***
— Мы же семья! Команда! — твердит телевизор. На экране комедия с очередным перевоплощением незнакомцев в уютный круг семьи. Мама, папа, дочка и сын — их неудачные попытки отыгрыша превращаются в уморительный сюр. Эрик, закинув руки за голову, тихонько ненавидит этот фильм. Он косится на работу Нары и морщится. Змея занята привычным заработком — делает тату какому-то огромному байкеру. Это Эрик про него так думает, ведь бородка и кожаная жилетка могут принадлежать только человеку с причудами. Цимерман лежит на диване в офисе. Здесь неуютно, несмотря на телевизор и мягкую мебель, — всё из белого кафеля: стены, пол, даже потолок, как и положено по санПиНу. Рядом с зелёной кушеткой на железном столике рассыпан инструмент, краска и лотки с невероятным количеством белых салфеток. Точнее уже не белых, а перепачканных розовой кровью и чем-то жёлтым, противным — ликвором. Эрик брезгливо решает, что не сделает ни одной татушки. Конечно, до очередного поста в Интернете с классным эскизом. Ждать, когда на него обратят внимание, предстоит долго. Но он и не спешит домой… Этой ночью ему снилось небо. Глубокое и большое. Это был нехороший сон. Он видел железную вышку и лестницу из ржавой стали. Сава поднимался беззаботно, всё выше, не оглядываясь назад, оставляя Эрика далеко позади. Он просил его остаться и поднимался спешно следом, чувствуя, как неприятно металл режет кожу. Но внезапно всё исчезло — Эрик заметил нависшее над головой небо — яркое и голубое, укутанное в перистые облака. Синева манила к себе и пугала. Лестница более не принадлежала вышке, она сама по себе поднимала его ввысь. Не было рядом и Савы, не было никого, кто мог бы помочь ему спуститься. Он обернулся и замер от ужаса — насколько далёкой теперь казалась земля! С высоты полёта деревья и зелёные луга были крохотным садом. Впредь не было пути назад. Он вновь поднял голову, встретившись лицом к лицу с пугающей бездной. Это был прекрасный сон. Казалось, что неба можно коснуться рукой… Но внезапно его посетила тоскливая мысль — ещё не пришло его время. Эрик открыл глаза в тумане серого утра, различив свет от окна. Прошло несколько секунд прежде, чем он узнал комнату. Он ночевал у Савы. Он обнимал его… Осторожно отняв руку, он приподнялся над братом, заглядывая в лицо. Убедившись в крепости сна, сел на кровати, стараясь унять гулкое сердцебиение. Каждый удар наполнял грудь тяжёлым, сжимающим чувством. Зачем он видел такой странный сон? Это было прекрасно и пугающе. Перед глазами ещё стояла дурманящая глубина неба, но тоскливое чувство тревоги сводило всю благодать на нет. Наконец, взяв дыхание, Эрик лёг, пытаясь расслабиться. Он не решался вновь коснуться Савы — долго всматривался в его тёмные волосы. Потому что обещал себе держаться в руках. Лучше уйти. Он поднялся, очертил взглядом одинокий силуэт на кровати и ступил на пол. Холод под ногами его отрезвил. Лучше уйти сейчас, до рассвета, пока не проснулись родители — так он решил. Открыв глаза, Эрик в очередной раз встречается с абсурдным юмором комедии. Улыбается и хмыкает в ответ на шутку, наконец замечает, что они с Нарой остались одни. Змея, прибрав своё место, по привычке курит. Едва окинув Эрика усталым взглядом, она спрашивает, возвращаясь ко вчерашнему разговору: — Что на тебя нашло? Ты уверен, что этого хочешь? — А что? — удивляется Эрик: — Я думал, тебе понравится идея. Ведь это ты хотела, чтобы я пел. — Он смотрит на Змею, высоко задрав голову, находит её злые глаза и сникает. — А чему мне радоваться? — психует Нара, — ты как уж на сковороде! То буду петь, то не буду. Взрослеть пробовал? — Давай без нотаций! — закатывает глаза Эрик. Отняв от губ сигарету, Наргиса холодно спрашивает: — С какой стати мне тебе помогать? Эрик отвечает с горечью: — Потому что мне больше не к кому пойти… — от этих слов в груди разливается щемящая боль, напоминающая о былых ошибках. Он отворачивается, не хочет, чтобы Нара видела его уязвимым. А Змея, напротив, холодно оценивает каждое его слово на вес. Внезапно Цимерман изменился, пришёл и объявил, что хочет петь. Он хочет, чтобы она учила его. И новость об этом среди шумной вечеринки была сама собой разумеющейся — Нара в пьяном угаре даже не придала его словам значения. А теперь Эрик здесь собственной персоной — распинается и кричит о чём-то важном для него, срочном. Как будто ему правда можно верить. Но что, если всё в очередной раз обернётся скандалом и разбитым сердцем? — Зачем тебе это? — спрашивает Нара, затушив сигарету. — Я не знаю, — честно отвечает Эрик. Он молчит, затем добавляет: — Причина есть, но… я не уверен. Я хочу петь. Я уже пробовал, — он вновь ловит взглядом Наргису, — и у меня получилось. Только мне страшно, — искренне признаёт, — мне страшно при других. Ты понимаешь, о чём я… Он смотрит на Нару, надеясь, что она избавит его от пытки расспросов и ответит «да» или «нет», чтобы больше не мучиться. — Ладно, — идёт на попятную Романова, — тогда почему ты хочешь записать именно кассету? Тебя на ретро потянуло? Записать кассету любимых песен для Савы и каждый трек исполнить самому — разве в этом можно кому-нибудь признаться? — Это подарок. — Ага-а, — улыбается Нара. — Всё-таки пулевое ранение в сердце. Эрик просит: — Пожалуйста, не спрашивай, для кого она. Нара смеётся — теперь всё ясно, как белый день. — Ты никогда не умел врать… — Помолчав, она спрашивает: — Когда хочешь приступить? Эрик жмёт плечами: — Я хочу записать кассету до Рождества… В смысле, до «нашего» Рождества, — кавычки показывает пальцами. — Нет, — рубит Нара. — Почему нет?! — взрывается парень: казалось, её поддержка уже в кармане. — Потому что осталась пара недель. Меньше! Ты говоришь мне, Эрик, что хочешь записать сборник на кассету за грёбаную неделю. Не три, не четыре песни — а целых двенадцать! Да ты спятил? Нельзя бросаться из крайности в крайность. Люди годами учатся петь… — Я умею петь! — врывается Эрик. — Да? Сколько лет прошло с последней практики? Молчит. Через время Нара добавляет: — Ты хочешь попробовать, о’кей — я рада, но ставь реальные цели. Нельзя иметь всё и сразу. Одного твоего желания недостаточно. Где ты найдёшь оборудование? — Я знаю место! — Кто поможет с инструментами? Кто сведёт дорожки? Ты хотя бы одного хорошего звуковика знаешь? Нет. И Нара права. Его план действительно кажется неосуществимой мечтой. Он просит слишком многого, как будто распятый перед взором огромного синего неба, которого никогда и ни за что невозможно достичь. Эрик вскакивает на ноги — он раздражен, в гневе. Он бессилен. — Всё ясно, — говорит с горечью и собирается уйти. Никто не поможет. Слишком поздно. Слишком много усилий. И он не справится один. Но эта идея — эта навязчивая мысль кажется слишком важной. Он хочет сделать это не столько для Савы, сколько для себя самого. Но неба невозможно коснуться рукой. — Стой, — требует Нара, и Эрик останавливается. — Я не сказала, что не помогу. Парень поворачивается к Змее, не веря ушам. — Одну песню, — продолжает мудро Романова. — Одну песню ты осилишь. А дальше… Посмотрим. — То есть ты послушаешь меня? — неуверенно уточняет Эрик. — Да, и если мне понравится, будем работать, — кивает Наргиса, — но только над одной песней. С тебя студия. С Матвеем говори сам. Маришку на бэк. Эрик молчит, вытаращившись на Змею. Ловко она сложила картинку, как будто так и планировала. Цимерман ловит себя на мысли, что его только что поймали на крючок, а он проглотил и не заметил. Нет, — ну, не может же Нара заранее знать, какую песню он выберет? Он и сам не знает. Это точно должна быть песня, которую Сава слушает постоянно (неважно, насколько сложная) или хотя бы та, которая ему нравится. Но какая? Из сотни треков его плейлиста Эрик так и не узнал самых важных. Кто вообще может знать? В этот момент в голову Цимермана ударяет мысль — догадка, точно лампочка зажигается во мраке. — Мне нужно идти, — выпаливает он, пытаясь открыть дверь, та не поддаëтся. — Так… Встретимся у нас? — уточняет Нара, расслабляя руки, поражаясь борьбе подростка с дверным проёмом. — Точно! Замётано! — кричит парень, шарахаясь по ступенькам вниз. — Одна песня! — Чёртовы дети… — вздыхает Нара.***
Из чердака могла получиться замечательная комната. Но помещение так и осталось заброшенным складом для хранения закруток, старой мебели, ужасно скучных книг и поломанных игрушек. На вопрос, почему мама не решается выбросить всё это, она отвечает, что ждёт весны. И тогда Георгий не сможет отвертеться от перестройки, капитального разгрома крыши и починки неверно заложенной проводки. Всё это кажется туманным будущим, реальностью, которой будто бы и не суждено сбыться, ведь как можно изменить установленный порядок чердака? Единственное правило здесь гласит: ищи сколько влезет, всё равно не найдёшь. Здесь не было непроходимого лабиринта, какой Сава видел, впервые забравшись с Эриком в это место, — всё убрано заботливой рукой Оксаны, а значит, шанс найти нужную вещь сводился к нулю. Через десять минут тщетных поисков Савелий сдаётся, присаживаясь на корточки возле старого комода. Он не таит надежду найти что-то полезное, скорее гадает, что можно туда положить — шторы. Вскинув брови, Сава решает убедить маму выбросить мусор. Он даже готов помочь ей прямо сейчас, припоминая, в какой стороне находится свалка. На очереди следующий шкаф. Сава механически открывает створки, но сам находится где-то глубоко внутри своих мыслей, вспоминая прошедший день. Что будет сегодня? Ему закрыть дверь? Или Эрик попросит его остаться на ночь у себя? Что будет, если это случится? В итоге Емельянов стоит, склонив голову, и только через пару минут замечает, что смотрит на ящик, из которого приветливо выглядывает зелёная мишура. Он опускается на колени, забирает ящик из объятий шкафа и перебирает содержимое. Игрушки — старые солдатики, машинки и прочая сентиментальная чепуха. Сава усмехается, рассматривая бравого бойца, лишённого ноги, такого крутого в чёрных очках — вылитый Швартс в молодые годы. — Бедняга… — говорит мальчишка, — он совсем не умеет играть в игрушки? — спрашивает поучительным тоном, вертя солдатика в руке, затем бросает его в коробку. Вытащив пакет, он находит в нём мотки блестящей мишуры и золочёные шары. Добытые сокровища мальчик откладывает за спину, а мишура кладётся обратно в пакет с решением никогда не говорить маме, что она присутствует в доме. Сава ненавидит её с детства — с тех пор как бабушка, по-старинке, украшала пятнистые ковры на стенах гирляндами и фонариками, нацепленными друг на друга не к месту. Во всём должна быть мера — мальчишка понимал это с малых лет и понимал также, что никого не интересует его мнение. Единственное, что он действительно любил делать, так это вырезать снежинки. Сама собой появляется мысль, как провести этот бесполезный день. Он не сядет учить уроки, потому что Егор не откажется дать списать; он не станет смотреть телевизор с мамой, потому что та начнет донимать его расспросами о жизни, которые Сава не любит; возможно, он отыграет очередные аккорды; возможно, почитает пару комиксов и обязательно вырежет кучу снежинок и запихнёт резанной бумаги Эрику под одеяло — эта мысль успокаивает. Так он решает поступить, не подозревая о планах мамы. Наконец Сава складывает вещи обратно в ящик и задвигает его, но встречает странное сопротивление. Он быстро понимает, что за ящик что-то завалилось, и роется в поисках затерянных вещей — находит бейсбольную перчатку и старую чёрную тетрадь с пожелтевшими страницами. Емельянов внимательно поворачивает в руках тетрадь — она увесистая, сотня страниц, не меньше — на чёрной корочке ни единого обозначения собственности; страницы в разводах от влаги. Сава открывает тетрадь, надеясь найти имя, — ничего, тогда он обращается к первым строкам и замирает. Строчки гласят: «Эрик, теперь, когда тебе 18…». Сава моментально закрывает тетрадь, не желая читать дальше. Его охватывает волнение. Судя по красивому почерку с прописью букв на старый манер, строчки писала рука женщины. Перевернув тетрадь, мальчишка находит подтверждение догадкам — в конце значится имя — Марго. Невероятная находка, которая оказалась потерянной и забытой среди стенок шкафа. Возможно, она свалилась с книжной полки, когда была перестановка. Никто не мог нарочно спрятать эту драгоценность. Это послание мамы Эрика к её взрослому сыну. Сава решает не читать первые страницы, но любопытство подводит, и он листает тетрадь с середины, пытаясь понять, что в ней — письма? Песни… Аккорды для гитары и столбцы стихов, многие из которых написаны на английском, на немецком и ни одной на его родном языке. Марго оставила Эрику самое ценное и богатое наследство, о котором тот даже не подозревает, — она оставила ему свой внутренний мир. Как быть? Сава держит в руках тетрадь, перечитывает первые строки, понимая, что нужно подождать. Марго хотела, чтобы Эрик пел, она знала — у него всё получится, но прежде он должен повзрослеть и понять, как применить её дар. Нет-нет, отдавать Эрику этот дневник сейчас — преступление. И всё же нестерпимо хочется услышать, как он поёт, как сыграет эти песни на своей гитаре. Сава кусает губу. Если бы он знал чуть больше из послания его мамы, мог бы решить сразу, как поступить, но он не желает читать дальше, он уважает волю этой славной женщины. Тогда нужно этот дневник спрятать, чтобы Эрик не нашёл его раньше, чтобы он обязательно после попал в его руки… Емельянова осеняет прекрасная и верная мысль, кому отдать это сокровище. Он спускается вниз, находит маму на диване за передачей новостей, машинально кладёт ей пакет с игрушками и, не обращая внимания ни на что, кроме тетради в своей руке, спрашивает: — Где Георгий? — Он в гараже, — вертит головой Оксана, провожая сына. Ей не о чем беспокоиться, Сава, как и положено, накидывает на плечи куртку и выходит во двор.***
Серый и грязный город, в котором становится неуютно в декабре. Праздничное настроение исчезает под покровом влажного снега — он вьётся под плоской подошвой кроссовок, превращаясь в комья, которые неприятно чавкают, стоит на них наступить. Серость, лежащая на плечах бронзовых статуй и на лысеющих от частой ходьбы тротуарах, исчезает ночью, когда включают гирлянды, развешанные по проводам, и начинают светиться огромные ели, возникающие то тут, то там на площадках в обёртках из ёлочных игрушек. Ночью город прекрасен, словно из далёкой детской сказки — расцветает и живёт уникальной жизнью. И даже причудливые соборы украшают собой загустевшее небо; подсвечиваются неоновые вывески ресторанов и отелей; оживают катки и улочки, позволяя почувствовать приход настоящего Рождества. Но днём здесь паршиво… Эрик пробегает сквер, чуть подрагивая от озноба, жалеет, что не оделся теплее; вовремя уклоняется от веток кустарника, замечает торопливых белок и спешит дальше, в поисках знакомой улицы. Он точно помнит, как они проходили здесь, кажется, стоит заглянуть за угол. И вот он испытывает вкус удачи — гордится собой, потому что нашёл ту самую чёрную дверь с погасшей вывеской. Также не ясно, от чего эта дверь и куда ведёт, но Цимерман знает — в подвальное помещение, а там… Первыми в глаза бросаются стопки дисков на невысоких стендах; жёлтые лампочки светят тускло, придавая тёмным стенам магический уют. Здесь была перестановка — местами поменялись плакаты и футболки, которых стало больше; железные стеллажи выглядят новее из-за свежей покраски, но темнота вокруг, как и прежде, густая. Эрик тоскливым взглядом окидывает желтеющий фикус на стеклянной витрине, возле которого на стопке журналов сидит рыжий кот. Он медленно спускается по ступеням, стараясь рассмотреть, кто за прилавком. Кот мяукает, и газета в руках кассира шуршит. Эрик стоит уже напротив, Феликс справляется с газетой, поправляет квадратные очки и важно смотрит на гостя. Цимерман замечает, что тот ещё больше располнел, как будто всё это время он только и сидел на стуле в ожидании посетителей. Феликс щурится, хмурит густые светлые брови, пытаясь узнать вошедшего, и выдаёт наконец: — Жорик! — Эрик… — А-а, ну да, ну да, — кивает Феликс, вновь обращаясь к газете. — С чем пожаловали? — затем он косится за его спину, — а где Савелий? Тут Цимерман поспешно атакует, бросаясь сначала к карману рюкзака, затем к прилавку: — Он дома. Слушай, есть дело. Ты должен помочь. Жданов хмурится, наблюдая за парнем, потом смотрит на кота, кот смотрит на хозяина — оба не понимают. — Короче, вот флешка, — Эрик подскакивает к Феликсу, позволяя зайти в святая святых — за стойку, и вставляет крохотный девайс в порт без разрешения, заглядывая в монитор ноутбука. — Ты можешь посмотреть плейлист и сказать, какую песню Сава записывал чаще всего на кассетах? Поняв, что происходит неладное, Феликс возражает: — Секу-ундочку! Откуда у тебя это? Флешка незнакомая — не та, которую носил с собой Сава. На экране ноутбука открывается папка. В папке список всех его песен. Стоит Феликсу взглянуть на Эрика, как тот послушно возвращается на исходное место. Глаза Жданова округляются, а губы недовольно тянутся в трубочку. Цимерман начинает ходить из стороны в стороны, взволнованно жестикулируя рукой, сочиняя на ходу оправдания: — Мне надо знать, что он часто слушает. Нет, ну я слышал, конечно, пару треков, — после этой фразы Феликс возмущается снова, Эрик продолжает: — но, типа, что конкретно ему нужно, не разберу. — Ты погляди-и, — тянет Феликс, обращаясь к Гарфилду и тряся его холку, — на святое позарился. А я знал, что тебе нельзя доверять! — он тычет в Эрика пухлым пальцем с большим перстнем. Цимерман закатывает глаза. — Да мне реально надо! — Мотив? — коротко спрашивает Жданов, кажется, что Гарфилд ждёт ответа не менее настороженно. — Подарок на Рождество, — просто отвечает Цимерман, понимая, что с этого стоило начать. Кажется, этот ответ устраивает Феликса, потому что он придвигает ноутбук и щёлкает мышкой, но бормочет: — Аха, занимаемся грабежом частной собственности, прибегаем к методам подкупа… — Ой, да он сам дал мне свою флешку! — оправдывается Эрик. Всё так и было — флешка действительно была у него некоторое время, пока Сава не потребовал её обратно. Никто же не обсуждал то, что Эрик может использовать его любимые песни на своё усмотрение? — И дал своё разрешение? — щурится Жданов. Тут Цимерман понимает, что Феликс действительно знает Саву намного лучше, чем он, и это обидно и почему-то завидно. — Ну ладно — я просто хочу сделать ему сюрприз, — идёт на попятную парень. — Авантюрой пахнет, — заявляет Феликс, глядя в монитор. — Ну да, — Эрик пожимает плечами, затем чешет затылок. — Вот, — вскоре заявляет Феликс, Цимерман мигом оказывается рядом. Такой тесный контакт Феликсу не нравится — за стойкой и так слишком мало места. Гарфилд облизывает лапу и моет ухо. Эрик удивляется, глядя на название трека, и выдает: — Не-е-ет! — Да! — восклицает Феликс. — Но он же любит «Queen»! — Так и есть, но эта песня всегда была на его кассетах, даже если он записывал только песни Меркьюри. Чтобы доказать правоту, Феликс открывает папку, затем другую, затем с именем Савы (что Эрика задевает), затем показывает двенадцать пронумерованных папочек, и в двенадцатой действительно оказываются треки «Queen». — Часто он к тебе ходил, — поражается Эрик. — В последнее время совсем пропал, — обижается Жданов, — запугиваешь его? — хмурится он. — Кто кого… — огрызается Цимерман. И действительно, среди двенадцати песен «Queen» находит ту самую одну, которая вообще не к месту. Как такое может быть? — Почему «Ordinary world»? — изумляется он снова. Ведь это та самая песня, которая помогла ему оживить голос! — Потому что она важна для него, — констатирует Феликс. Эрик поднимается, задумчиво глядит в стену, затем снова смотрит на трек. Феликс щёлкает по нему, звучит музыка. Пару минут они проводят в слушании. Эрик повторяет про себя знакомые строчки — по спине и рукам бегут приятные мурашки. Наконец, он улыбается, хотя песня не является радостной. Такое странное совпадение не может быть обычным стечением обстоятельств — он пел текст именно этой песни, а значит, довести соло до ума не составит труда! Чувство надежды на лучшее для них с Савой захватывает, Эрик ликует. Тем временем песня кончается. В её мелодии звучит весь Сава. Ведь он был прав тогда: музыка — это личное… — Да. Кажется, я всё понял, — кивает Эрик. Феликс внимательно смотрит на Цимермана, тот о чём-то думает, приложив большой палец к губам, затем смотрит на Феликса и спрашивает: — А ты работал с микшером? — Пф, пф, — фыркает Феликс, — я, между прочим, курс радиотехники окончил, а ты спрашиваешь о таких примитивных вещах. Перед Феликсом проносятся унылые вечера в роли диджея на праздниках и юбилеях со своей соведущей, сердце которой, увы, так и осталось под замком. В нынешний век мечтателям, особенно вежливым, как Феликс, живëтся очень несладко, от того только пирожные и спасают. — Нет, да это понятно. Ты в студии звукозаписи работал? — набрасывается на стойку Эрик. — Ты откуда знаешь? — пятится Феликс. — Серьёзно, работал? — удивляется Цимерман. — То есть чисто гипотетически, ты можешь свести дорожки, там, трек слепить, а? — он заглядывает Феликсу в глаза, которые прячутся под бровями всё сильнее и сильнее. — Молодой человек, какую ахинею вы задумали на этот раз? — высоко-возмущённым тоном спрашивает Жданов Феликс. Но тут разговор прерывается, потому что в подвал ступает тонкая нога в массивном кроссовке. Девушка мнёт джинсовую куртку, накинутую на белый халат. У неё длинные шоколадные волосы и очень приятное лицо, не смазливое, но такое доброе, наверное из-за смущённой улыбки. — Привет, — тихо говорит девушка и тянется сразу гладить кота. Эрик отступает на шаг, видит, как на его глазах расцветает Феликс, — он, словно сытый кот, расплывается в счастливой улыбке и чуть ли не мурлычет при виде явно знакомой девушки. — Я к вам с подарками, — продолжает незнакомка, вынимая из пакета продукты. — Зашла в обед в продуктовый и взяла пару консерв. Девушка явно из аптеки, что стоит прямо через односторонку напротив подвальчика ПроМузыки. — Это хорошо-хорошо, — подскакивает Феликс. — Что мы вам должны? — любезничает он. — Ой, да перестань, — девушка кладёт пакетики с кошачьим кормом на стол — их количество прилично. У неё кривой передний зуб, но это ни капли не портит милой улыбки, а зовут её Катя — Эрик это на бейджике видит. Он всё понимает и уходит в соседнее помещение с непринуждённым свистом, не мешая голубкам ворковать. Среди железных стеллажей едва слышит бормотание голосов и мяуканье кота, которому не терпится отведать лакомств; хватает первый попавшийся журнал и думает уговорить отца купить проигрыватель для пластинок (старый так и не ожил после ремонта). Тут Эрик решает купить его сам, когда разбогатеет и у него появятся деньги, и, может быть, они будут жить с Савой вместе… Сладкие мечты обрываются здравым смыслом. Эрик одёргивает себя от глупых фантазий и виновато оглядывается. Это ведь невозможно — убеждается он. Но ведь никто не мешает мечтать? — тут же отвечает его сердце. Цимерман находит тот самый стеллаж, к которому прижимался Сава во время их разговора здесь. Он так изменился за это время, как будто прошла целая вечность, — с момента, когда к его мыслям было невозможно подступиться, перевернулось практически всё. Он не закрыл вчера дверь… Закроет ли он её снова? — думает Эрик, осознавая, насколько это может быть опасно.***
В гараже Георгия всегда царит хирургическая пунктуальность — каждый инструмент на отведённом ему месте. Для этого к дальней стене была прикручена пластина из ДСП, а в ней «тысяча» болтиков-крючков, чтобы в подвешенном состоянии хранились плоскогубцы и ключи всех мастей. Верстак здесь тоже имеется — старый деревянный стол и полочки к нему с двух сторон, в каждой полочке свой хлам от шурупчиков до гаечек. Живёт, конечно, в этом святом месте и Порш Кайен (занимая центральное место), у которого не хватает колëс, потому что Георгий сам меняет резину. Он в отношении техники и вещей является истинным мужчиной и не тратит деньги на салоны. Возможно, поэтому Цимерман старший и сколотил состояние в первый миллион так быстро и продолжает наращивать капитал, заключая очередные контракты и сделки то с нефтегазовым, то с добычей каменного угля. Однако несмотря на всю пунктуальность — гараж есть гараж. Здесь пахнет машинным маслом, руки быстро чернятся, а на полу под столом валяется металлическая стружка и опилки; в углу заброшенный пульверизатор, шланги кольцами оплетают друг друга. Отчего Георгий так любит заниматься своим участком? Даже беседку на заднем дворе сконструировал он же. Сава, зайдя под крышу гаража, быстро находит ответ на, казалось бы, бесполезную трату времени при больших возможностях и деньгах — Георгий возится со старым обшарпанным велосипедом. Велосипед перевёрнут вверх тормашками на верстаке, колёса спущены, спицы погнуты, а Цимерман старший склонился над своим подопытным, как опытный врач. Он одет в старую фуфайку, на затылке шапка-пяточком — выглядит бизнесмен-учредитель как типичный провинциальный мужик на задворках Волгоградской области. «Он явно ловит от этого кайф», — понимает Сава и делает шаг вперёд, чтобы привлечь внимание. — А-а, гаврик пришёл, — дружелюбно тянет отчим. Тут Сава замечает, что Георгий в своих очках с изысканной тонкой оправой — и вот эта вещь ни капли не сочетается с его внешним видом. Сава отводит глаза: — Что вы делаете? — тихо спрашивает, звучит вежливо. — Да вот нашёл старый транспорт, — Георгий указывает на ржавого коня, затем принимается откручивать его педаль. — К весне как новенький будет — кататься сможете. «Никогда не сяду на эту рухлядь», — думает Сава, разглядывая пол. Затем, поднимая глаза, говорит: — Я кое-что нашёл. На чердаке. Георгий отнимается от велика и заинтересованно смотрит, вытирая руки о грязную ткань. Сава тянет ему тетрадь. Цимерман старший не узнаёт этот предмет. Мальчик объясняет: — Это для Эрика. Дневник Марго оказывается в руках Георгия, он открывает тетрадь, читает строки… Сава перебивает его репликой: — Вы ведь отдадите это ему, когда придёт время? Георгий поднимает глаза и видит перед собой взрослого, потому что этот строгий взгляд не может принадлежать подростку. Мальчишка словно проверяет мужчину, наблюдая за ним. Внутри у него смешанный ком чувств — он бы хотел сохранить эту тетрадь для Эрика лично, но не может себе этого позволить. Можно ли довериться отчиму? И реакция мужчины расставляет все точки над «i»: он снимает очки, трёт переносицу, его глаза увлажняются. Он не отвечает, но кивает дважды — коротко, и, собравшись, говорит: — Спасибо. Сава хмурится, не получая нужный ответ, продолжает упрямо: — Это для него важно. Взгляд Георгия пропадает на секунду в глубине мыслей, затем он смотрит на пасынка и говорит: — Я обязательно передам это Эрику. Сава убеждается в твёрдости его намерений по тону сказанных слов, по его взгляду, и, наконец, улыбается. И от этой улыбки становится почему-то тепло им обоим, как будто они на секунду действительно стали родными. В душе Георгия появляется надежда. — Может быть… хочешь помочь мне? — спрашивает он, указывая на разобранный велосипед. Сава в ответ мотает головой, смущённо поджимая губы. — Тебе ведь такое не нравится? — кивает Георгий. — Не нравится, — подтверждает Савелий и замечает: — Скоро будет обед. — Хорошо. Георгий кладёт тетрадь на верстак, уже не способный продолжить начатое дело. Его мысли поглощают былые воспоминания о той удивительной женщине и жизни, которая как будто произошла не с ним, а если и была, то очень давно, как в забытом сне. Нет ничего плохого в том, что он сейчас счастлив и смог пережить утрату. Для своего сына Георгий хотел бы такого же счастья. И Эрик меняется на глазах. Однажды он будет готов, чтобы прочесть эти строки самостоятельно, а пока… Дневник будет надёжно спрятан в недрах его воспоминаний.***
Попрощавшись, Феликс сердечно вздыхает, провожая взглядом закрывающуюся дверь. Он помогал в аптеке с настройкой программы, и с тех пор между добродушной Катей и вежливым Феликсом завязалась славная консервная дружба. Ведь какая девушка не любит ласковых котиков? Особенно таких милых, как Гарфилд и его хозяин. — Когда свадьба? — весело спрашивает Цимерман, возвращаясь к прилавку. Жданов смотрит на него осуждая. — Мы с Катериной друзья, — важно говорит он. Эрик смотрит на дверь, затем на Феликса; улыбается, взмахивая журналом в руке, и спрашивает: — Струсил? — Чего ты прикопался? — ворчит в ответ Жданов, раздосадованный от личного разговора — он поднимать интимные темы не любит, особенно в компании малознакомых подростков. — Иди уже, — машет ему рукой Феликс, желая прогнать, но Цимерман убедительно не хочет смываться. — А давай ты поможешь мне — а я тебе? — Эрик азартно наклоняется, упираясь руками в стойку, и улыбается хитро-хитро. — Кыш! — шипит Феликс. Парень переминается с ноги на ногу и с наигранным вздохом признаётся: — Ну, мне реально нужна помощь — со звукозаписью. Феликс молчит — глаза спрятаны под бровями. Эрик продолжает: — Ты же, типа, мастак? А я в ответ не обижу. — Мои услуги дорого стоят, — набивает себе цену Жданов и вдруг улыбается, потому что придумал нечто поучительное для надоевшего подростка. — Да ладно тебе! — ноет Эрик, — помоги по-братски. Феликс поднимается: — Не брат ты мне. Цимерман со вздохом отступает. Тут Жданов отодвигает пару футболок и проникает за потаённую дверь, извлекая наружу невероятную хрень — по мнению Эрика. Жданов выкатывает красное ведро-швабру с высоким черенком и улыбается, глядя на парня. — Баш за баш, — констатирует Феликс, — хочешь моей поддержки — работай на хорошие впечатления. — Он подкатывает Эрику ведро. Цимерман хватается за черенок швабры и, хмурясь, спрашивает: — Это шутка какая-то? — он вытаскивает швабру (с лохматых волокон капает вода), — сейчас как возьму и расскажу той девчонке, что ты на неё запал! — грозит Эрик, брызгаясь. — Мы взрослые люди, — убеждает Феликс, поправляя важно на переносице очки, — дела сердечные решаем сами. А ты если хочешь помощи — помогай первым. Эрик вздыхает, опуская швабру на пол. — Вот если после этого ты мне не поможешь — то я обижусь, — грозит Цимерман. Феликс, довольный, открывает газету. — Так, что у тебя за план? — интересуется всё-таки он. Эрик, намочив метровый квадрат, разгибает спину, укладывая руки на черенок, и говорит серьёзно: — Я сделаю кавер на «Ordinary world» — рок-версию и исполню её сам. — С этими словами он продолжает мыть пол, возмущается, что в новой кофте, которую не хочется испачкать. Феликс хмурится, разглядывая парня — не похоже, чтобы тот шутил, затем хмыкает, немного подумав. — Ну уж, ради Савелия помочь можно, — кивает Жданов, — только ты уж постарайся. Эрик оборачивается и выразительно смотрит на программиста-кассира. Ради Савы он готов выложиться по полной, даже вымыть подвал ПроМузыки.***
За окном ещё светло, но в доме Цимерманов горит камин — лепестки пламени жадно оплетают полешки, облекая их в пепел. Это Сава уговорил маму развести огонь — хотелось в этот зимний вечер уюта. Он сидит на софе, листая неинтересный журнал про интерьеры, который оставила мама, его чёлка собрана в пучок на затылке, и лишь одна прядь раздражает ресницы. Мальчишка то и дело дёргает коленкой, перелистывая очередную страницу, и трёт пальцами висок. Наконец слышится грохот ворот. Тут же в груди Савы образуется ком и проваливается в желудок — он ждал Эрика весь день и теперь, когда тот вернулся, трусит. Подскочив с дивана, быстро забирается по лестнице и, только прикрыв дверь в свою комнату, замечает, что до сих пор держит в руках дурацкий журнал; бросает его на столешницу и подбирает книгу для домашнего чтения. На кровати, забившись под полку, в свете лампы он пытается сосредоточиться на крохотном шрифте, но слова совершенно не хотят передавать смысл; слышит, как громко хлопает дверь; представляет, как Эрик говорит с мамой — наверняка врёт ей о том, где был. Сава смотрит в книгу, а сердце так и ёкает от необоснованного страха. Он пытается придумать, что сказать Эрику при встрече, но на размышления не дают времени — в дверь коротко стучат. От стука мальчишка вздрагивает, медлит с ответом, но гость не ждёт разрешения, чтобы войти. Тихо отворяется дверь, пропуская серебристую чёлку и любопытные карие глаза внутрь. — Hallo, — приветствует Эрик с улыбкой. Емельянов отводит взгляд, подавляя ответную улыбку, не решается что-либо сказать — в груди давит, как будто на связки. Эрик проходит в его комнату и садится на кровать. От него ещё веет городским холодом, и он ведёт себя осторожно, как и Сава, выглядывающий из-за книги. — Как день? — буднично спрашивает Цимерман, пытаясь разглядеть название на синей обложке, но та стёрлась от времени. — Где ты был? — спрашивает в ответ Сава. Голос от долгого молчания сник и охрип, он этого смущается, ниже опуская голову, в который раз перечитывая одно и то же предложение. Эрик ведёт себя непринуждённо — потягивается, выламывая руки: — Дела-а… — он валится на кровать, привычно убрав кисти за голову. Затем с любопытством смотрит на брата, который сильнее хмурится в ответ. Понимая, что придётся выложить больше деталей, продолжает: — Нужно помочь Наре с одним проектом, — начинает врать, надеясь, что Змея не выдаст, — вчера договорились, пришлось подчиниться. — Затем смотрит на Саву, проверяя, работает ли трёп. Мальчик в ответ тянет бесстрастное: — М-м… Тишина виснет неловкая, как будто они оба застряли в трясине. Эрик долго глядит в потолок, пытаясь разобраться, что делать. Затем медленно переводит взгляд на Саву, а тот, заметив, что его засекли, испуганно бросается к странице, будто бы в чтении ещё остался смысл. Цимерман ухватывается за тонкую нить, спрашивает: — Что читаешь? — «Собачье сердце». — И как? Сава жмёт плечами, обрывая разговор. Вновь молчание. Емельянов, чувствуя свою вину, бросает взгляд на Эрика и тут же об этом жалеет, потому что тот и не думает отводить свои глаза — карие звёзды смотрят внимательно, губы приоткрываются, словно ждут чего-то. Смутившись, Сава читает строки, затем, перелистнув страницу, мельком глядит снова — всё о том же твердит взгляд напротив. — Ты так и будешь смотреть, как я читаю? — раздражается он. Эрик покорно поднимается и садится на кровати. Емельянов пугается — теперь он уйдёт? Но парень, как будто заметив его тревогу, остаётся на месте, медлит. — Хм… Наверное, тоже стоит сделать уроки. Мама каждый день грызёт, — устало говорит он. — Она беспокоится за тебя, — отвечает Сава, вновь смущается его глаз и продолжает причитать в книгу: — Ты ведëшь себя безответственно. — Mein Gott, — закатывает глаза Эрик, фыркая, — как часто я это слышу? Все вокруг только и делают, что тыкают меня носом в эти какашки, — и, коверкая слова, ворчит: — ты безответственный, Эрик! ты ведëшь себя ужасно, Эрик! — и, падая на кровать, устало говорит: — да другие от такой опеки давно бы сдохли… — Может быть, они говорят правду, а ты просто не хочешь слушать? — подначивает Сава, не понимая, зачем это говорит. — Ты сам-то в это веришь? — убедительно спрашивает Эрик, поднимается, собираясь идти. — Подожди, — останавливает Емельянов: — Извини. — Затем тихо: — Меня это тоже бесит. Он чувствует, что всё портит, и выдыхает судорожно, пытаясь унять сердце, ладони потеют и дрожат. Он обижается на себя, потому что говорит совсем не то, что хотел бы сказать. И надо бы, напротив, Эрика поддержать. Сава читает строчку за строчкой, не надеясь, что разговор наладится. Над ним сгущаются тучи, как внезапно… Эрик играючи дёргает палец на его ноге — хрустит косточка. — Ай! — возмущается Сава. Цимерман под обиженным взглядом не сдаётся — хватает в руки его стопу и массирует мышцы под большим пальцем. Савелий шипит, тянет колено на себя, пытаясь забрать ногу. — Ага-а, кто-то напряжён! — дразнит Эрик. — Перестань, — грозит Сава, закрываясь книгой: — Ты хочешь сделать мне больно? — ранимо. Эрик, массируя его пятку и ахиллово сухожилие, отвечает странно: — Не совсем… Сава шипит, но мирится с саднящим чувством. Он осторожно выглядывает из-за книги, наблюдая за братом, который увлёкся его стопой. Вскоре наступает расслабление. Помычав немного, мальчишка сдаётся. Но стоит только привыкнуть, как Цимерман бросает дело. Сава протягивает ему другую ногу. Эрик улыбается, берёт «лапку» в руки и смотрит на него. А Емельянов, расслабившись, расползается на подушке и щурит глаза. «Вот и поговорили…» — грустит он. Эрик увлекается массажем. Сава читает — глаза бегают по строчкам. Но стоит большому пальцу надавить на ямку голени, где сплелись все связки, как нога в руках вздрагивает. — Всё ещё болит? — расстраивается Цимерман. — Тянет, — признается Сава. — Прости. Савелий отрывает мудрые глаза от страницы, наблюдая за братом, а тот на него не смотрит — тянется к штанине, поднимает её по голени выше, оглаживая пальцами ровную кожу, лишённую всяких изъянов. Нога Савы в руках кажется такой хрупкой. Эрик массирует пальцами икроножную мышцу и слышит странный вздох — ранимый и тяжелый, похожий на стон. Внезапно это возбуждает интерес. Он мельком смотрит на Саву — глаза опущены, ресницы дрожат. Тонкие пальцы вновь оглаживают нежную кожу и давят на напряжённую мышцу, при этом Эрик внимательно наблюдает — видит, как Сава сжимается, его брови дружно хмурятся, а алые губы приоткрываются. Всё это неприлично заводит. Мальчишка перед ним предстает тонким инструментом, на котором он увлечённо играет. Цимерман решает даже, что может добиться настоящего стона, — он уже слышит его тяжёлое дыхание. Эрик сглатывает, ощущая глубокие удары сердца в груди, усиливает нажим пальцев — и, наконец, с этих ярких губ напротив срывается желанный вздох. Сава тут же открывает глаза — два тёмных омута — в них трепет и одновременно угроза. Закусив губу в улыбке, Эрик отпускает его ногу — он и так забрался неприлично далеко, обнажив колено. Но все же не спешит расставаться, оглаживая мягкую кожу; замечая, наконец, что на ней нет ни единого волоска, и с усмешкой говорит первое, что приходит в голову, к сожалению, не умное: — У тебя ещё пубертат не наступил? — Эрик улыбается, но заметив, с каким ужасом расширяются глаза Савы, смеётся. Мальчишка моментально взрывается от такой бестактности — он хватает книгу, бьёт ею по плечу Цимермана, поджимая в злобе губы, и с возмущением кричит: — Ну почему ты всё время всё портишь?! — его голос срывается, выдавая фальцет. Эрик хохочет, вертится на кровати, зажимаясь от очередных ударов, пока Сава не спихивает его «за борт». Для него это не шутки — он бросает книгу с досадой, закрывая лицо руками. Ощутив, насколько он вывел его из себя, Цимерман улыбается, весело выглядывая из-за кровати. — Прости-и, — просит, когда пауза тянется долго, но его кривая улыбка говорит о том, что ни о чём он не жалеет. Наконец, Сава отнимает от лица руки, вскидывает голову и смотрит на Цимермана строго. — Я не ребёнок, Эрик. Хватит со мной играть. И Эрик вмиг теряет улыбку, глядя на то, каким ранимым стал его сводный брат — он обнимает себя за плечи, смотрит в сторону, не желая больше ничего говорить, его глаза полны печали и боли. Хочется перед ним извиниться. Снова. Эрик поднимается, наблюдает, как Сава оправляет растрёпанные волосы, затягивая хвост. Если бы он мог знать, как Эрик кайфует, наблюдая за каждым его движением, то наверняка бы понял, что всё это всерьёз. Цимерману неловко. Он молчит, наблюдая, как Сава важно поднимает рукава толстовки до локтей, обнажая тонкие запястья, и замечает знакомый принт. — Ты снова в моей одежде… — говорит тихо. Сава игнорирует, погружаясь в чтение. Эрик, отвергнутый, бредёт на выход. Оглядывается, желая наблюдать за тем, как Сава занят. Ведь в такие момент он как Галатея в руках создателя — невероятное существо, жизнь которого так хочется ощутить, но не нарушить. — Знаешь, — говорит Цимерман, — ты ведь можешь и в моей комнате почитать. — На этот раз Сава отрывается от книги и внимательно смотрит. Он продолжает: — …Пока я делаю уроки. Эрик терпеливо ждёт решения. Наконец, Сава закрывает книгу и поднимается. С победой парень выходит в коридор, открывая дверь в свою комнату.***
Белый свет лампы выхватывает клетки тетради; ластик, брошенный возле неё, и карандаш. Зерно ручки торопливо выводит вязь цифр, затем условия задачи. Линейка кислотного цвета ложится поверх клеток, карандаш чертит линию. Эрик решает задачу аккуратно, зная, что Оксана не любит грязи в тетрадях. Начертив два равнобедренных треугольника, находит в каждом гипотенузу, проходящую сквозь общий центр; отмечает нужные углы в девяносто градусов и, закусив губу, мельком оглядывается за спину. Сава ловит на себе его взгляд и опускает глаза в книгу. Он сидит на постели Эрика, в очередной раз теряя смысл произведения. — Сложная задача? — спрашивает тихо. Эрик вздыхает: — У твоей мамы лёгких не бывает. — На самом деле её логика довольно проста, — возражает Сава, листая страницы, — одну задачу она даёт на закрепление темы, одну по новому материалу и одну для развития «извилин». Она сама мне так говорила, — уточняет. Эрик, неловко обернувшись, слушает и с усмешкой добавляет: — Логично. Вот только без движения извилин не решить даже самую лёгкую. Она как будто пытается из нас вундеркиндов сделать. Как ты жил с ней всё это время? — У меня никогда не было плохих оценок по математике, — довольствуется Сава. — Это видно, — усмехается Эрик. Парни вновь возвращаются каждый к своему делу. Но через время, тщетно размышляя над задачей, Эрик смотрит на брата. — Тебе, может, свет включить? — уточняет — мальчишка сидит возле ночника, едва ли ему хватает света настольной лампы. — Сойдёт, — отнекивается Сава. Вскоре Эрик расползается по столу, не понимая, что от него требует условие задачи. Он написал уже конспект по обществознанию и впервые за несколько лет действительно готов отвечать у доски. Сочинение по русскому умышленно оставлено на другой день, написать его — раз плюнуть. А вот математика с её дурацкими треугольниками и вычислениями — сущий ад для развивающегося ума. И никакое движение извилин не поможет. Сава понимает, что Эрик завис — за тяжёлыми вздохами следуют короткие матерки. Наконец мальчишка решает вмешаться, закрывая книгу. Он поднимается и встаёт возле стола — Эрик послушно отлипает от столешницы, уступая обзор на тетрадь. — Ты же уже всё нашёл, — хмурится Сава. — Йеп, — качается головой Эрик, — но твоей маме нужно доказать вот этот бред, — он тыкает в условие задачи про соотношение сторон и жалуется: — А я это терпеть не могу… Сава цокает, подбирая карандаш. — Что тут сложного? — важничает он, — углы ты нашёл, теперь отталкивайся от гипотенузы — нужно начертить ещё одну линию — здесь. — Он берёт линейку в руки. — Разобьём девяносто градусов по сорок пять, и эти два катета тоже будут равны друг другу. Сава закусывает губу, увлекаясь задачкой. Цимерман видит, что тому неловко над столом и предлагает: — Да сядь ты… И Сава присаживается на его колено с вопросом: — Где ластик? Эрик опешивает, затем послушно передаёт предмет. Сава тут же поправляет его чертёж и, как ни в чём не бывало, продолжает: — Вот теперь «С1» точно равна половине «С», а если сторона «С» равна «А», значит и «А1» равна половине «С»… — он выводит решение сбоку от чертежа. Эрик нервничает — Сава неудобно устроился, как бы ни пытался это скрыть. Емельянов продолжает решать задачку, стараясь не думать о своём положении. — Теперь, когда мы это доказали, то доказать «D2» по отношению к «С» не составит труда. Возьмём один к двум, нет — к трём. «Да была не была», — решает Цимерман и настаивает: — Сядь нормально. С этой фразой он обхватывает живот Савы руками и тянет к себе — у Емельянова просто нет выбора — приходится сесть ровно на коленях Эрика. Напряжение со спины действительно спадает, зато теперь в груди всё грохочет, как на скачках, но он упорно думает о задаче, покусывая губу; пишет, выводя формулы: — И так как сложение двух катетов равно длине общей гипотенузы… Стоп, почему она нарисована криво? — Нормально нарисована, — возражает Эрик, оставляя руки на животе Савы и прижимаясь к его плечу, наблюдает за решением. — Здесь на два градуса выше, — хрипит Сава, стирая край линии. Цимерман цокает языком, утыкаясь лбом в его спину. — Теперь ровно, — с дрожью в голосе констатирует Сава. — М-гм… — отзывается Эрик, уже не интересуясь задачей (Сава приятно пахнет). Емельянов быстро разделывается с задачкой, пробормотав финальное решение, и озирается, поджимая губы: — Ты понял, почему так получилось? Эрик, выглядывая из-за его плеча, вздёргивает брови — лукавые глаза говорят за себя — он даже не слушал. Сава со вздохом отворачивается, причитая: — Какой ты мерзкий… Он пытается подняться, но встречает в обнимающих руках сопротивление, сглатывает, не понимая, как быть дальше. Эрик для приличия подтягивает к себе тетрадь, смотрит на выведенное решение грифелем карандаша (аккуратные цифры…) и отпихивает тетрадь так, словно отказывается от угощения. Схватив Саву в кольце своих рук, он лукаво спрашивает: — Хочешь ещё что-нибудь решить? — Нет уж… — улыбается Сава и принимается дербанить страницы тетради. Он склоняется над столом, подперев висок пальцами; волнуется, рассматривая красную тройку с точкой; улыбается мягко — смущённо. — Ты всегда решаешь только лёгкие задачи, — говорит тихо. — Это точно, — отзывается Эрик и тянется к нему. Длинные пальцы сдёргивают тугую резинку с волос и зарываются в тёмные пряди — густые и