцессу. Не будет мне счастья с королём. Даже если вся семья будет купаться в достатке, это не восполнит мой каждодневный страх. Надо держать себя в руках, не спорить, вообще не существовать по большей части, просто улыбаться и хвалить его. Всё это, конечно, будет бесполезно без ребёнка… Я беру в руки белоснежное платье, такое простое, будто я ещё фрейлина, прислоняю его к груди и подхожу к зеркалу. Светлые локоны рассыпались по спине и груди, но это не придаёт мне красоты: всё портят испуганные большие глаза. Я делаю глубокий вдох: так было нужно, так было необходимо ради нашей семьи. Бог всё знает, Он поможет. Все увещевания становятся пеплом, когда пушки Тауэра начинают палить. Мои руки дрожат, и платье валится на пол. В такой красивый майский день, когда щебечут соловьи и кричат чайки, когда по лугам распускаются прелестные ирисы, анемоны и ландыши, когда король Генрих охотится со своими придворными, а я выбираю подвенечный наряд, в Лондоне обезглавили королеву Англии. Я начинаю плакать: сбивчиво, точно маленький ребёнок, и так же яростно. Открывается дверь, но даже угроза быть застуканной служанками меня не останавливает. Моё бедное, слабое сердце не может пережить того факта, что его величество, наш прекрасный принц, мужчина, так нежно со мной обращавшийся утром, приказал лишить жизни свою жену. Дверь закрывается с резким скрипом. Раздаются шаги и чириканье воробьёв. Крепкие руки обнимают меня; я цепляюсь за них, понимая, что сейчас — и только сейчас — я в безопасности. Его нос касается моей шеи, щекочет: ужасная ирония, учитывая то, что её убили за несуществующие измены. — Пожалуйста, миледи, не плачьте, король скоро вернётся. Я открываю глаза: оказывается, я всё ещё держу в руках брошку в форме граната. Издаю последний всхлип. — Умоляю, господин секретарь, никогда не покидайте меня. Я не выдержу этого. И он даёт клятву: с той же яростью, с которой я когда-то решилась выйти за короля. И тогда мне становится легче.