***
Погода хмурится. Хмурится Савелий, разглядывая мелькающий за окном машины пейзаж. Снег сыплется на землю чудесными хлопьями, только те мягкие тают сразу же, боясь задержаться надолго. Оксана сегодня остаётся дома. Георгий, как обычно, слушает по радио курс валюты и сводку новостей. Эрик не отрывается от телефона. Запрещая себе, Сава всё-таки мельком осматривает его — от синих джинсов взгляд скользит по чёрной толстовке, а там к прижатым локтям и большим пальцам, что быстро маневрируют на экране смартфона. Эрик кусает нижнюю губу, даже не замечая кровавой ранки. А может, напротив, почуяв вкус крови, машинально подсасывает её, увлекаясь текстом. Волосы у него взъерошены, да и сам он как будто ощетинившийся кот, словно пытается кому-то что-то доказать в интернете. С кем он ведёт переписку? Сава неохотно признает, что это его задевает, особенно после вчерашнего разговора. Он хмурится сильнее и машинально жмёт кнопку плеера, чтобы отвлечься хотя бы музыкой от своей тяжбы. Только одна песня может помочь ему в трудную минуту. В это мгновение экран в руках Эрика наконец гаснет. Он словно просыпается, удивлённо косится на ели за окном, после смотрит на Саву, замечая, что один наушник болтается в области его груди. Значит, он, теоретически, его слышит. — Что слушаешь? — спрашивает он с поджатой улыбкой. Сава не реагирует — медлит. Это первая фраза, которую Цимерман сказал ему за всё утро и таким простым тоном, будто всё в порядке. — Duran Duran, — бросает он тихо, когда фокус внимания Эрика практически иссякает. Цимерман чешет висок, отворачиваясь к окну. Ему неловко — он не знает, что ответить. Но вскоре вновь поворачивается к Саве и видит, как два карих глаза за ним наблюдают в ответ. Он тут же дружелюбно улыбается — Сава отворачивается. — Ну что, гаврики, заехать за вами после школы? — бодрым тоном спрашивает Георгий, вырубая радио. Мальчишки отвечают невпопад: — Да. — Нет. Сава с холодным любопытством косится на Эрика, который тут же поясняет: — У меня дела сегодня… Он кидает уязвлённый взгляд на Саву и вновь переключается на смартфон. Что-то тяжёлое и странное назревает внутри мальчика. Недовольное, серое и холодное, как небо, низвергающее белоснежные хлопья на землю. Он чувствует дрожь в пальцах. Почему Эрик так безразличен этим утром? Неужели он так легко отказался от их игры? Вина, обида, сожаление — вот наименование надвигающихся в душе Савы волн. Да вот только он, закусив губу, вновь спрашивает себя — разве не этого он хотел? Разорвать всё, прекратить… А может, и не было ничего?***
Репетиция — про неё Цимерман забыл. Неожиданная прореха в его делах свалилась голосом Саши: — Да кто-нибудь мне поможет!? Саше двадцать шесть. У неё есть пирсинг на нижней губе, но она от директора это скрывает и работает в школе в буквальном смысле ди-джеем. Точнее, оператором по звукосистеме. Её ареал обитания — то крохотное оконце на высокой стене актового зала, откуда хорошо видно сцену; откуда управляются большие, в метр, колонки, микрофоны, усилители и вся чехарда из проводов, которую местные деятели старательно прячут за шторами сцены. Конечно, в ряду своих творческих обязательств и кризиса по персоналу, на Сашу свалили два кружка — театральный и художественный. А также бродят слухи, что на замену «динозавру» (как её ласково называют школьники) другой Александре — Семёновне — нужен учитель ИЗО. И кажется Саше, что она под прицелом. Но, пока есть занятость в театральном кружке, её не трогают. — Эрик поможет, — выкрикивает Алина с довольной улыбкой, её крохотные веснушки растягиваются на щеках. Она оглядывается на своего закадычного друга, который, пребывая на уроке физики, ни черта не думает о столь важной науке, а копается в своём телефоне. Цимерман, поджав губы, проводит большим пальцем по горлу, намекая, что он недоволен, а вслух заявляет: — Я не готов! — Это точно, — подначивает Ольга Игоревна с учительского места — класс хохочет. Саша в дверях кабинета не унимается: — Ты же участвуешь в представлении! — Кто? Я?! — Эрик в недоумении. — Ты. У меня в списке есть. — Саша даже тянется в карман джинсов, только кроме ключей подтверждения своих слов не находит. — У нас же выступление скоро, — Алина вновь оглядывается. Её волосы теперь обрели оттенок ярко-малиновый, и каждый раз, когда она крутит головой, вихрь ярко-розовой вспышки преследует её, заставляя содрогаться всех консервативно мыслящих учителей. Эрик отвечает русским-матерным, выражая всё негодование. Ольга Игоревна парирует: — Цимерман — за поведение два! — Да хоть три! — ворчит Эрик. — Так, мне ещё один нужен, — Саша, хлопая по спине Эрика, выгоняет его из класса. — Белов? — глядит она на Белку — тот, отодвинувшись от Кати, заявляет: — Я не готов! Класс вновь хохочет. — Бегом! — наставляет Александра, и парень с неохотой покидает свою парту, а с ней и Катерину, у которой в лапках остался его смартфон. — Что делать-то надо? — оглядывается Эрик в коридоре. — Коробки таскать. — А, ну это мо-ожем, — тянет Белов: — На выпускном скажу, что школа научила меня быть грузчиком! Эрик закатывает глаза. Их путь оказывается нелегким на подъём — от актового зала на втором этаже, до третьего этажа, где клуб Юниоров, а в нём и крохотная коморка Саши. Похожая скорее на проявочную комнату — тёмная, невзрачная, с трубами вентиляции под боком. — Это пульт? А можно попробую? — Эрик, бросив коробки у входа, тянется к рычажкам и механике микшера. Тут же внизу что-то противно свистит. Саша бьёт любопытствующего по руке. — Куда лезешь? — Вообще-то я шарю! — Э! Кто коробки бросил?! — возмущается Белов, запинаясь. — Вот когда будешь выступать, там и выделывайся, а сейчас не мешай! Цимерман, не потерявший интерес к микшеру, норовит нажать на очередную кнопку. — Слушай, а какое оборудование лучше для домашней записи? — Домашней? — хмурится Саша. — Ну, чтобы там… речь записать… или песню. Эрик уязвимо понимает, что кое-кто в его переписке всё-таки прав и ни черта он не смыслит в своей идее. — Да любая нормальная прога пойдёт, — пожимает плечами Саша. — Например? — парень падает на соседний стул и подставляет кулак к челюсти, демонстрируя интерес. Белов в это время крутит головой, понимая, что дел больше нет, а на урок к проверочной всё-таки не хочется. — Например, эта… — со вздохом Александра демонстрирует на компьютере чёрное окошко с диаграммой. — Всё ведь зависит ещё от аудитории, микрофона, да и дорожку можно свести криво. А тебе зачем? — девушка щурится. Эрик вопрос игнорирует и набрасывается с новым: — То есть, теоретически, можно записать песню дома? — Если ты умеешь работать с программой, — кивает ди-джей поневоле, убедительно вглядываясь в полумраке в блестящие глаза парня, точнее проверяя их на вменяемость. — Ты чё, блогером решил стать? — вмешивается Белов, крутя в руках какую-то, по его мнению, металлическую хрень. — Ни чё… — Эрик уже и забыл про друга, — не фиг уши греть. — Ну, норма-ально вообще! — возмущается Белка. — Так, идите вы оба лесом! — возмущается в ответ Саша, которую отвлекают от прямых обязанностей, ибо внизу на сцене кто-то показывает над головой крестик, утверждая тем самым, что звука у микрофона нет. — Я вас только коробки просила принести. И чтобы на генеральную репетицию явились! — замечает она вслед парням. — Что у нас дальше? — спрашивает Эрик на выходе из кабинета. — Физра, — рапортует Белка. — Тогда возьмёшь мой рюкзак? — поворачивается Цимерман к другу. Белка уже знает дальнейшую перспективу. — Ты куда намылился? — Да по делам надо. Это важно. Эрик кажется убедительным. Белка с неохотой тянет: — Ладно. Ему сегодня опять тащить домой два рюкзака, пока немец смывается с уроков. — С тебя сотка! — бросает он в спину Эрика, который умудряется торопливо спуститься на пролёт. После преклоняется через поручень и добавляет: — долларов! Эрик что-то кричит на втором родном, и басурманское слово на согласие совсем не похоже.***
Сегодня на уроке физкультуры запланирован челночный бег. Как обычно перед упражнением на оценку физрук проводит разминочный забег по залу. Слышатся топот и болтовня. Сава лежит на скамье, потому что у него больная нога, а справка не является синонимом отгула. Пока его одноклассники выступают в роли живого вентилятора, он, прикрыв глаза, притворяется спящим. Его донимает чужое внимание, но коленка Ксении удобнее плоской скамьи, хотя разница не столь очевидна. Поэтому Сава терпит её пальцы в своих волосах. — Какие у тебя густые волосы, — улыбается девчонка. Её подружка активно судачит про несправедливо заниженные оценки и тайком поглядывает на руки Ксюши, чтобы те не натворили чего без её помощи. Так уж вышло, что в годы переходного возраста девочки так и липнут к мальчишкам. Особенно к тем, кто совершенно не обращает на них внимания. Чтобы успокоиться, Сава подсчитывает дыхание, но раз за разом мысли возвращают его к Эрику. К тому, что случилось вчера. Что между нами? Он плохо спал. Даже не уверен в том, был ли сон, или показалось за вереницей мыслей и тихой музыки в наушниках. Больно и неуютно от того, что теперь они не смогут общаться, как прежде. Сава вновь машинально хмурится, жалея о своём решении, а после убеждает себя, что поступил правильно. Эрик знает, что он лунатик. Но он не знает, на что Сава способен в таком состоянии. Нет. Этого допустить нельзя! Емельянов выстраивает четкую картину дальнейших действий — будет жить в отдельной комнате под ключ, после совершеннолетия уедет из города, подальше от семьи и Эрика. А чувства… Их можно убить. Но мгновенно его идеальная стратегия ломается под собственным возмущением — он сам себе противоречит, вспоминая Цимермана — его глаза и улыбку — мечтает прикоснуться к нему. — Он спит? Слышатся смешки подружек. — Спящая красавица. — Поцелуй его, может, проснётся, — подбадривает одна другую. — Только попробуй. — Холодно произносит Емельянов — о сталь в его взгляде легко пораниться. Ксюша невольно вздрагивает, Сава поднимается. В конце зала приоткрыта дверь на улицу. Мальчик всматривается в щель, разглядывая школьный двор. Сегодня обещали тёплую погоду, но пушистый снег продолжает застилать землю. Как же Эрик? Он ведь поехал в одной толстовке. «Простудится», — думает Сава, упираясь лбом в железную дверь.***
Чёрные кеды хлюпают в снежной слякоти. Эрик тенью крадется вдоль зданий по улице. Вдали виднеется знакомая стеклянная дверь. Вот и «Аккорд». На входе звенят колокольчики. Эрик стягивает капюшон, осматриваясь. Вроде бы никого. Здесь всегда так тихо. За стойкой, где сидит Дэн, пусто, но в дальнем зале звучат голоса. Видимо, клиенты. Эрик проходит туда, заглядывая за угол. Но вместо Дэна с рослым мужчиной и темноволосой женщиной общается рыжий. Тот самый рыжий. — Чего-о… — хмурится Эрик. Рыжий-конопатый в белой футболке, на которой изображены бананы, продолжает паре что-то втирать. — Да, отвечаю, хороший инструмент. Вот был бы я вашим сыном, точно купил! Лицо Цимермана застывает в недоумении. Женщина, которой пытаются впихнуть рояль, мило смеётся. Тут Эрика касается рука, заставляя его вздрогнуть. — Подожди секунду… — практически шепчет Дэн, проскальзывая мимо. По комнате мигом разливается запах кофе — всё становится на свои места. Дэн, как мама-кошка, хватает рыжего за загривок — тот недовольно кривится. — Марш за стойку. С клиентами продолжает разговор уже законный консультант магазина, а рыжий проходит мимо. Эрик гримасничает — тот хмыкает в ответ. Какая наглость! Чёртов балалаешник теперь ошивается в магазине, который постоянно атаковал своим троллем. Мельком Эрик отмечает, что у конопатого отрасли волосы, да и без куртки он выглядит крепышом, не то что Эрик. Завидная мысль о том, что ему тоже пора бы подкачаться, рассеивается так же быстро, как уходят посетители. Дэн кивает в сторону двери. Эрик без вопросов шагает следом. За стойкой рыжий, который так же с недовольным прищуром поглядывает в сторону гостя, убирает руки за голову, демонстрируя объёмные бицепсы. Цимермана рвёт от возмущения: — А этот что тут делает?! — Не этот, а Артём, — вальяжно отвечает парень. — Да мне по фиг, — гримасничает Эрик. Дэн скорее пропихивает его за дверь. В крохотной бытовке стол, кофеварка со свежим кофе, табурет белый, стул чёрный. Эрик выбирает стул. Дэн садится напротив, спиной к двери. Цимерман косится в сторону, потому что рыжий с любопытством заглядывает внутрь. Дэн, сообразив в чём дело, захлопывает дверь. Их разговору ничто не должно мешать. — Серьёзно, что этот… — начинает Эрик. — Зачем тебе микрофон? — спрашивает Дэн. Со дня их последней встречи Гирш ничуть не изменился. Такой же светлый ёжик волос на голове, такие же светлые джинсы и футболка, точно в цвет одежды серые спокойные глаза и абсолютно безэмоциональная рожа — в руке кружка Nescafe, в глазах недоверие. Они обсуждали весь день предложение Эрика, но не пришли ни к чему для обеих сторон выгодному. Парень вздыхает, готовится доводить свои доводы, но Дэн его обрывает: — Ты понимаешь бредовость своей идеи? — А что такого?! — Цимерман на эмоциях взмахивает рукой, ударяясь лапой о край столешницы, — …люди альбомы сидя дома пишут, — с шипением убеждает он, потирая ушиб. — И ты знаешь, как настроить микрофон? Как работать с программой? — Да вообще без проблем! Блогеры же пишут свои видосы, почему я не смогу записать альбом? — На кассету, — кивает Дэн. Тут Эрик понимает, что идея, правда, бредовая. Пауза виснет. Наконец Дэн, отхлебнув кофе, убирает кружку. — Я бы мог тебе одолжить микрофон… Глаза Эрика загораются с новой надеждой. — …Но не вижу в этом смысла. Свет гаснет, появляется раздражение. Зачем тогда этот разговор? — Эрик, — продолжает после паузы Дэн, — ты правда хочешь снова петь? Как назло Гирш целит прямо в болевую точку. Только сейчас Цимерман осознает — а ведь правда, почему это решение не вызывает в нём прежней боли? Он хмурится и, взглянув приятелю в глаза, твёрдо произносит: — Правда. Я хочу записать этот альбом. — Взгляд ускользает в сторону. Я хотел бы услышать твой голос… — вспоминает он просьбу Савы. — Тогда без проблем, — Дэн улыбается краешком рта. Неужто Цимерман своего добился? — У меня есть знакомый звуковик, можем договориться и запишешь свои шлягеры в студии. Тут же горло Эрика сжимает страх. — …В студии? — Конечно, — Дэн вновь прихлебывает кофе. — Нет. Эрик хмурится, в его мечтах всё выглядело иначе. Дэн лишь приподнимает брови. — Ты же сам сказал, что хочешь петь. — Да, но не… «Не при других же людях…» — думает он, закусывая губу. План рушится — других вариантов он не учёл. — Тогда какой смысл? — холодно спрашивает Дэн. Разговаривать с ним — всё равно, что говорить с чистым разумом — рациональным и правильным. — Не в студии, — решительно заявляет Эрик. Дэн делает глубокий вдох, откидываясь на своём табурете так, будто за его спиной есть опора; скрещивает на груди руки, в очередной раз для себя убеждаясь, что подростки всё-таки тяжёлые люди. — Тогда как? Ты не справишься. — Я попробую! — …Ты не справишься один, — упорствует Гирш. — Тогда я знаю, кто мне поможет! Я не прошу много, просто одолжи микрофон. Сам знаешь, как я с техникой. В долгу, если что, не останусь! Эрик говорит решительно. Дэни, глядя на него, искренне хочет ему верить, не зная мотивации, не зная конечной цели. Что-то в нём есть — пылает. Давно он его таким не видел. От Эрика всегда исходил лишь негатив, но вот теперь в нём что-то переменилось. Но… этого недостаточно. Парень определённо пытается взять на себя слишком многое. Не ищет лёгких путей. Пока Эрик верит в то, что предложениями убеждает Дэна в своей правоте, тот холодно его изучает. И как бы не хотелось ему верить, но… — Ты не справишься. Извини. Эрик мигом теряется. Неужели всё зря? Но Дэн с мудростью человека опытного, буквально не оставляет ему выбора: — Я не дам тебе микрофон, даже если бы ты освоил программу и сам сделал запись. Не потому что мне жалко, пойми. — Тогда почему? — Ты потратишь время зря, — четко произносит Дэн, наклоняясь к Эрику. Теперь его очередь доводить до глупого пацана свои мысли: — Ты хочешь всё и сразу, но не представляешь, каких усилий тебе это будет стоить. Ты думаешь, что ты справишься. Да — со временем. Но ты потеряешь это самое время. Время, которое тебе нужно, чтобы восстановить голос, чтобы лучше играть на гитаре. Ты разочаруешься в себе. Так и не поймешь, что должен был заниматься другим. Наконец в голове Эрика спутанный ком пульсирующих мыслей выравнивается в чёткие линии. — Если ты готов — тогда пой. При всех, кто в магазине. Спой мне прямо сейчас и убеди меня, что я не прав. Тогда я без проблем дам тебе микрофон, только вот он тебе будет не нужен… Имей в виду — есть разница между записью в профессиональной студии и дома на коленке. Эрик умолкает, опустив голову. Он страстно желает сделать что-то своё, сделать что-то не похожее на других — для него. Но у Цимермана ничего нет кроме гитары и своих амбиций. — Ты прав, — уязвлённо подтверждает Эрик. Дэн видит, как тот разбит и кладет руку ему на плечо, подбадривая. — Ты только не торопись — шаг за шагом иди к цели. Не рвись за мечтой. Я могу лишь за себя сказать. Мне не нужны были все эти медали и кубки, я просто делал то, что мне нравится — этого достаточно, чтобы заслужить награду. Но только когда «болеешь» делом, живёшь этим — тогда добиваешься большего. — А ты так ничем «болеть» и не научился, — вяло улыбается Эрик. Дэни жмёт плечами. — А мне много и не нужно… — он скромно улыбается. Дверь приоткрывается, и недовольный тенор заявляет: — Там люди пришли! — Серьёзно, вышвырни этого засранца. Он же столько времени тебя донимал! — хрипит Эрик. Тут Гирш тихо смеётся — так тихо, что это заметно лишь по тому, как сотрясается его грудь. Он ничего не объясняет и поднимается. Вслед за ним встаёт Эрик. Они выходят из бытовки. — Так, если я смогу… ты поможешь? — Конечно, — бодрым тоном уверяет Дэни. Рыжий настраивает радиоприемник, нажимая кнопки, в ответ шипят волны. — Ты главное сходи к Наре. Сам знаешь, как для неё это важно. Хотя ни хрена ты не знаешь, — ровно говорит Дэн, — ты не представляешь, как с тобой все носятся, и пользуешься этим. — Ладно-ладно, я понял, — Эрик чувствует, как к ушам приливает кровь, ну не при постороннем-банановом же личные дела обсуждать. Наконец радиоволна поймана. Эрик разворачивается к двери, да так и замирает в непонятных чувствах. — Это что? — поворачивается он, замолкая, вслушивается в знакомую мелодию. Знакомую, да вот только не может понять, откуда он её знает.Came in from a rainy Thursday on the avenue (возвращаюсь в дождливый четверг домой)
Thought I heard you talking softly (и будто слышу твой мягкий голос)
— Это? Да хрен знает, — огрызается рыжий.I turned on the lights, the TV and the radio (я включил свет, телевизор и радио)
Still I can't escape the ghost of you (но так и не смог убежать от твоего призрака)
Нет-нет, Эрик точно слышал эту песню! Он стоит на месте, слушая дальше.What has happened to it all? (что случилось с нами?)
Crazy, some'd say (сумасшедший, сказал бы кто-то)
Where is the life that I recognize? (где та жизнь, которую я знаю?)
Gone away (исчезла)
Разве это не похоже на него?…But I won't cry for yesterday (Но я не стану оплакивать вчерашний день)
There's an ordinary world (ведь есть обычный мир)
Somehow I have to find (который я должен найти)
And as I try to make my way (и если я хочу найти своё место)
To the ordinary world (в этом обычном мире)
I will learn to survive (я научусь выживать)
— Это Duran Duran, балбесы, — замечает Дэн, отвлекаясь от разговора с молодым человеком. Точно! В один миг Эрика согревает тёплое чувство. Грусть и смирение, обыденность и надежда на лучшее — всё это он. Сава. Эрик достаёт телефон. Плейлист Савы сохранен в глубинах жёсткого диска компьютера, сейчас он вряд ли вспомнит название песни без подсказки, но есть же интернет. Через пару кликов по приложению в его руках лежит заветное наименование. Следом он вытаскивает из кармана наушники и, лишь махнув на прощанье, выбегает из магазина. Он знает, с чего должен начать, осталось лишь попробовать… — Придурок какой-то, — ворчит в его спину рыжий и, навострив острый носик, крутит головой в поисках Дэна — вон он — в соседний зал ушёл. Значит, можно не беспокоиться. Скоро волна посетителей стихнет, и они снова смогут остаться одни.***
Оранжевые язычки пламени оплетают угольное полешко, от которого осталась лишь форма — ещё немного и оно совсем растает, обрушившись в камине горсткой пепла. Огонь, заключенный за витой решеткой, кажется чуть ли не ручным, мягким и тёплым; кажется, будто нежные пламенные язычки можно погладить рукой. Сава, утопая животом в белом ворсе ковра, следит за игрой огня, борясь с желанием поднести к нему руку. Оксана качает ногой, сидя в белых подушках дивана; её васильковые глаза прекрасно сочетаются с шелковой синей сорочкой; рука осторожно перелистывает страницы журнала по дизайну. На столике рядом стоит кружка с апельсиновым соком. — А вот это, посмотри… — мягко говорит она, разворачивая журнал корочкой к себе и демонстрируя с улыбкой картинку светлой комнаты. Сава неохотно отводит взгляд от пламени и, не разглядывая интерьер, произносит: — Подойдёт. — Тебе не нравится? — хмурится мама, подбирая со столика стакан. Сава не знает, что ответить, только пожимает плечом и возвращается к книге. Белые страницы алеют под оранжевым светом. «Бросить бы всё это в огонь…» — думает мальчик, не способный воспринять череду абзацев с таблицами. — Сава… — тихо зовёт мама, откладывая журнал и стакан на столик, — иди ко мне, — она тянет к сыну руки, как будто он совсем маленький и едва научился ходить. На этот призыв Сава реагирует мигом — он поднимается, садится возле мамы и устало валится на её колено. «А что… не так уж и плохо…» Мамины руки греют куда лучше огня. Её тонкие пальцы в тёмных прядках проводят нежные линии. «Да, так гораздо лучше…». Сава закрывает глаза. — Что между вами случилось? — шепчет Оксана, наклоняя голову к сыну, рассматривая его спокойное личико. Её светлые витые кудри столь длинные, что укрывают макушку Савы, словно занавес. Впервые он чувствует себя под защитой. — Ничего… мы… — он подбирает слова, — просто не поняли друг друга. Так и есть… Что между нами? Он совершенно не понимает, как двигаться, как общаться с ним, будто застрял в трясине. Боится сделать шаг, чтобы не утонуть в болоте, и хочет повернуть назад — выбраться, но увяз в этих чувствах так сильно, что не может сдвинуться с места, а манящий свет в конце пути влечёт за собой и обжигает. Сделать бы ещё шаг и коснуться его рукой… Как же он этого боится. Так Сава чувствует себя и не может рассказать об этом — потому что нельзя. Ему не с кем разделить свою боль. И лишь на мгновение — сейчас, овеянный знакомым парфюмом мамы, ему хочется забыться. Отдохнуть. — Нужно просто сказать, — после молчания говорит мама. Сава приоткрывает глаза. — Когда мы друг друга не понимаем, мы же пытаемся это объяснить. Нужно говорить всё, как есть, Сава. — Наставляет мама. Прекрасная мысль. На губах появляется горькая улыбка. А если этот шаг погубит его? — Да… — тихо соглашается Сава. Оксана улыбается и с энтузиазмом подхватывает журнал. — Ну, раз уж ты попал в мой плен! — она машет перед носом мальчика страницами — тот морщится с улыбкой и выдаёт: — Не-ет! — пытается подняться, но мама, обхватив его под бока, начинает щекотать. Сава смеётся. — Хватит! Хватит, — он уворачивается с улыбкой, встряхивая головой, и, сев на диване, тянет голову к маминому плечу. Оксана сдавшись, принимает верное решение самой выбрать интерьер комнаты сына и, улыбаясь, замечает: — А Эрик у нас хороший мальчик. Сава в ответ быстро кивает, но смотрит куда-то вдаль. — Ты с ним, пожалуйста, помирись. Потерпи его немного. Когда он вырастет — обязательно станет спокойным. Жалко, что не все дети, такие же как ты. — Говорит она с досадой. — Откуда ты знаешь? — косится на неё Сава, — что Эрик будет другим? В ответ Оксана Петровна тихо смеётся. — Конечно будет. Вы же ещё такие мальчишки! — на последнем слове она коверкает интонацию, сжимая в объятьях сына. Сава улыбается. — Пойду к себе… Он подбирает учебник. — Не расстраивайся больше и не расстраивай свою маму, — наставляет Оксана с улыбкой. — Тебе принести ещё сок? Оксана Петровна под светом пламени кажется совсем юной девочкой и так же весело кивает, протягивая Саве опустевший стакан. «Она так изменилась…» Сава, забирая стакан из её пальцев, тихо спрашивает: — Мама, ты счастлива? Оксана на секунду теряется от такого вопроса. — Конечно счастлива. А ты? — бодро спрашивает в ответ. «Не очень…» Сава лишь натянуто улыбается. Вскоре он поднимается наверх, скользит взглядом по холодной двери напротив комнаты Эрика. Ещё немного, и он останется один. Не будет неловких моментов и взглядов, не будет и… Сава заходит в комнату. Мир Эрика кажется таким знакомым и чужим. Солдатики, его игры на приставке, разрисованные стены, пустые баллончики и тарелки на полу. После оранжевого пламени эта комната кажется холодной. За окном вечереет, солнце близится к горизонту, а Эрика всё нет. На часах начало шести… Сава валится на его кровать, роняя на пол учебник, и удобнее устраивается на мягкой подушке, сминая под собой покрывало. Он обязательно всё поправит как было. Мгновенно его посещает знакомое чувство — то самое, жгучее и жестокое. Он чувствует это напряжение внизу живота и не может его объяснить. Человек всё-таки животное, может, поэтому природный инстинкт берёт верх? Мальчишка застывает в этом мгновении. Сглатывает, чувствует, как усиливается напряжение. Нет. Он не позволит этому снова случиться! Разворачивается на подушке, сжимаясь в комок. Он больше не посмеет к себе прикоснуться, думая о нём, ведь от этого ему становится так больно и стыдно. Поэтому так хочется сбежать в другую комнату или на край света, чтобы больше не делать этого. Раз за разом в его голове возникает вопрос: почему он такой? Почему не может быть искренне правильным и чистым? Почему он так стремится к этому плохому, животному инстинкту, к этому ощущению эйфории? Читает подобные комиксы, ищет подобные видео, делает подобное, мечтая об Эрике, который даже вообразить себе не может, с кем живет всё это время. С развращенным чудовищем. Сава закрывает голову руками, сжимаясь сильнее. Может быть, сейчас, переполненный презрением к себе, он исполнится жалости и заплачет? Но сон находит его быстрее.***
Эрик открывает дверь, подтягивается, пропуская под ногами пару лесенок, и выбирается на крышу. Вечереет. Небо, поддетое оранжевым заревом, красит хмурые облака в золото. Ветер разгулялся, особенно его порывы сильны на крыше. Невидимая лапа будто хватает капюшон Эрика, стряхивая его с головы, и ерошит серебристые волосы. Но он не обращает на это внимания. Кеды, как обычно, пружинят на гудроне, по которому разбросаны куски битого стекла. Он перепрыгивает через бортик и сворачивает за угол возле брошенных кабелей. Закрасили. Кому помешало их с Губсом граффити? Вместо нуарного рисунка — белая стена, и только память возрождает прежние очертания и краски. Интересно, получится ли у его группы обосноваться в Питере? Надо бы Матвея обо всём расспросить, только вот Эрик не хочет приходить в его дом — боится Нары. Боится признать её правоту. Глупость конечно. Она бы с радостью помогла Эрику восстановить его… Голос. Эрик разворачивается к бесконечному небу. Солнечные лучи играют красками в его волосах. Карие глаза щурятся и вспыхивают оранжевым пламенем. Сейчас! Он приоткрывает рот, делает усилие и с ужасом понимает, что его связки будто сжимаются. На выдохе получается хрип, как будто он задыхается. Эрик, смущённый, хватается за горло. Почему так? Он, укусив губу, поднимает голову снова, сжимает кулак и пробует вновь. Звук гласной «А» вновь прерывается гортанным хрипом. Неужели он никогда не сможет побороть этот страх? Цимерман хмурится, прижимая ладонь к губам. Не так. Всё не так! Ничего не получится! Он не справится… От своих мыслей хмурится и больнее кусает губу, и, чувствуя солоноватый привкус крови на языке, сильно сжав губы, вспоминает. — Не торопись. Спокойно. — Говорит Мадина Гареевна и, сделав вдох, кладёт руки на клавиши, начиная на распев мычать мелодию, аккомпанируя себе. Темноволосый мальчик едва возвышаясь над бортиком рояля, стоит рядом, положив руки на чёрную лакированную поверхность; глядит на бабушку, слушает и, прикрыв глаза, повторяет: — м-М-м… — вспоминает Эрик. Тихая «м» щекочет горло. Он сглатывает, повторяет нараспев другую мелодию: — м-М-м-м-М. Мёрзнут руки, а изо рта на выдохе вылетает облачко пара, но Эрик продолжает стоять на крыше. Такая знакомая и забытая распевка. Он повторяет ту же последовательность, выдыхая тихое — «Хо-о…», втягивает носом воздух, зажмуривая глаза и, словно утешая себя, напевает: «it’s ordinary wo-оrld». Его угольные ресницы вздрагивают — он слышит себя! Робкая улыбка появляется на губах. Эрик вновь напевает: — Came in from a rainy Thursday on the avenue… Совсем тихо, попадая в каждую ноту, ведь это получается у него лучше всего — слышать мелодию, повторять её. Он не так хорошо запомнил текст, несмотря на то, что многократно прокручивал песню в плейлисте пока бегал по улочкам города. Однако припев он выучил. И, набравшись смелости, позволяет себе взять тон на октаву выше — не смущаясь более дрожи, ведь вместе с ней вырывает его нежный, забытый всеми голос. — But I won't cry for yesterday, there's an ordinary world… С каждой строчкой он поёт выше. — Somehow I have to find and as I try to make my way… Пока, в конце концов, не пропевает с силой последнюю ноту: — To the ordinary world — I will learn to survive! Он глубоко дышит, широко раскрыв глаза, улыбка становится шире. Получилось. Не идеально, не плавно и чисто, но это был его голос! Эрика охватывает странное чувство. Почему он так упрямо убегал от этого? «Она бы хотела, чтобы я пел дальше…» — проносится в его мыслях, — «она бы хотела быть рядом… слышать меня» Эрик чувствует, как щиплет глаза, смотрит на небо и с новым дыханием распевает припев снова — сильно, громче, ярче… Несмотря на холод, он расправляет плечи, раскрывая грудь, разводит руки в стороны, выпуская свой голос — себя из собственной клетки. Протянув последнюю строчку, он встречает закатное солнце с новой надеждой. Порывы ветра кажутся теперь тёплыми, а небо точно улыбается ему, как в своё время улыбалась мама.***
Под освещением фонаря над входом двор кажется пламенным. Качеля, подвязанная под кроной старой сосны, едва качается на ветру, с её деревянной скамеечки и веревок стекают капли растаявшего снега. Зима так прекрасна в тёплом климате региона города А. Она порадовала людей недельными осадками снега, но вот наступает период тепла, и южный ветер гонит серые облака в сторону. Оттаявшие кое-где травинки всё ещё кажутся свежими и зелёными. Эрик приоткрывает дверь комнаты, от него веет вечерней прохладой. Он заходит счастливый, давно придумав, как поговорить с Савой — нужно предложить ему поиграть на гитарах. Он, наверняка, захочет снова взять в руки так полюбившийся ему бас. А потом их диалог завяжется, а потом всё наладится и будет как прежде — даже лучше! Эрик всё это прокручивает в мыслях с восторгом, но как только заходит в комнату натыкается на тишину и сумрак. От ночника и синих штор комната кажется пустой. Едва подумав, что Савы здесь нет, он делает шаг и замечает его на своей кровати. Мальчик спит. Его руки, согнутые в локтях перед головой, кажутся совсем белыми, силуэт обездвижен и едва различается дыхание. Эрик улыбается. Он уснул на его месте, и почему-то эта мысль нравится. Цимерман подсаживается рядом на кровати, наклоняется к нему, всматриваясь в ресницы — может быть те подрагивают, и сон ещё не столь глубок? Но за равномерным дыханием не возникает сомнений — Сава спит крепко, всегда очень крепко. Эрик осторожно смахивает прядь с его лица, обнажая светлую щеку, осторожно упирается рукой в подушку, чтобы наклонится ниже, и целует его мягкую кожу. Он не спешит подниматься, прижимаясь губами к его щеке, вдыхает тёплый запах, чувствуя приятную пульсацию в паху. Он бы всё отдал, чтобы поцеловать его по-настоящему, с переплетением чувств и объятий. Наконец Эрик поднимается. Если Сава уйдёт, то он больше не сможет к нему так прикасаться. Об этом он жалеет и в то же время находит в этом утешение, понимая, что поступает неправильно. Он должен — обязан, раскрыть свои чувства. Поцеловать его, когда тот будет смотреть ему прямо в глаза, обнять его и почувствовать реакцию. Так должно быть правильно. Ему следовало давно всё сказать, давно — с самой первой их встречи — хватит намёков и недосказанности. Хватит трусить! Но так ли это легко?***
Сквозь туманную дымку ему снится город. Старый и желтый — тот, в котором они раньше жили. Золотые деревья обсыпают детскую площадку; вертушка поскрипывает на ветру от едва ощутимых порывов ветра. Небо такое серое и синее на горизонте. Надвигается дождь… Смутные чувства рассеиваются, он осознает себя во сне и понимает, что пришло время проснуться. Сава открывает глаза, видит, как маленький телевизор освещает комнату синим, замечает серебристую макушку Эрика. Звучит треск кнопок старого джойстика от сеги, по экрану бегает ежик, собирая золотые колечки. Эрик сидит возле кровати. Почему? Сейчас Сава понимает, что он всё ещё лежит на его постели, укрытый мягким белым пледом, принесённым из гостиной. Не успел. Он уснул и не успел убраться отсюда. Что-то заставляет Эрика оглянуться, хотя Сава не двигался. — Проснулся? — он улыбается, — я разбудил тебя… Сава моргает. Эрик выключает ТВ, разворачивается, кладет локоть на кровать и, прячась под ним, смотрит на брата. Только глаза, что игриво прищуриваются, и другие глаза напротив, спокойные и тёмные… — Я принес ужин, — тихо говорит Цимерман, отворачиваясь. Он подбирает тарелку с пола, показывает её содержимое Саве — запеченная курочка с овощами и пюре, наверняка, из цветной капусты — новая мамина причуда, впрочем, недурно на вкус. Сава поднимается, одним движеньем стряхивая покрывало. Смотрит на Эрика. Сейчас надо бы что-то сказать, но говорить совсем не хочется — он застукан с поличным. Ну, и пусть. А может, так даже лучше? Мальчик протягивает руку, забирая тарелку, после тянется за вилкой и с аппетитом начинает есть. Он ведь весь день толком не ел. Эрик снисходительно улыбается, зная, что теперь точно всё наладится. И пусть между ними ещё не точка, не запятая, а многоточие — так лучше. — Давай сыграем? В комнате на втором этаже включатся свет, выбеливая тени. Эрик подключает кабели к комбику, вставая напротив Савы. На голубом корпусе гитары, чуть ниже белой накладки появился стикер с надписью Freedom — так Эрик окрестил свой инструмент. Пока эта гитара в его руках, он действительно чувствует себя свободным. С помощью струн чувства выразить гораздо проще, чем словами. Эрик начинает: чёткий ритм, повторяющийся раз за разом рифф, из динамика вырывается мощь гитарных струн. Притопывая себе босой ногой, он с улыбкой кивает, сосредоточившись. Рука, зажимающая аккорды двигается вверх-вниз по грифу, пальцы — точно механизм — чётко выстраиваются на ладах. Едва слышно Цимерман что-то шепчет. Сава хмурится — он уверен, что не знает этой мелодии и песни. Неужели Эрик сочинил её сам? Наконец закончив под скрип струн, Цимерман удивленно косится на него. Положив руки между колен, в полосатой футболке, с растрёпанными волосами, ещё овеянный сонным теплом Сава привлекает к себе ещё больше. Эрик, смущаясь своих мыслей, отводит взгляд от этих выжидающих, пристальных глаз. — Так мы играем? Вскоре Сава накидывает ремень бас-гитары на плечо. — Родители ничего не скажут? — Я предупредил. Эрик вытаскивает педаль, протаскивая её с кабелем к двери, встаёт спиной к зеркалу, тут же, как по волшебству, уголок плаката над дверью отклеивается и провисает. Эрик замечает, как отскочила к его ногам булавка. — Блин. — Я не уверен, что у меня хорошо получится. — Сава медлит, оглаживая лакированный корпус гитары, будто утешая инструмент перед бурной сессией. — Мы же тренируемся, — Эрик выразительно играет бровями, — не важно как. Как получится! — он пожимает плечами, после чуть ли не падает на ковер, пытаясь отыскать треклятую булавку. Сава, усмирив дыхание, выставляет пальцы и начинает перебирать струны, как учил Матвей. Но быстро прерывается, настороженно глядя на Эрика, который выжидающе смотрит в ответ, явно желая что-то сказать. — Ну что? — вздыхает мальчик. — Давай так. Цимерман вновь повторяет ритм, который играл накануне, только на этот раз медленно. — Вот здесь нужен бас… — он ещё раз перебирает пару струн, намекая на звук. Моментально увлекается им, кивая себе, считает ритм стопой. Сава понимает, в какой момент должен попасть, и вскоре включается в игру. Получается… Он медлит, настороженно поглядывая на пальцы Эрика, боясь что-то упустить. А тот даже не обращает внимания на косяки брата, улыбается так, будто слушает интересную мелодию, а не исполняет её сам. Его мечтательный вид успокаивает Саву. Точно. Нужно расслабиться. Не забивать голову лишним. Через пару мгновений Эрик включает виртуозность — теперь очевидно, что мелодия переходит в полноценный блюз. Сава же старается не упустить момент и не сбиться с ритма. Это не просто. Он чувствует, что играет недостаточно хорошо — ему хочется вторить за Эриком, не упускать из вида полёт его мысли, но, за неимением достаточно опыта, это ему не даётся. Пару раз он сбивается, разочарованно вздыхая. Однако Эрик кивками подбадривает его продолжать, вновь исключая из мелодии сложные элементы. В какой-то момент их игра начинает напоминать диалог: сначала наигрывает Эрик — тут же в такой же манере отвечает Сава. Они улыбаются, веселясь. Цимерман как обычно «перетягивает одеяло» на себя, усложняя мелодию. Сава в ответ возмущенно сверкает глазами и, поджав губы, не равномерно, но верно повторяет рифф. А после вскидывает голову, будто с вызовом, выражая всем своим видом фразу: «Ну как?». Цимерман улыбается шире. Такой счастливый в этот момент. Сава, смутившись, опускает голову.***
— Уже час прошёл!? — не верит глазам Эрик, поглядывая на цифры. — Чёрт. Ему приходится оставить гитару — он обещал Оксане выучить уроки. Эрик садится за стул, включая лампу. — Сейчас быстренько со всем разберусь и продолжим. — Он бросает взгляд на Саву, но тот замирает у шкафа. Всего час. Теперь нужно возвращаться в реальность. Эрик пытается его подбодрить, но Сава лишь тряхнув головой, стаскивает гитару, прижимая её к дверце, а сам открывая шкаф, вновь медлит. Пора ведь и ко сну готовиться. — Что я делал? — спрашивает он тихо. Эрик удивляется, разворачиваясь на стуле, хочет уточнить, но Сава продолжает: — Что я делал пока спал? — его глаза быстро ловят Эрика и вновь ускользают. Цимерман понимает, что откровенного разговора после вчерашней стычки избежать не удастся. — Ничего… то есть… — он не решается говорить об этом, лишь потому что боится, как бы Сава не узнал, что он целовал его ночью. — Ничего особенного. Ты просто стоял, чуть шатаясь. — Эрик вспоминает первую ночь, когда увидел Саву в таком состоянии, словами не передать, как он струсил в этот момент. — Ты был, как сонный зомби. — Эрик улыбается, но Саву комплимент не радует. — Кхм… то есть милый сонный зомби. Разговор не ладится — парни долго молчат, упорно глядя один в тетрадь, другой в панель шкафа. Наконец Эрик, отбрасывая неловкость, уточняет, стараясь развить эту тему: — Так, это у тебя началось после пожара? — говорит он будничным тонном, будто нет в этом ничего такого. Вновь тишина в ответ. Эрику кажется, что Сава больше не хочет говорить, поэтому продолжает упражнения, хотя цифры в голове между собой не складываются. — Это я устроил пожар. Виснет пауза. Эрик думает, что ослышался. Он смотрит на Саву — тот обхватил колени, сидя на полу, прижимаясь к бортику кровати. Его взгляд не мигает, он смотрит прямо перед собой и искренне верит своим словам. — Почему? В этот момент что-то ломается внутри Савы… Внезапно волна чувств накрывает его — в один миг он возвращается к своим болезненным воспоминаниям и очередная стена, что защищает мир от его боли рушится. Он чувствует горечь в горле, понимает, что не сможет сдержать слёзы и дрожь в голосе, поэтому начинает говорить быстро, задерживая дыхание на полуслове. — В последние дни они часто ссорились. Отец не раз поднимал руку на маму. Каждый раз, когда он давал ей пощечину, мне казалось, что сейчас будет последняя точка, но снова всё становилось как раньше. Она говорила, что нужно немного подождать, и всё наладится, но всё заканчивалось её слезами. Я ненавидел, когда мы собирались вместе за столом. Ненавидел эту тишину, и её заботу — ей всегда нужно было, чтобы всё выглядело идеально — но было так тихо, всегда тихо, будто мы чужие люди. Поэтому я никогда не доедал. Отец ненавидел это, мама оправдывала меня, и снова семейный ужин превращался в скандал… Сава делает вдох и умолкает, кажется, будто он не дышит, но вот стоит его ресницам сделать взмах, как на их кончиках Эрик замечает влагу. Он плачет? Цимерман подаётся вперёд, но Сава продолжает говорить всё также быстро, теряя остатки самообладания: — Он любил курить, когда пил. Обычно это случалось по вечерам, поэтому все подумали, что это он виновник пожара. Однако определить источник возгорания не смогли. Сава поворачивает голову и смотрит на Эрика, по его щеке скатывается слеза, но он будто не замечает её. — Мама говорила, что я и раньше лунатил. Совсем маленький я мог уйти из дома. — Он делает вдох, отворачивается и продолжает: — Я проснулся на руках у соседа, когда меня вынесли, наш дом полыхал пламенем, мама стояла в одной ночнушке и плакала. Отец был пьян… Больше ничего не помню. — Тогда почему ты считаешь, что это твоя вина? — пораженно спрашивает Эрик. Он соскальзывает со стула и падает на колени возле него. — Потому что я хотел этого! Я хотел, чтобы всё закончилось… По лицу Савы пробегает дрожь, он резко хмурится и наконец плачет, всхлипывая, щуря глаза и прикрывая рот. Его эмоции, так долго прятавшиеся, вырываются наружу. Эрик сковывает его плечи в объятиях, пытаясь унять дрожь. Он чувствует, как Сава впивается в его футболку ногтями; содрогается в тихих рыданиях, не способный сдержать себя. Он так долго жил с этой мыслью, так боялся что кто-то узнает. Теперь Эрик действительно знает… Шмыгая носом, он вскоре замолкает и будто превращается в камень. Эрик пытается сбросить это наваждение, зарывается в его волосы пальцами, прижимая ближе, будто боится, что сейчас живительное тепло его тела исчезнет. Одним движением Сава ловко отстраняется — их объятия становятся похожи на приемлемые. Эрик ещё держит его плечи и всматривается в лицо, которое вновь становится отрешённым, только во влажных глазах разве что остаётся неспокойный блеск. Что сказать сейчас? Сава открыл ему свой страх, так может быть и он ответит тем же… — Я тоже живу с чувством вины. — Он отодвигается, садится, прижимаясь к кровати, молчит, подбирая слова. Сава смотрит на него пустым взглядом и дрожит. Дрожит точно от холода — так ходят его плечи. Эрик замечая это, понимает, что не один всё это время находился в капкане. — Эй… Посмотри на меня. Ты ни в чём не виноват. Я знаю, что ты чувствуешь… Теперь он осекается и понимает, что должен рассказать об этом. Делает вдох и начинает своё откровение: — Последние дни, когда мама умирала были очень тяжёлыми. — Эрик закусывает губу. — Я один, как дурак, верил, что она поправится. Я всё время верил в это и думал — всё будет в порядке. Мы навещали её в больнице. Она была такой веселой всегда, выглядела здоровой. Мне казалось вот-вот, и она вернётся домой. — Эрик мельком смотрит на Саву, замечает, как тот притаил дыхание, глядя на него. — У нас была с ней традиция. Каждый раз, когда мы прощались, она просила меня спеть ей песенку, — он вновь кусает губу, на этот раз сильнее, — я пел ей каждый раз ту колыбельную, которую она сочинила мне. Однажды, мы с папой не смогли прийти к ней из-за процедур, но поговорили по телефону. Мама вновь попросила меня спеть ей, но я ответил, что сделаю это завтра. Приду и сразу с порога начну петь, — Эрик нервно улыбается и умолкает. После долгой паузы он говорит: — На следующий день её не стало… Противные горячие слёзы катятся из глаз, Эрик смахивает их пальцем, потому что знает, что они ничем ему не помогут, как и Саве. Он должен объяснить это и понять сам. — Я жил с этим чувством вины многие годы, я ненавидел себя за это, я… — перестал петь, — мысленно заканчивает он. Глаза Савы широко открыты. Он совсем близко. Эрик глядя на него продолжает: — Ты не виноват в том, что твой отец был скотиной, — грубо заявляет он, чуть надламывая голос, — ты не виноват в том, что случился пожар. Эрик вздыхает, запрокидывая голову, позволяя оставшейся влаге стечь по щеке. Одним порывом Сава заключает его в неловкие объятия и сдавленно произносит: — Ты тоже ни в чём не виноват, Эрик… Цимерман знал это уже давно, но упрямо скатывался в бездну самокопания, уверяя себя, что всё это случилось из-за него. Сейчас, наконец, он может отпустить это, чтобы вновь начать петь. Он обнимает Саву, понимая, что через пару мгновений их близость иссякнет. Они вновь поставят многоточие, не касаясь темы их недомолвок; вновь сделают вид, что ничего не было. Но сейчас Эрик чуть наклоняется и касается тёмных волос губами. Сава цепенеет, почувствовав его поцелуй.