Кто-то для тебя

      Инк не знает и не хочет знать, что так громко стучит у него в ушах: попытки отца вломиться в комнату или его собственное сердце, колотящееся в груди. Стресс от недавней попытке суицида ушёл не до конца, что безумно влияло на его поведение. Если обычно своё внутренне переживание по поводу отца он не выносил наружу, то сейчас оно сочилось из всех щелей. Да и грохот сейчас стоял намного более серьёзный, чем всегда. Им явно не поздоровится. Он ломится прямо сюда.       Художнику было стыдно, за то, что он ничего не может сделать, за то, что он такая тряпка, за то, что это все видит посторонний человек. Но художник ничего не мог с собой поделать. Он никчемен особенно против своего единственного родственника. Разноглазый просто-напросто не может поднять руку на родного человека, чего бы тот ни делал. