***
— Уходи, Эрик! Юный, чуть хриплый голос взрывает реальность. Семейный скандал разыгрался не на шутку. Никакой иной реакции от Георгия Сава не ждал, и когда мужчина вскочил, опрокинув кухонный стул, и бросился на сына, сжав кулаки, мальчишка понял, что всё, что он может сделать сейчас — это встать между ними. Он стоит, выдерживая взгляд отчима, полный ненависти, который гаснет и уходит вглубь, притаившись, пока глаза впились в пасынка. Георгий в гневе, Сава стоит перед ним, мама на заднем плане, присев на ступенях лестницы, безутешно рыдает. Но Цимерман старший не ударит его — не посмеет, а Эрик стоит позади. Сава дёргается, сглотнув, и повторяет строго: — Уходи. Эрик находится возле входной двери. Сава не видит его эмоций, но точно знает, что тот в шоке и не может сдвинуться с места. Он поднимает невидящий взгляд на Георгия и произносит чётко: — Эрик, уходи… И он уходит. Дверь хлопает, а по щеке мальчишки скатывается слеза. Он уходит, не взяв с собой ничего — ни куртки, ни рюкзака. Он уходит. Во дворе хлопают ворота. А Сава стоит на пороге и не пускает отчима дальше себя. Всё кончено. Мама плачет и зовёт мужа по имени, Сава выдерживает взгляд отчима, пропускает мимо ушей его гадкие слова. Затем переводит взгляд на заплаканную Оксану Петровну, и его глаза говорят ей лишь одну фразу: «Это твоя вина». Он срывается с места и бежит в свою комнату, страх облизывает пятки и спину, сердце бьётся сильно, а эмоции выползают наружу. Его трясет. Он плохо соображает, не понимает: драться ему или прятаться? Что будет дальше?***
Дальше всё как в тумане… Сава выныривает из прошлого и вновь оказывается в серой гостиной. Он ясно помнит, с какой яростью Георгий кричал в тот день, что убьёт Эрика. Твердил это взаправду. Собирался сделать это. Сава до сих пор не может забыть тот страх, что обуздал его — не за себя — за жизнь того, кто дорог. Их нормальная реальность исчезла в тот самый миг. Наступил раскол на «до» и «после». Сава откидывается на спинку дивана. Ему снова хочется курить, но он подавляет желание, сжав обивку пальцами, и бросает рассеянный взгляд на место рядом с собой. Он почему-то уверен, что в тот вечер Эрик сидел именно здесь. Ему было куда пойти ещё, но инстинкт сам привёл его к двери в эту квартиру. Можно только гадать, как отреагировал Айзек, когда увидел Цимермана на пороге. Наверняка взгляд Эрика был таким пустым и отрешённым, что одним лишь своим видом вызывал дрожь. Конечно, Айзек всё понял — он усадил гостя на диван, привычно сел на столешницу журнального столика и закурил…***
— Тебе сейчас не о нём, а о себе надо думать, паря. Айзек делает затяжку и смотрит на гостя сощурив глаза. Он, заспанный и без футболки, скребёт щетину пальцами и молчит. На Эрика взглянуть тошно — он привык, что Цимерман полон жизни и радости, а сейчас внутри у него точно что-то сломалось. Вот и всё. Айзек знает этот взгляд и знает, что теперь мальчишка перед ним станет другим — такие травмы не заживают. Он и сам помнит, как отец его впервые ударил. Но то было другое — тогда Айзек уже понимал, как бить в ответ, но Эрик… Он всего лишь комнатный цветок, который бросили на асфальт и растоптали. — Думать надо, вот что, — вздыхает Лёня и, глядя на Эрика, повторяет, чтобы до него дошёл смысл: — Ничего он твоему пацану не сделает. Мамка не даст. Вытрись. Наконец Эрик осознаёт, что плачет — касается своих влажных щёк руками, а после зарывается в ладони лицом. Его плечи дрожат. Айзек на это смотрит, ловит каждый сдавленный всхлип и вспоминает долбанную фразу: «Не ной, будь мужиком». Но вслух её не произносит. Шрамы красят мужчину. Эрик уже почувствовал боль утраты на своей шкуре, теперь чувствует полноценный смысл всей несправедливости этого сраного мира. Айзек наливает крепкий виски и, обхватив сильно плечи, заставляет его поднять голову. Истерика — опасная штука, может перерасти в паническую атаку, а парень и так уже на ладан дышит, хватит его мучить — пора пожалеть. — Нормально всё будет, паря, — говорит Айзек и сует ему в руки стакан — Эрик, хлебнув, задыхается. Айзек бьёт его по спине, отставляя виски: — Зато пришёл в чувства. Успокойся. Думать будем, как жить… Айзек сидит, согнувшись, рядом с замершим другом и осознаёт перспективы. Перспективы хреновые.***
На максимальной температуре кипения чайник выключается. Сава невидящим взглядом смотрит на кофейный столик перед собой. Проходит минута, прежде чем внутри него появляются признаки жизни — плечо дёргается, и он рывком поднимается с места. На радиоволне передают прогноз погоды — завтра снова обещают дождь. Насыпав в кружку сахар и кофе, парень заливает порошки кипятком, чувствует резкий аромат от кружки и морщится, как от зубной боли. Запах кофе стоял в то утро после скандала…***
Сава не спал всю ночь, его тело ноет от боли, глаза заплыли от слёз, волосы спутались. Он идёт к перилам лестницы и слышит, как Георгий на повышенных тонах разговаривает с мамой. Говорит слова мерзкие: что найдёт Эрика, выбьет из него всю дурь, этому сукину сыну не достанется от него и гроша. На губах Савы застывает улыбка, когда он слышит всё это. «Кому нужны твои деньги?» Он чувствует запах кофе, и его тошнит. Мама замечает, что он стоит на лестнице, поднимается, трясет его за плечи и что-то говорит. Но Сава не слышит. Взглянув ей в глаза, понимает — она хочет знать, где Эрик. Но молчит. Он и сам не знает. Мама продолжает его трясти. Георгий взбирается следом, но Оксана прикрывает собой сына, выставив руки… Кадр меняется: он уже в своей комнате, Георгий забирает его телефон и с него пытается дозвониться до абонента, который не доступен. Сава сидит на краю кровати и лишь наблюдает за тем, как в гневе отчим выворачивает его комнату наизнанку: роняя очередную вещь, кричит на него, тычет телефоном и от напряжения багровеет, как черт. Сава молчит, он даже не пытается возразить. Какой смысл? — Никакого телефона, ты меня слышишь?! Ты под домашним арестом! Из этого дома больше никогда не выйдешь! «Врёшь». — Гоша, хватит! Прошу… Мама плачет. Сава подавляет желание улыбнуться. Его посещает жуткая мысль, которая липнет к коже и заставляет ладони наливаться холодным потом — если он не будет с Эриком, значит больше никак не будет. Ему в принципе больше не обязательно жить. Без него — незачем. Эта мысль звучит так естественно, что Сава находит в ней утешение. Когда мама уводит Георгия из комнаты, и они продолжают на повышенных тонах разговор в коридоре, Сава обводит взглядом тот хаос, который поселился с ним: разбросанные по полу вещи, разорванные тетради, растерзанный рюкзак, исчезнувшая гитара, его ноутбук и телефон. Ящик стола раскурочили, под столешницей зияет дыра, внутри которой сломанные рейки. Сава замечает единственную уцелевшую фотографию и подбирает её с пола — это Эрик стоит возле фонтана в Кёльне, зацелованный летним зноем. Сава прячет фотокарточку под подушку и ложится на неё. Он хочет плакать, но не может. Он хочет почувствовать гнев, но больше не может. Внутри него лёд, и ему всё равно, что будет дальше.***
Сава вновь бросает взгляд на столешницу кофейного столика. Кассета. Кассета — это та вещь, которая связывала его с реальностью в то время. Ведь в какой-то момент ему начало казаться, что ничего не было — не было Эрика. Георгий выполнил угрозу, и Сава оказался запертым дома. Но только на неделю. Затем его начали увозить и привозить в школу под строгим конвоем — Георгий не поскупился нанять водителя. Ждал блудного сына, а Саву использовал как приманку. В первый день ареста родители были уверены, что он проголодается и сам спустится вниз — этого не произошло. Тогда поздним вечером мама зашла в его комнату, попыталась обнять и поговорить по-хорошему. Он не поддался. Не помнит, о чём она говорила. Помнит, что она быстро начала плакать, ведь он ей не отвечал. Молчание на долгие месяцы стало его самым громким криком. Несколько дней он боялся, что Эрика найдут, отправят на военную службу или за границу. Но вскоре Сава понял, что того даже не ищут. Георгий выразил свою мысль чётко: Эрик ему больше не сын, и ему всё равно, где он. Врал, ждал, когда Цимерман младший сам приползёт. Тот не вернулся. Когда Сава понял, что в сторону брата перестали сыпаться угрозы, немного ожил — начал спускаться вниз по ночам. Но с тех пор больше не разговаривал с родителями. Это был единственный протест, который он мог выразить. Они стали жить в одном доме как ненавистные друг другу соседи. Сейчас Емельянов не уверен, что смог бы издать звука в те дни. Его связки будто порвали. Но старый кассетный плеер был всё ещё при нём и превратился в сломанную музыкальную шкатулку, ведь раз за разом по ночам Сава крутил лишь один трек — «Ordinary World» в исполнении Эрика…***
Он не уверен, что спал ночью. Мысли не оставляли его ни на минуту и роились в голове, как улей раздражённых пчёл. Те минуты покоя, что Эрик ощущал во сне, кажутся ему скорее обмороком. Он осознаёт себя на диване, укрытый колючим зелёным пледом. На кухне стоит аромат чего-то сытного и пряного. Эрик чувствует, как нестерпимый запах проникает в него и отзывается рвотным позывом. Он поднимается, садится на диване. Айзек суетится на кухне. Увидев время на кухонных часах, Эрик с ужасом думает о Саве, его дыхание учащается, давление бьёт по вискам, он мгновенно обливается холодным потом и упирается в край дивана руками. — Эй, — кличет Айзек. Эрик чувствует сильное головокружение, словно его ударили по затылку. Он не понимает, что дрожит, не понимает, что задыхается. — Эй! Рядом появляется Эйкхельм и даёт ему пощечин так, что щеки начинают гореть — это помогает восстановить дыхание. К Эрику возвращается зрение. Он делает резкий глоток воздуха и выныривает из тьмы в скупую реальность. Дышит часто, пытается говорить, но Лёня протестует и лишь сильнее сжимает его шею. — Успокойся, дыши. Кадр меняется: Эрик открывает глаза и вновь осознаёт себя на неудобном диване. Сперва ему кажется, что он застрял в мучительном дне сурка. — Оклемался, — кивает Айзек. Он сидит рядом, подобрав ноги, и не отрывает взгляд от телефона. — Сава не появлялся в сети. Не паникуй. Сделай лицо проще. Я уже всё проверил. Маришка позвонила твоей матери, та сказала, что он спит. Спрашивала о тебе. Они не знают, где ты. Ничего им никто не сказал. Лежи. Поешь лучше. Айзек кивает на столешницу кофейного столика — там стоит сковорода с шакшукой, но Эрик отворачивается к стенке и, накрывшись одеялом, сжимается как эмбрион в своём горе. Сава в порядке. Но он не может позаботиться о нём. Виток мыслей меняется, и боль превращается в гнев. Он скалит зубы под покрывалом, он ненавидит их всех.***
Застыв над чашкой кофе, Сава вдруг слышит, как внизу под порогом многоэтажки хлопает дверь. Улыбка сама собой появляется на его губах. Он достаёт из холодильника коробку молока, наливает в кофе и оставляет кружку на столешнице, сам проходит к окну и, опираясь на подоконник руками, смотрит на дверь. В этой небольшой квартирке им тесно, но именно здесь Сава нашел свой дом. Ведь дом — это не место, а человек в нём. Дверь открывается, вперёд пролезает белая коробка с пиццей, следом появляется он: в его чёрных смоленых, как уголь, волосах не осталось признаков платиновой краски. Чёлка, как всегда, свешивается на глаза, мешает, он убирает её рукой и смотрит прямо, затем широко улыбается, показывая неровные волчьи клычки. Цимерман Эрик к своим двадцати возмужал, его огранило время: на широких плечах идеально сидит чёрное пальто. Сава немного обогнал его в росте, и теперь кажется, что они одногодки. — Давно приехал? Эрик разувается на ходу, стараясь не уронить пиццу. Нара проколола его нижнюю губу, и сейчас в неё вдето чёрное колечко. Сава обожает это колечко, особенно когда Цимерман смотрит в сторону и чёлка прикрывает его глаза. Черты его лица стали такими же чёткими, как у него, — угол челюсти той самой формы, которая разбивает девичьи сердца. Сава молчит и лишь довольно улыбается. Он приехал ночью, пока Эрик был на смене. Цимерман привык к ночной жизни за полгода в Свободе. Он знает, в какой стадии находится в каждый час ночного бдения — сейчас этап плавного торможения, через полчаса его вырубит окончательно и желательно, чтобы он оказался в это время рядом с диваном. — Кажется, в эту пятницу Слинки будет выступать на сцене. Ты помнишь Борова? Он играл в группе Матвея, теперь выступает с ним, — проговаривает Эрик, пытаясь найти свободное место для пиццы на столешнице кухонной тумбы — места нет. Он ставит коробку на грязную посуду. Затем видит свежеприготовленный кофе, вздёргивает брови и осушает кружку наполовину — кофеин давно не действует на его организм. Он замечает спортивную сумку возле дивана, сияет в улыбке, но бросает взгляд на кофейный столик и перестает улыбаться. Он ненавидит кнопочный телефон Nokia, ненавидит и безутешно просит: — Выброси его. Но Сава лишь медленно мотает головой в стороны. Эрик садится на диван. На нём чёрные джинсы и белая футболка, на которой осталась капелька голубого ликёра. Он умело смешивает спиртные напитки, но сам ненавидит даже их запах. Взглянув вновь на предметы, тянется к своей подвеске, но замечает едва уловимое напряжение Савы и тут же подаётся назад, смотрит на него пристально: — Это твой особый ритуал или ты просто хочешь меня позлить? — в его мягком голосе звучит упрёк. Сава моргает. Эрик, вскинув голову, закрывает глаза и просит: — Иди ко мне. Вскоре он чувствует вес на своём колене, рефлекторно обхватывает родное тело и, утыкаясь лбом в плечо Савы, шепчет: — С днём рождения. Емельянов молчит. Эта тишина говорит: «Ты же знаешь, что я ненавижу этот праздник». Эрик улыбается, считает себя безумцем, потому что представляет мысли Савы и потому что чаще всего угадывает их, просит: — Скажи что-нибудь… Парень разворачивается, наседает сверху и, открыв глаза, Цимерман видит пристальный и жадный взгляд его глаз. — Раздевайся. Говорит этот ангел. Это не просьба — приказ.***
Он изучил его тело, впитал в себя его запах, знает, что нравится ему больше всего. Он знает также, что Сава знает всё о нём тоже. Каждое поступательное движение отзывается сладкой истомой. Сава обожает позу наездника, он обожает смотреть на него, а Эрик обожает видеть, как тот убирает пятерней на затылок длинные волосы. Его мягкие губы приоткрыты, с них срывается хриплое дыхание. Эрик ждёт, когда сможет поцеловать эти губы, когда Сава наиграется и уступит. А пока Цимерман держит руки на его бёдрах — не настаивает, но мягко давит, давая понять своё одобрение. Этот секс, этот танец — это то, что является следствием их любви, но не причиной. Наконец Сава наклоняется к нему. Густые тёмные пряди выскальзывают из-за его уха и накрывают лицо Эрика, который жадно целует нежные прохладные губы, прикрывая глаза. Он обхватывает голову Емельянова и осторожно разворачивается с ним, подминая его под себя. Прервав поцелуй, Сава шепчет: — Как ты хочешь? Так же, как и всегда. Эрик улыбается, перехватывая его колени и с новым толчком входит глубже. Сава вскидывает голову, с его губ срывается довольный вздох. Он наслаждается моментом, наслаждается им. Длинные пальцы зарываются в чёрные волосы, сжимают их возле корней. Эрик шепчет: — Хочу, чтобы ты кончил. Сава усмехается. Эта блажь всегда заводит Эрика — сперва ты, затем я. Он не удовлетворится этим процессом иначе. Сава знает, как лечь, как подстроиться, чтобы стимуляция была наиболее сильной. Он переворачивается, понимает, что испачкает плед, но времени на раздумья нет — Эрик обожает, когда он кончает «без рук». Эта фишка нравится им обоим… Он ложится на живот, прогибается в пояснице и ждёт. Ладонь с новой порцией смазки скользит меж его ягодиц. Эрик входит, налегает сверху и кусает за шею. Боль и наслаждение вальсируют в его теле рука об руку и наконец в моменте агрессивных движений Сава вздыхает, стонет и изливается под собой, а следом расслабляется Эрик — его шумные выдохи застревают в густых волосах. Он обнимает руками, ищет кожу губами и с каждым новым поцелуем испытывает дрожь и наслаждение — он признается в том, насколько сильно любит, не используя слов.***
Эрик оглаживает мягкие волосы — Сава лежит у стенки дивана, уткнувшись в его шею носом. Его дыхание ровное. Он всегда засыпает в его объятиях практически моментально. А Цимерман, как всегда, ждёт несколько минут, прежде чем провалиться в сон. Он гонит прочь плохие мысли, наклоняется к Саве, целует в висок и старается укрыть его плечи покрывалом плотнее. В этот момент на телефон приходит сообщение. Взглянув на экран, Цимерман хмурится, убирает смартфон и, повернувшись к любимому, шепчет: — Ты не перезвонил ей? Сава хмыкает, овеянный нагрянувшим сном, затем проваливается глубже и расслабляется окончательно — спит. Эрик косится на столешницу кофейного столика и ненавистный ему кнопочный телефон. На самом деле он должен быть ему благодарен, ведь этот телефон стал единственной связующей ниточкой, которая появилась между ними…***
В эти выходные на Арбате суетятся люди, но лишь один магазин остается под вывеской «Закрыто». В зале «Аккорда» стоит тишина. Дэни, скрестив руки на груди, смотрит в сторону; Эрик, согнувшись, сидит на стуле. В его руках кружка с нетронутым кофе. Айзек курсирует по малому залу, разговаривая по телефону. Маришка, обхватив колени, сидит на полу возле витрины — взгляд её потухший и пустой. — Насчёт гитары… — Забей, — Дэни смотрит на Эрика, нахмурив светлые брови. — Это сейчас не имеет значения. Нужно подумать, что делать дальше. — Должен быть выход, — практически шепчет Маришка. Её мир окончательно рухнул — без Эрика, без Савы — их группы не существует. Зачем было столько мечтать и воображать всякое, если вот она — реальность? Никакой музыки, никаких выступлений — ничего. Только море боли от несправедливости за самых близких друзей. Невыносимый груз давит на её плечи. Нара звонит уже в шестой раз — у неё есть масса предложений, но сперва она, конечно, хочет искупать Эрика в нотациях: «Я же тебе говорила…». — Выход есть, но он тебе не понравился, — говорит Айзек, прислонившись к дверной арке. Цимерман поднимает на него гневный взгляд, он и думать не хочет о том, чтобы уехать. Но Эйкхельм прав: хочешь спрятаться от человека — держись от него подальше. Новой встречи с отцом Цимерман просто не выдержит — ничем хорошим для них она не закончится. Но Сава остаётся в их семье пленником: он не появляется в школе, он не отвечает на звонки. Эрик уже не уверен, что его куда-нибудь не увезли. Он сжимает кулаки от бессилия. Почему нельзя было решить всё иначе? Хлопает дверь, звенят колокольчики. Запыхавшись, на пороге стоит рыжий: — Ну вы, блять, попали в Санта-Барбару! — говорит он на эмоциях. — Я виделся с Савой сегодня в школе — он под надзором. Его даже на улицу не пускают. — Артём проходит и кладёт на прилавок перед Эриком красную карточку с номером. — Симку и телефон я купил ему — он попросил. Короче, позвони — он будет ждать, но только ночью. Я в ахуе, если честно. Думал, у тебя нормальные предки. — Артём, — стопорит его Дэни. — Не надо. Цимерман берёт пластиковую карточку в руки, смотрит на неё пораженно — то есть теперь только так они могут связаться? Это невыносимо… — Как он? Артём делает глубокий вдох и отводит взгляд. — Понятно… — Ну, может, вы с матерью это как-то порешаете? — не унимается рыжий, хочет подбодрить, но Айзек позади взрывается: — А ты со своей порешал? Твои вообще в курсе, откуда такие подарки? — кивает он ему с вызовом, намекая на новенькие дорогие часы. Тёма краснеет и взглядом ищет поддержки у Дэни, но тот хмур, как чёрная туча — взглянуть страшно. — Лёня прав, — говорит Гирш. — Тебе бы лучше уехать… — Что?! — Маришка вскакивает на ноги. — Да как вы можете обсуждать такой вариант сейчас?! — А ты что предлагаешь? — резче, чем следует, реагирует Айзек: — Да батя отправит его в лечебницу или училище, или, блять, в психушку! Мне вот ясно одно — по-нормальному у вас явно ни хрена не будет. Он смотрит с гневом на Эрика, будто обвиняя его во всем. Понимает, что перегибает палку, и просит тише: — Лучше подумай, как ты собираешься жить дальше. — Я без него никуда не уеду, — твёрдо произносит Цимерман. — Ага… — кивает Айзек. — Встретимся у твоей могилы. Он уходит, хлопнув дверью. Маришка выбегает за ним, чтобы отчитать, а затем успокоить. — Не обращай внимания, сейчас у всех нервы сдают, — говорит Дэни. Эрик смотрит на карточку в своих руках — сегодня ночью. Он сможет услышать его голос этой ночью. Кажется, ему больше ничего не нужно, лишь бы знать, что с ним всё в порядке…***
Пожалуйста, скажи что-нибудь, пожалуйста, скажи… Эрик открывает глаза с головной болью после недолгого сна. Он вспоминает, как слышал в динамиках всхлипы и плач, он говорил с ним, он утешал его, потому что Сава ничего произнести не мог. Тот односторонний разговор снится ему теперь в кошмарах. Как он хотел быть с ним в тот момент, как он хотел обнять его и согреть. Он собирался вернуться в родительский дом среди ночи, но наконец услышал шёпот в ответ: «Нет, пожалуйста, со мной всё будет в порядке», — лишь дыхание, едва слышное и робкое, всхлип и гудки. Затем пришла смс-ка, в которой Сава написал, как и где они смогут встретиться…***
Сава смотрит на настенные часы немигающим взглядом. Он наклонил голову в сторону, и кончики его волос стелются по тетради, над которой он занес карандаш, да так и замер, не способный больше пошевелиться, — ещё пара минут и урок закончится. Он сидит словно статуя: на нём белая рубашка, идеально выглаженные штаны, под чёрную жилетку спрятан полосатый галстук. Он выглядит как самый примерный ученик: покладистый и тихий, в меру молчит, но отвечает всегда, когда спросят. Он словно робот. Едва ли этот идеальный механизм похож на живого мальчика. Сейчас это притворство для него — единственный способ выжить. Звенит звонок, но Сава осознаёт это лишь тогда, когда одноклассники вскакивают с мест и начинают собирать вещи. Карандаш падает в тетрадь, через несколько резких мгновений мальчишка вылетает в коридор и бежит по коридору, затем вниз по лестнице, а там на задний двор и вот — он! Эрик стоит возле чёрной ограды-решётки. Он обдумал сотню раз любой способ, но вывод всё равно остаётся один — Сава выбраться не сможет. Уйдёт с занятий — об этом узнает Георгий, а Эрика к нему просто не пустят и засекут по камерам его приход. Он от досады кусает губу, но, вскинув голову, замечает его. Сава старается идти неспешно, но по тому, как сильно он вцепился в лямку рюкзака, заметно, насколько его разбирает нетерпение. Лёгкий весенний ветер развевает тёмные волосы, алые губы приоткрыты, а глаза жадно смотрят — смотрят только на него! Цимерман чувствует, как больно сжимается в груди сердце — Сава! Он должен быть только его. Одного взгляда после недельной разлуки хватает, чтобы сойти с ума от тоски. Эрик, вцепившись в решётку, ждёт, когда Сава подойдёт ближе. Наконец тот тянет руки, и Эрик тянется к нему — они касаются лиц друг друга и плеч, будто безмолвно спрашивают: «Жив?», «А ты?», «Цел…». Затем безэмоциональная маска на лице Савы даёт трещину: он сжимается, как от приступа жгучей боли, и с силой бьёт по проклятой решётке, которая разлучает их. — Всё в порядке. Я здесь. Сава. Сава, взгляни на меня… Эрик едва осознает, что вслух что-то бормочет. Емельянов от него отстранился, мучимый гневом и обидой. Он убирает рукой волосы с лица на затылок, скалится, затем всхлипывает и произносит сдавленно, едва слышно: — Ненавижу их… Я так ненавижу… — Сава, пожалуйста… Иди ко мне, — молит Эрик, потянувшись к нему снова через ограду. Емельянов кивает, берёт себя в руки, утирает быстро набежавшие слезы и достаёт из своего рюкзака вещи, о которых Эрик даже бы не подумал, но Сава делает всё наперёд. — Вот… Он хочет сказать ещё что-то, но не может. Слёзы вновь катятся по щекам, а губы дрожат. Он пихает в руки Эрика его паспорт и бумажник, а тот скорее хватает за руку Саву и тянет к себе. Он обнимает его через решётку, понимает, что должен сказать, и это невыносимо… Наконец, сглотнув боль, он спрашивает хрипло: — Ты простишь меня, если я уеду? Емельянов кивает. Он всё понимает. Он знает, что для Эрика нет пути назад. Цимерман тянется к его лицу, но не может поцеловать, поэтому касается губами лишь кончика его носа. — Я со всем разберусь, обещаю. Я заберу тебя к себе. Сава. Обещаю… Сава не может ничего сказать. Эрик оглаживает его влажные щёки руками. В школе раздаётся звонок на урок. Мальчишка с дрожью хватается за руки Эрика — он не хочет его отпускать. Он хочет кричать. Он хочет сказать — не бросай меня, но не просит. Он сильный, он справится, но сейчас ему больно. Он не хочет думать, но противные мысли всё равно лезут в голову: Что, если это их последняя встреча? Что, если Эрик никогда не вернётся? Что, если он забудет о нём? Но тот упрямо просит: — Сава, взгляни на меня. Мальчишка открывает глаза. — Я люблю тебя, — Эрик произносит это не сентиментально, не романтично — он произносит это так, как произносят клятву: — Я никому тебя не отдам. Никогда…***
Никогда… Воспоминания кружатся в голове обрывками фраз. Эрик скользит подушечками пальцев по плечу Савы, по его нежной коже, обнимает его крепче, насколько можно, чтобы поверить: вот он — здесь. Он рядом, он спит мирным сном в его руках. Хлопает дверь, Эрик мирится с тем, что поспать дальше не сможет. — Рота подъём! — командует Айзек. — Савочка, с днём рождения! — кричит следом Маришка. Она бросается на спинку дивана и смеётся: — О-о-о, так вы не одеты… — Бля, пацаны, ну не на общем же диване, — причитает Айзек и ворчит на Маришку: — Я же говорил, что он купит пиццу. — Значит, будет две пиццы! — длинные дреды Маришки подскакивают и исчезают в стороне. Сава поднимает голову и открывает глаза — по его взгляду ясно, что он готов убивать. Эрик улыбается. Емельянов встаёт, и ему резко становится холодно без его тепла. — А! Какого хрена! Прикройся! — вопит Айзек, пряча глаза. — Эрик, скажи ему! — Сава, надень штаны, — хрипит Цимерман. Маришка смеётся, разбирая огромную сумку-баул с одеждой. Саве до лампочки — он голышом ходит за кухонной стойкой, набирает в чайник воды и поедает кусок пиццы. — Меня к такому папа не готовил, — продолжает причитать Эйкхельм. Его волосы опять отросли и торчат в стороны ёжиком, он буквально до дыр затёр чёрную футболку с их лейблом: в брызгах краски белая птица раскрывает свои огромные крылья над надписью «KONDOR». Эрик сам её нарисовал… — Вы вообще разбирали почту? Здесь столько писем. — Маришка перебирает в руках конверты, которые достала из почтового ящика. — Счета, реклама, брошюра в спа… Она хмурится, приглядевшись к очередному конверту. Цимерман бросает Саве штаны — тот запрыгивает в них. — Сегодня всё на мази, выступаем после Слинки, — объявляет Айзек. — Договорился? — Цимерман поднимается, кутаясь в плед. — Да кто нас остановит? Эта наша зона! Вы вообще видели, сколько просмотров у того концерта? Я разослал наше выступление всем, кому можно и даже тем, кому нельзя. — У Эрика фанатки, — улыбается Маришка. — Но у Савы их больше. Жду не дождусь, когда про вас начнут писать фанфики, — она смеётся. — У меня головняк лишь один — как запихнуть столько оборудования на крышу? — Ты хочешь снимать на той многоэтажке? Эрик высовывает руку из-под пледа и цепляет кусок пиццы. Сава смотрит на него жадно со своим куском в зубах. Эрик прекрасно понимает этот взгляд — чего он на самом деле хочет, но всё ещё не готов позволить ему проникнуть в себя не только пальцами и скромно отводит взгляд. — Таки если договориться с… Айзек начинает перечислять очередные кадры из своей записной книжки — этих персонажей так много, что Эрик давно смирился и перестал их запоминать. Он доверяет Эйкхельму, как брату, и просто ставит задачу — как её выполнить, Айзек придумает сам. Сейчас им предстоит записать первый клип. Не так давно вышел их самодельный альбом из десяти треков, но уже разошёлся приличным тиражом. Ими заинтересовались — дороги открыты… — Ребята… — взволнованно зовёт Маришка, продолжая рассматривать белый конверт. Наконец она поднимает глаза и тянет находку им: — Сава, кажется, это тебе… Емельянов забирает конверт и резко перестает жевать. Он делает пару движений челюстью, затем сглатывает не отрывая взгляд. Эрик волнуется: — Что там? — Письмо. — От кого? После паузы парень наконец произносит: — Пишет отец. — Твой? — поражается Эрик. Сава смотрит на него и тянет конверт: — Нет — твой. Цимерман видит знакомую печать — родовой семейный герб, и ему даже не нужно читать имя отправителя, чтобы всё понять. Он поднимает взгляд и произносит: — Позвони матери.