When they call my name

«Вы никогда не думали ни о ком, кроме себя. Да вам наплевать на то, что я нахожусь рядом, и мне осточертели постоянные вопли. Ведёте себя, как одержимые, и никто не спросил, чего хочу я, что чувствую, чего мне не хватает! Хоть бы раз дали пожить так, как я хочу, но нет! У людей семьи, как семьи: никто никого не проклинает, не обвиняет, не отдаёт приказы. За что мне-то всё это дерьмо?» Да, всё это следовало высказать отцу и Сэму. Следовало каждый раз, когда между ними разгоралась война и воздух вокруг сотрясался. Нужно было высказать это всё ещё на днях, перед охотой, и гордо свалить, но… Дин понимал, что ничего этим не изменит. Слишком вросло в отца и брата взаимное недопонимание. Так думали они, и только Дин осознавал, что их поступки вырастают лишь из того, что отец и сын являются копией друг друга. Когда люди разные, то они могут понять другого, уступить, предлагая со своей стороны компромисс. В ситуации же с Джоном и Сэмом всё было наоборот: из-за того, что они одинаково смотрели на вещи, им не удавалось уступать и искать точки соприкосновения. Кажется, вечное противостояние никогда не разрешится миром, а Дин устал постоянно связывать северный и южный полюс. Устал находиться в зоне конфликта, когда каждый тянул его на себя, просил-заставлял выбирать, принимать сторону. И никого — никого — не было на его стороне. Дин знал, что когда он вернётся с охоты, то увидит шаткое «перемирие». Остановку на пути ещё большей ссоры. Вчерашняя охота помогла выплеснуть злость, оставив после себя лишь пустоту. Не было радости и удовлетворения, Дин чувствовал себя бесполезным. Он внутренне ослабел, нервы уже давали сбой, да и физические силы подводили. Охотник на мгновение отвёл взгляд от дороги, по обе стороны которой тянулись золочёные предполуденным солнцем поля. Дин скинул скорость, впуская в салон свежий ветерок, вытянул руку, встречая его ладонью. На короткий миг от сердца отлегло, а усталость так растеклась по телу, что вести машину дальше не было никакого желания. Съехав на обочину, Дин вышел из машины и, постояв в раздумьях, направился прямо в золотое «море», сорвав соломинку и зажимая её зубами. Здесь было так тихо и спокойно. И воздух пах нагретыми колосьями — почти печёным хлебом. Углубляясь в бескрайний простор, Дин ощущал лишь лёгкость, которая возрастала с каждым его шагом. Когда машина стала казаться небольшой точкой, Дин остановился. Пару раз глубоко вдохнув и выдохнув, он не к месту вспомнил курс йоги с правильным дыханием. Стало немного смешно. Налитые золотом колосья доходили до середины бедра, ударяясь друг о друга, когда ветер шутливо пытался пригнуть их к земле. Дин кинул на свободный клочок поля рубашку и устало опустился, закинув руки за голову. Высоко-высоко проплывали кудрявые облака, с небесными прожилками, прошитые солнечными лучами. Плыли неспешно, свободные, никем не удерживаемые. Хотелось так же… *** Дин закрыл глаза, и ему показалось, будто он заснул, мягко проваливаясь в странную невесомость, почти слабость, а в следующий миг понял, что не один. Он ощутил прохладное прикосновение к щеке, попытался стряхнуть сон, но что-то подавляло его волю. Девичий шёпот достиг его вместе с пылью от сухой травы, что принёс ветер. Дин усилием воли заставил себя открыть глаза, и сквозь ресницы он впервые увидел её лицо. Неестественно-красивое, с выразительными голубыми глазами, похожими на лёд. Незнакомка вдруг оказалась слишком близко к Дину, но он мог поклясться, что не заметил её передвижений. Казалось, она просто проплыла по воздуху, водя вокруг него хороводы. Охотник почувствовал в самом себе противоречивые желания: ему нестерпимо хотелось поддаться, подчиниться её напору, уйти с ней и так же сильно хотелось сопротивляться. Она была соткана из чего-то такого, что заставляло его почувствовать слабость, томление и тревогу одновременно. Всё нутро кричало об опасности, но вмешательство извне подавляло страх. Она пыталась затянуть Дина вглубь своей мощи, чтобы погрести под собой, стереть с лица земли, оставить себе. Порыв тёплого ветра коснулся её воздушного платья, и она очутилась сбоку от Дина, нашёптывая свою волю в его ухо. Дин как-то догадался, что если бы он прекратил сопротивление, скованность его покинула бы. Он смог бы свободно касаться её рук и длинных пшеничных кос, перетянутых лазурными лентами. Смог бы вдохнуть аромат нагретых колосьев, что незнакомка держала в одной руке, словно букет. От неё исходило слабое мерцание, свечение, и вся она казалась воздушной, почти прозрачной. Её смех менялся: то тихий, как неподвижная, нетронутая ветром вода, то заливистый и звучный, от которого волны расползались вкруговую по полю, заставляя соцветия трепетать. Никогда прежде Дин не слышал такого смеха. Её голос не мог принадлежать человеку: он был похож на тончайший звон; словно распадался на осколки, чтобы в следующий миг ударить цельным порывом. Она танцевала, как шелест ветра, под шорох колосьев, касающихся друг друга. Ступала невесомо босыми ногами, то ближе, то отдаляясь. Не отрывала своего взгляда, тягучего, как васильковая смола. И лицо её менялось: то улыбка горела, расцветала на алых губах, обнажая ряд жемчужных зубов, то вдруг меркла, словно туча набегала на солнце. Дин смотрел и не понимал, почему ему так приятно и вразрез мерзко. Стоило ему сосредоточиться на своём нежелании оставаться рядом с ней, как её лицо оказалось слишком близко, пальцы касались щек и плеч; она нависла над ним уже сбоку, почти касаясь подбородком его макушки, плавно опустилась ниже, шепча и играючи зазывая:  — Идём же. Идём со мной. Дин ощутил её дыхание: терпкое и сладостное, но в это же время, оно раздражало так же своеобразно, как и её голос. Некая металлическая горечь веяла тонко, шлейфом тянулась от неё. Кожу покалывало в том месте, где секунду назад были её пальцы.  — Нам пора, Дин. В устах незнакомки его имя звучало приторно, слишком сладко, словно нагретый мёд. Дин дёрнулся то ли к ней, то ли прочь, но она опутала своими пальцами его запястье, не прилагая усилий, и он вновь был готов подчиниться. Она торопила его, будто опаздывала. Будто что-то тянуло её прочь, и она изо всех сил звала Дина за собой, протягивала к нему свои белоснежные руки с длинными пальцами, убеждала шальной улыбкой, топила на дне синих глаз. На то, чтобы встать, сил не потребовалось — Дина будто сам ветер подталкивал за девой, а вот уходить прочь было так тяжело… Казалось, что колокольчиковый смех воздушной красавицы рвался из глубины вечности и уже пустил корни в сердце Дина. Было страшно: ловить себя на мысли, что ты управляем, что изнутри тобой уже руководит некто другой. Это и останавливало Дина от того, чтобы броситься за незнакомкой, забыв обо всём на свете. Внутри словно разбились две реальности, одна из которых легко подменялась, благодаря власти девы. В ней и хотелось раствориться, вот прямо исчезнуть в глубине этого поля, перешагнув его невидимый предел, чтобы стать сопричастным чему-то древнему и мощному.  — Ну идём же, — томно манила незнакомка, в нетерпении дёргая лазурные ленты на пышных косах. Её взгляд проникал в сознание, сталкивая в пропасть сомнения, отгоняя чьи-то образы, идущие на ум. Дин не видел их лиц, но ему казалось, что эти люди важны для него. И когда возникало желание разглядеть их лица, в противовес тут же ставилось отчаяние, на какое обрекали Дина эти люди без облика. Тут же хотелось бежать в объятия незнакомки, обещающей утешение и покой. Она ощущала всё это. Она это всё соткала из воздуха, помещая в разум.  — Со мной тебе будет лучше, — обещала она, приблизившись к самому лицу Дина, и синь её глаз полыхала нетерпеливым желанием. — Спешим же! Она впервые воскликнула это слишком громко, как от боли. От звука её голоса пригнулись к земле колосья, ветер холодно хлестнул по лицу. Её пальцы сильнее сжали букет пшеницы. Дин дёрнулся назад, на секунду обретая контроль над собой. Он волнами наплывал, будто откуда-то возвращаясь. Лицо незнакомки оставалось всё таким же красивым, но прежней мягкости в нём было уже не найти. Лёд источали её глаза — убийственно-синие. Если бы вернуться на несколько минут назад, она с лёгкостью могла бы вскрыть сонную артерию своими зубами. Теперь же её будто сдерживало что-то. Власть незнакомки словно зависела от перемещения солнца, и сейчас светило попирало её могущество, потянув за собой, прочь от