Вселенная очерков

      Он смотрит с такой проницательностью, что попадает прямо в душу своими холодными глазами — такое выражение Шенна ненавидит, не терпит даже в своих мыслях, но оно полностью описывает Энджи -, что кажется, всё наружу выворачиваются. Всё. Начиная от грязных мыслей, заканчивая тем, как она страдала. Тодороки сжигает всё внутри неё, даже не прикасаясь к ней, и этот огонь причиняет большую боль. Очередной надрез, очередная боль, очередная ночь слёз.              Наивная.              Она не может спокойно смотреть на Энджи и на Рей, просто не может. Блевать тянет от всей этой натянутости, как ей кажется, а внутри словно поселилось что-то тёмное и необузданное. Хотя, такой хаос уже давно был привычен для её состояния, что Каммингс удивится, если будет действительно счастлива. Сердце, почему же ты никогда не слышишь голос разума и каждый раз, каждый чёртов раз делаешь так, что всё внутри страдает. Зачем ты позволила Энджи Тодороки заселится в тебя? Кто тебя просил?              Почему?              Она немного улыбается — Шота даже не помнит, сколько времени прошло с тех пор, как ласковая, добрая, такая привычная для всех улыбка, касалась уст Шенны -, и Айзаве становиться как-то легче, что хочется уже сказать ей, мол, всё хорошо, ты близка к тому, чтобы забыть его, но не делает это. Прекрасно знает, если сейчас ослабит контроль, то Каммингс опять начнёт себя резать, глотать больше успокоительный и антидепрессантов, чем до этого, лишь бы ничего не чувствовать. В СМИ это не разглашалось, да и знали всего пару знакомых, которые бы точно никому ничего не рассказали.              Почему?              Она внимательно осматривала своё тело, щупала каждый миллиметр кожи — буквально до боли, что там, скорее всего, выйдут небольшие синяки -, и почему-то Шенна не может оторваться от этого. От этого чёртового самокопания, совместно с саморазрушением, и всё чаще буллит себя, даже чаще, чем это делали в детстве. Проводит своими пальцами по выпирающей ключице, а потом прикасается подушечками фаланг к своим щекам, и отмечает, как же негармонично они сочетаются с её лицом: слишком пухлые, слишком большие.              Шота стискивает её кисть в своей ладони, до небольшого дискомфорта, чтобы она всё же оторвала свой взгляд от зеркала и сосредоточилась только на нём. И он этого добивается. Глаза Каммингс стеклянные, словно у куклы, которой сейчас можно управлять, и его это не радует. Его абсолютно не устраивает состояние Шенны. Он скучает по этой бунтарке, которая каждый раз выводила его на эмоции. Слегка похлопывает по щекам, чтобы она ожила, и это, на короткое мгновение удаётся, правда, глаза опять блестят.              Почему?              — Прекрати, — он внимательно, ещё раз, оглядывает её с ног до головы. — Тебе надо смириться, понимаешь? Просто взять и смириться с тем, что Тодороки женился на Рей, а не на тебе. Не надо убиваться из-за этого мудака, ясно?              Почему она?              Шенна и Рей дружили. Часто общались, делились какими-то незначительными секретами, и поддерживали друг друга. Но, чёрт, знала бы Каммингс, как всё выйдет, то сразу же старалась оградить Энджи от Рей.              Но что бы она сделала?              Она невольно окунается в воспоминания. Проходится по нитям из тонкой паутины в своём сознании, и грустно улыбается, понимая, что всё это, скорее всего, было не правда. Очередная игра Тодороки, а что она ещё ожидала? Да, он красиво ухаживал: цветы, какие-то незначительные комплименты и многие вылазки в город — оказывается, Энджи знал, что такое романтика, и как расположить к себе девушку. От этого появлялись такие ненавистные бабочки в животе, да и в голове, что даже чёртов разум подумал, что это — реально, а не очередной сон.              Но почему так невыносимо больно от этого чёртового осознания, с которым она должна уже была смириться? Почему так невыносимо больно внутри, словно сердце по мелким кусочкам разрывает от снарядов бомб или гранат, которых заложил собственноручно Тодороки, и сейчас взрывает их? И разум истошно кричит, что его просто надо забыть, ведь найдётся абсолютно другой мужчина, который будет рядом с ней, и будет терпеть ей «скверный» характер, как говорят многие люди.              Например, этим мужчиной мог быть и Шота.              Он крепко обнимает её, слушая очередные всхлипы девушки, и даже помочь не может избавиться от этой звенящей боли внутри неё. Он бы хотел просто-напросто впитать её в себя, лишь бы Каммингс больше не мучилась из-за этой невзаимной любви, но лишь служит небольшой опорой, которая помогает не опуститься ещё ниже, снова не приступить к очередному саморазрушению.              Неужели Энджи так сильно может зацепить человека со своим скверным характером?              — Почему я такая дура? — она начинает шептать быстро, слишком остервенело, с какими-то урывками, что он едва ли успевает вслушаться в этот лепет. — Я же думала, что и я ему нравлюсь, что мы смогли зажечь эту чёртову искру внутри нас обоих. Правда, — Шенна усмехается, — смогла зажечь её только я.              Её тон то снижается, то повышается — близка к какой-то своей внутренней грани -, и Шота слушает, говорит с ней, чтобы Каммингс не потеряла связь с реальным миром, ведь эта нить такая тонкая, что ещё чуть-чуть, и Шенна потеряет в себя и у неё начнётся истерика. Да, Айзава не понимал, как так много долго убиваться по одному человеку, абсолютно не понимал стремлений, но и просто плюнуть на неё не мог. Точнее, при всё своём желании не смог бы.              Её покрасневшие, тёмно-серые глаза смотрят в его чёрные, и Каммингс тянется к нему, хватается руками за геройский костюм, Их губы едва соприкасаются, как Шота сразу же отодвигает её, пытаясь совладать с собой.              — Не надо играть со мной, если ты только хочешь забыть его, — начинает говорить Айзава, вытирая с щеки очередную слезу. — Не надо.       — Я хочу, — тихо шепчет она, сильнее стискивая его геройский костюм в своих руках. — Я хочу попробовать с тобой, Шота. Хочу перестать любить Энджи и искренне полюбить тебя. Сильно хочу этого.              Она прекрасно знала о его чувствах. Но Шенна сразу же сказала, что они останутся не больше, чем друзьями, и давить на чувства не будет, чтобы не было больно. А сейчас она думает совершенно по-другому. Неужели это из-за Тодороки? Или, может, ей надоело убиваться по нему? Айзава искренне хочет верить Каммингс, смотря в её блестящие из-за слёз глаза. Хочется притянуть её ближе к себе, постоянно целовать эти тонкие губы и не отрываться от них. Хочется быть рядом.              — Ты уверена в этом? — он плавно кладёт её на диван, что был в их учительской — большинство учителей, а уж тем более учеников, уже давно ушли, поэтому волноваться из-за того, что им кто-то помешает, не стоит — и смотрит в её глаза, пока Шенна оглядывает его, словно видит впервые. — Тогда я больше тебя не отпущу.       — Я уверена.              Он целует её в губы, так страстно и влажно, что внутри Шенны всё бурлит и начинает что-то загораться, что-то шевелиться, словно какие-то части её души оживают, пока он своими пальцами подцепляет её одежду, мягко стягивает с тела девушки, и Каммингс сильнее хватается за него, сдирая этот ненужный сейчас костюм. Айзава утыкается носом в её шею, немного «зарывается» в неё. Она чувствует болезненный укус на нежной коже, словно это была такая небольшая месть за все те годы, за которые она так и не смогла признать его.              — Я слишком долго этого ждал.              Он срывает с её губ стон, когда резко входит в неё, заполняя её полностью, и Каммингс царапает его оголённую спину — когда, спрашивается, успела стянуть с него верхнюю часть одежды? — и тот только усмехается, медленно двигается в ней, высовывает член практически до конца, оставляя кончик головки в лоне.              — Ш-Шота, — тихо шепчет она, смотря в его глаза, и притягивая ближе к себе, оставляя на нижней губе мужчине небольшой укус.              Он срывается, переходит на бешеный темп, и затыкая Шенну очередным поцелуем, чтобы эти громкие стоны никто не мог услышать сейчас. Этот момент только для них двоих. Да, хоть и Каммингс была на грани истерика, но сейчас, в его руках, она чувствовала себя спокойно, впервые за всё время.              ***              — Почему ты так со мной поступаешь? — тихо спрашивает Шенна Энджи. — Знаешь, как я долго избавлялась от этой боли? Думаешь, что заново влюблюсь в тебя? Буду любить любым, несмотря ни на что?       — Нет, — он мотает головой, и выглядит слишком уставшим, и удручённым, что её только больше озадачивает. — Я только понял, кого потерял.       — И что ты хочешь от меня сейчас? Я не раскрою свои объятия для тебя. Уже точно не сейчас.              Она наспех была запахнута в халат, слегка растрёпанная, и была явно зла на него. Энджи и сам не понимал, зачем пришёл в её квартиру — он прекрасно помнит, как они часто спали у Шенны, если их патруль заканчивался поздно, а до Тодороки было далеко. Замечает мужские ботинки, потом смотрит на её шею, которая была в нескольких засосах. Да, ему сейчас было немного больно, не так как Каммингс, но больно, ведь они могли быть вместе.              — С кем ты? — этот вопрос срывается с его уст непроизвольно, что Энджи хочет себя ударить пару раз по лбу, но сдерживается, старается казаться всё таким же невозмутимым.       — Допустим со мной, — Шота притягивает её к себе, стоит по пояс оголённый, и внимательно смиряет взглядом Старателя. — Шен, иди обратно в спальню, я поговорю с ним.              Она пару секунд вглядывается в чёрные глаза Шота, и потом кивает, как бы нехотя, ведь хотела бы остаться, ведь разговор явно будет касаться её. Она заворачивает, уходит не особо далеко от прихожей, но и остаётся не близко, чтобы Каммингс не заметили.              — Зачем ты здесь? — голос Шоты слегка раздражён, и он прикрывает глаза, в попытке успокоить свою злость. — Я тебе сказал, чтоб ты не смел даже приближаться к ней.       — Слышал, ты ей предложение сделал, — Энджи усмехается. — Всё же решился?       — Ещё раз спрашиваю: зачем ты здесь и какая тебе разница?       — Пришёл последний раз её увидеть, да поздравить.       — Ты потерял её. Дай ей зажить спокойной жизнью.       — Я же говорю, просто хотел с ней поговорить, сейчас ухожу уже, — входная дверь приоткрывается. — Я рад, что ты с ней, правда.