мягкие, словно шёлк. Эрик играет с волосами Савы, навалившись сбоку на столешницу, и наблюдает за его реакцией — как он покорно прикрывает глаза, поджимая и расслабляя алые губы, приоткрывая их; как подрагивают его чёрные ресницы, такие неприлично длинные для парня; как он немного хмурится, будто бы не одобряя его действия, будто бы с чем-то борется. Сава кладёт кисть на руку Эрика, что сжимает его в объятиях, впивается ноготками в кожу, затем неуверенно скользит подушечками пальцев до запястья. Эрик сглатывает. Сава открывает глаза, жадно обхватив его руку, и смотрит. И от его взволнованного и ранимого взгляда Эрика посещает невыносимое чувство собственной слабости — своего волнения и возбуждения… И Саву ранят эти глаза напротив — игривые, лукавые, вожделенные… Мальчик раскрывает губы, делает заметный глубокий вдох, собирая в груди все свои чувства; закрывает глаза, задерживая дыхание, заставляя наблюдающего за ним Эрика биться в сладкой истоме. Прячась за чёлкой, Сава смотрит в сторону, чувствует, как пальцы брата замерли в его прядях — ещё тянут к себе, не желая отпускать. Поэтому он усиливает напор на тонком запястье, пытаясь пригрозить, сделать больно, лишь бы заставить Эрика отпустить… И Цимерман сдаётся — ослабляет хватку, ласково отпуская пряди Савы, медленно — чувствуя напоследок их нежность. И Сава сдаётся тоже — его пальцы теряют силу, затем мягко ложатся между белых костяшек, а после сплетаются с пальцами Эрика, которые охотно топорщатся, пропуская в свои объятия, и сжимаются, забирая в плен. — Тебе идёт моя одежда, — тихо замечает Эрик, оправляя капюшон своей некогда толстовки на плечах Савы. — Больше, чем тебе, — практически шепчет тот, подавляя голос. — Можешь забрать себе, — так же шепчет Эрик, оглаживая его спину меж лопаток, будто прощаясь… — Хочешь что-нибудь ещё забрать? — Может быть, все твои комиксы? — фыркает Сава и продолжает тихо: — И всю обувь, — он вскидывает голову (ему больно от ударов сердца), — и всю одежду… А меня? Вопрос практически слетает с губ Эрика, но он улавливает шум в коридоре, как будто тот доносится из-под толщи воды, затем следует ожидаемый крик мамы: — Мальчики — кушать! Она добавляет что-то, но Эрик не слышит, облизывая губы кончиком языка, смахивая непрошенный вопрос. Сава медленно выпутывает свои пальцы из пальцев Эрика и косит на него уязвимый взгляд, спрашивая лишь глазами — идём?.. Эрик отпускает его, и они, как по команде, поднимаются вместе. Цимерман медлит, закрывая тетрадь, — Сава успевает выйти за дверь. Как в невесомости он спускается по ступеням лестницы, как в тумане занимает своё место за столом — наощупь. Через время появляется Эрик — мальчишка на него не смотрит, только чувствует знакомые движения, осязает, как тот садится напротив Георгия.***
Свет над столом разливается жёлтый — солнечный; звенят вилки, касаясь тарелок; столовое вино бордовой массой льётся в бокал. — Спасибо, — благодарит Георгий, не отрывая взгляд от телефона и поступивших сообщений. Он по-прежнему в очках, в домашней одежде: на нём свитер с плетёным узором и свободные штаны — не хватает только пиджака, и Георгий стал бы вылитым профессором, заглянувшим на огонёк к ученикам, а не трудягой-бизнесменом, что весь день провёл, копаясь в гараже. — Классная ёлка получилась, — хвалит Эрик между делом. Он разглядел украшения только вечером, когда спускался на ужин — на еловых ветвях висят золочёные шары, ленты и сверкающие снежинки; мелькают едва заметные огоньки гирлянды, переливаясь серебром, а в ногах стоит большой щелкунчик, и рядом с ним, скромно устроившись, сидит ватный Санта Клаус — тот самый, прошедший мамину починку. — Мы с Савой старались, — улыбается Оксана. На самом деле, такой опрятный вид ёлки как раз его рук дело: стоило маме достать из пакета очередную игрушку, которая, по его мнению, не подходила, как он тут же снимал её и бросал в пакет. Сдавшись, Оксана Петровна послушалась сына — поэтому в неразобранном пакете остались стеклянные шарики, шишки и старые зайцы. Ради того, чтобы всё выглядело так, как он хочет, Сава уговорил родителей съездить в город и купить нужную гирлянду. Он сделал всё, чтобы новый объект и грядущее Рождество не мешали его комфортному миру. — А ты где весь день был, оболтус? — спрашивает Георгий, поглядывая на сына из-за оправы очков. — Да так — искал неприятностей на хвост, — Эрик кривит губы, весело поглядывая на отца. — Нашёл? — Ага… Эрик вспоминает о предстоящей работе и бросает взгляд на Саву — тот завешался волосами, склонившись над тарелкой, ковыряет красную рыбу и, под контролем мамы, отправляет кусочки в рот. О чём он думает сейчас? Эрик перебирает на запястье его резинку для волос, надеясь, что не перегнул палку. От нервных мыслей отвлекает отец: — Завтра у тебя будут новые неприятности, — добродушно замечает он, — нужно вон ту красотку нарядить, — Георгий кивает за спину сына. Эрик оглядывается на окно, замечая огромную ель, что посажена возле дома, и, разворачиваясь, хмурит брови: — Я туда не полезу. — Полезешь конечно, — улыбается Георгий, — ещё и на веранде нужно повесить гирлянды и по козырьку дома пройти. Эрик, цокая языком: — Смерти моей хочешь… — Меньше народу — больше кислороду, — поддакивает Цимерман старший. — Будьте осторожны, — хмурится Оксана о предстоящих заботах. — Он каждый год туда лазил, а в этом году, видите ли, не хотит, — ябедничает мужчина. Но Эрик уже не слушает разговор, он замечает, как Сава отодвигает тарелку и тянется к своему стакану — в свете лампы блестит железная звёздочка на его плетёном браслете. Повертев пустой стакан в пальцах, Сава ищет сок и натыкается на ожидаемый взгляд брата — в его глазах тут же вспыхивает смущение, и он отводит голову; продолжает молчать, будто воды в рот набрал. Цимерман нетерпеливо хватает бутылку и наливает доверху его стакан, чтобы получить в ответ короткий встревоженный взгляд — «Спасибо». Разговор тем временем приобретает чёткий характер: — Я бы не назвал это Рождеством — скорее, званый ужин, — говорит скучающе Георгий, обращая на себя внимание. — Кто приедет в гости? — подает голос Сава. — Гер Александр? — оживляется Эрик, вспоминая дядю. — Не-ет, — тянет Цимерман старший, — у Сашки своих дел полно. Сейчас сезон на зубы, — он хмыкает, подхватывая вино. — Я хотела пригласить Юлю и, может быть, Олеся с Егоркой приедут, — называет Оксана имена подруг. Сава вздыхает: — Детей будет полный дом. — Зато весело, — тут же подхватывает Оксана Петровна, радуясь, что за столом наконец появилась общая тема. — А подарки будут? — продолжает Эрик, — кстати, нам бы карманные не помешали, — он мельком смотрит на Саву в поисках поддержки, затем снова на отца. — Чтобы ты на эти деньги купил нам с мамой шампунь и пену для бритья? — уточняет Георгий, Оксана смеётся. — А что? — удивляется Эрик, — разве это не выгодное вложение? Ты бы и сам всё это купил, а я положу в красивую коробку! Сава прыскает и смеётся, прикрывая пальцами широкую улыбку, его плечи мелко дрожат. С эмоциями он справляется быстро, закусив нижнюю губу и взяв ровное дыхание. Эрик ликует, считая его улыбку своим достижением. — Думаю, он прав, милый, — улыбается Оксана, глядя на мужа, затем обращается к Эрику, взметнув брови: — Будут вам деньги. — Но сначала отработай, — тут же возражает отец, складывая вместе тарелки. — Да что такое-то, а? — ворчит Цимерман младший. — Посуда за тобой, — констатирует Георгий, поднимаясь из-за стола, затем грозит: — и даже если ты завтра сломаешь ногу — всё равно полезешь на крышу. — Верните домработницу! — саботирует Эрик, — я не справляюсь! — Подарю тебе на Рождество фартук, — дразнится Георгий, — розовый! — и выходит за дверь. — Ну конечно, розовый! — кричит вслед Эрик, затем грациозно откидывает воображаемые кудри с плеча: — Я ведь такая душка. И Сава смеётся снова — тихо, сбивая дыхание. Смеётся, поднимаясь из-за стола и забирая тарелки. — Милый, всё хорошо? — уточняет мама, радуясь скорым переменам сына, гадая, что могло на него повлиять. Сава в ответ коротко кивает, безуспешно пытаясь спрятать улыбку. Оксана бросает одобрительный взгляд на Эрика, а тот благодарит её за ужин. Вскоре мама уходит, и парни остаются на кухне одни. Емельянов, собрав со стола все тарелки, ставит их в мойку, затем, уже с обычной меланхолией на лице, собирает кружки и бокалы. Эрик, как и положено, занимает пост возле раковины, напенивая губку, и украдкой оглядывается за спину, наблюдая за братом. Когда вся посуда составлена, Сава прижимается к тумбе рядом с Эриком, допивая остатки оранжевого сока. Он высоко поднимает голову, и Эрик жадно ловит взглядом его белую шею и ключицы. Осушив стакан, Сава ставит его рядом и остаётся на месте. Он смотрит прямо перед собой — туда, где приоткрыты белые двери и слышится шум телевизора в ночи. Эрик брякает каждым предметом, стараясь привлечь к себе внимание, и наконец Сава на него смотрит с едва уловимой улыбкой. Глаза Эрика бегают от Савы к посуде. Внезапно он тепло улыбается, показывая белые клычки, затем кусает губу практически до крови, стараясь не глядеть на брата — ведь тот заметит смущение. Сава прекрасно понимает, что Эрик нервничает рядом с ним, но сам едва ли может назвать свои ощущения волнением. Он вновь смотрит на двери, ведущие в гостиную; пытается понять, почему ему больше не страшно. Что изменилось за эти дни? — пропала неуверенность. Сомнений больше нет — всё открыто и ясно, как разворот книги. Вот Эрик — он рядом, и он хочет прикасаться к Саве точно так же, как и Сава хочет прикасаться к нему. И всё-таки они молчат. Молчат долго, не зная, что сказать друг другу. Немой разговор поддерживается лишь контактом светло-карих глаз и тёмно-карих напротив. Наконец Сава отрывается от своего места, лишая Эрика возможности что-нибудь сказать. Он уходит, размышляя над вопросом, который хочет задать — как насчёт двери? Сегодня её тоже не закрывать? И эта провокация оказывается такой желанной, что вертится на языке, но Сава продолжает молчать. Эрик остаётся в одиночестве, справляясь с посудой, и больше не оглядывается в поисках ответного взгляда. Сава медлит, гипнотизируя его спину, решаясь наконец на дальнейшие действия. Как внезапно его посещает странная мысль, которая тут же раскрывается в его разуме, как тугой бутон распускает свои лепестки в свете солнца. Почему Эрик попросил его не закрывать дверь тогда? Откуда он знал, что Сава вообще её закрывает на ночь? Мальчишку хватает током от осознания, что Эрик хотел попасть в его комнату задолго до того, как попросил его об этом. Сава поражённо смотрит на спину сводного брата, не понимая, что чувствует — радостное волнение или испуг?***
Ночь кажется невыносимо долгой, в ожидании любого скрипа, шороха, щелчка дверной ручки, приоткрывшейся двери — Эрика нет. Близится первый час, голова Савы гудит от мыслей, как рой пчёл, глаза смыкаются и клонят его в сон, но он запрещает себе спать, ведь дверь открыта — он без защиты, он снова может ходить. Ворочаясь с боку на бок и сражаясь во тьме с одеялом, Сава, измученный, недовольно хмурит брови. Сейчас Эрик придёт или не придёт вовсе. Скоро он уснет и не сможет даже догадаться о его ночном визите. Но что, если у него просто другие планы? Не может же это томное ожидание длиться каждую ночь? Сава страдает от собственных мыслей, считает вдохи и выдохи, чтобы наконец уснуть, но и это не помогает. Он понимает, что единственный выход — закрыть дверь на замок и успокоиться, и не важно, что потом будет. Так он решает, поднимается, подхватив за собой плед и телефон, включает фонарик, идёт к двери и замирает. В ночи он кажется огромным мотыльком с пятнами на крыльях — неровном узоре в плюшевом ворсе; босые ноги мёрзнут на голом полу. Он в ступоре. Он не знает, чего хочет. Он не уверен… Наконец, тихо открывается дверь. Сава тенью проскальзывает в коридор, одурманенный мыслями, делает два уверенных шага в сторону лестницы, объясняя себе, что хочет на кухню. Затем оглядывается на соседнюю дверь — бежать и думать о том, что ему нужно в другое место, бесполезно. Отговаривает себя, находит уловки, заставляет спуститься вниз, чтобы сбить наваждение. Наконец, подходит к двери в комнату Эрика. Слишком темно — он направляет свет телефона на ручку, касается её рукой, выключает фонарик. Дверь слишком легко поддаётся — открывается во внутрь. Появляется знакомый синий свет ночника. Сердце в страхе бьётся, Сава дрожит. Неужели Эрик чувствовал то же самое перед приходом в его комнату? Но он пришёл, а значит… Сава толкает дверь и скромно заглядывает в комнату. Эрик спит. На плечи обрушивается облегчение. Он просто спит. Емельянов трёт переносицу, хмыкает. Устал за весь день, набегался по городу, с кем-то общался, где-то бывал… Он осторожно проходит вглубь комнаты, поражаясь, насколько ярко светит ночник. Эрик лежит в свете лампы, запрокинув голову набок, рука вывернута возле головы ладонью вверх, другая на одеяле; одеяло на животе, открывая его грудь и изгиб шеи. Спит. Кажется таким беззащитным, даже невинным. Подойдя к кровати, Сава выжидающе смотрит — проснётся? Нет. Он разрешает себе подойти ближе, рассмотреть лучше — как синие отблески вплетаются в серебряные пряди, как те сверкают; какими тёмными кажутся его ресницы, а лицо такое умиротворëнное, будто он улыбается во сне. Сглотнув, Сава гадает — что же теперь? Он в этой комнате кажется лишним — неестественно здесь оставаться, не среди ночи, не в свете этой дурацкой лава-лампы. Но Эрик прекрасен. Он хочет быть с ним. Сава растерянно смотрит на телефон в своей руке, закусывает губу, затем улыбается. Никто ведь ничего не узнает? Он поднимает телефон, открывает камеру, целится в Эрика, едва дышит и жмёт на красную кнопку. Тут же раздается громкий щелчок. Сава таращит глаза на экран, от ужаса его сердце проваливается в пятки — он подхватывает полы своей «мантии» и мчится к двери, хватается за ручку, бросая взгляд на Эрика, — спит! — и убегает из его комнаты. Закрыв за собой дверь, он нервно хихикает, приложив к губам ладонь. Шалость удалась, но теперь накатывает сожаление и чувство стыда за свой поступок. Вздохнув, Сава возвращается к себе и бросается в объятия постели; долго прислушивается в ночи, надеясь, что никого не разбудил. Наконец, отворачивается к стенке, открывая последнее фото, и его глаза вспыхивают от азарта. Вот он — Эрик — прямо перед ним. Любимый… От последней мысли по щекам бегут мурашки. Любит. Он ведь его действительно любит. Саву посещает волнительное, тёплое чувство, какое он испытывал не раз, пока они жили вместе. Он позволял себе с вещами Эрика и не такие «шалости»; он позволял себе многое и всегда стойко делал вид, что ничего не было. Всегда справлялся с этим. Но теперь… Теперь от мысли, что Эрику это их странное поведение нравится тоже — как успокоиться? Сава долго смотрит в ночи на фото. Он точно знает, чего хочет. Он точно знает, что не сможет сопротивляться долго. Поэтому он поднимается с кровати снова — закрывает на замок дверь. Он, возбуждённый, возвращается в постель, скидывая одеяло на пол и открывает фото Эрика, позволяя выпустить страстные мысли наружу; прикасается к себе, мечтая, чтобы это был он.