Дина, ближе к краю поля, где ей предстояло исчезнуть. Это злило её, но она не желала сдаваться и упускать охотника. Бросая все чары и силу убеждения, она давила на его болевые точки, обнажая каждую, обвиняя тех безликих людей. И как бы ни звала она его за собой, Дин с каждой секундой ощущал свой былой контроль. Он мог сопротивляться, мог принимать решения самостоятельно. Сейчас выбор был за ним, и это незнакомка тоже понимала. Мольба отразилась во всём её лице, но Дин сделал шаг назад, прочь от неё. Дева полудня дёрнулась, как мираж, и будто немного померкла. Косы взметнулись за её спиной, длинные края лент цеплялись за колосья. Она поднесла свой букет к лицу, глубоко вдыхая его запах, будто набираясь сил для последнего рывка, и бросилась к Дину, больно вцепившись в предплечья пальцами. Несколько миллиметров разделяли деву и охотника. Она слишком быстро менялась в лице, то искривляя его гневливо, то коварно и озорно улыбалась.  — Что ж, хорошо, Дин, иди, — певуче заговорила она, не отпуская его взгляд, — но знай, что за тобой придёт моя сестра. Она придёт за тобой, рано или поздно, Дин. Хватка на руках Дина ослабевала, пока дева не выпустила его окончательно. Она удалялась, будто на крыльях ветра, не способная сопротивляться.  — Дин… — в последний раз шепнула дева. Расстояние между ними увеличилось — не достать.  — Дин… — Пшеничный букет колыхался, ленты развевались и меркли вместе с ней. Она становилась всё прозрачнее. — Дин… — Дева растаяла, миражом исчезла. Тёплый ветер бросился в лицо, и Дин дёрнулся как от невидимого удара, часто заморгав. Он заозирался по сторонам, не в силах ухватиться за недавние события. Чувства подменялись одни за другими, было уже не разобрать, сон ли это был или маревная явь. Охотник вновь мог ощущать себя целиком. Только нестерпимо хотелось запустить пальцы в волосы, будто на них осело облако пыли. Дин поднял руку и обнаружил, что сжимает в кулаке тонкий колос пшеницы, что казался ярче и золотистее прочих. И удивительно, твёрже. Он мог даже ощутить сладковатый запах, не свойственный пшенице — медовый, слишком приторный, пряный… Тряхнув головой, Дин разжал кулак, роняя колос. Тот падал слишком плавно, но достигнув земли, звякнул словно выкованный из меди. На мгновение почудился чей-то тихий смех или шёпот. Дин решил, что это лишь обман звука. Он ещё раз окинул взглядом поле, где ему удалось крепко задремать и увидеть невероятно-странный сон. Внутри всё ещё оставалось непонятное ощущение чего-то незавершённого, словно он упустил что-то или… кого-то. Не медля больше ни минуты, Дин подхватил свою рубашку и направился прочь из середины золотого раздола. С каждым шагом становилось всё легче, словно среди пшеницы он оставил большую часть своих переживаний. И хоть спиной Дин будто ощущал чей-то взгляд, он не оборачивался. Выбравшись из приветливого «плена» колосьев, Дин открыл машину, забирая с пассажирского сидения свой телефон. К собственному неудовольствию, он обнаружил пять пропущенных: два от отца, три от Сэма, и пару голосовых сообщений в придачу. Слышать чей бы то ни было голос не хотелось, Дин лишь прочёл текстовые СМС — гневные и требовательные.  — Чёрт бы вас побрал, — тихо пробурчал Дин себе под нос, всё же набирая номер отца и садясь за руль. Джон ответил после первого же гудка, и хорошо, что в этот момент Дин ещё не тронулся в дорогу — под суровые вопли отца не сложно угодить в какой-нибудь столб. Успокоив его, Дин пообещал к вечеру быть в номере и, больше не объясняя ни слова, положил трубку, небрежно кинув телефон на старое место. Включив музыку, он завёл мотор, плавно выруливая на дорогу. Послеполуденное солнце разливалось по всей округе, проникая тонкими лучами в салон Импалы. Дин не собирался отвлекаться от дороги, но боковым зрением заметил вдалеке движение. Сбавив скорость и приглядевшись, он увидел, что ровно на месте его отдыха кружилась в полупрозрачной воронке пыль, пронзённая солнцем. Зрелище это показалось Дину причудливым, почти нереальным в виду отсутствия сильного ветра. Покружившись ещё какое-то время, воронка постепенно померкла и иссякла, как будто её и не было. Хмыкнув, Дин прибавил скорость и больше не оглядывался.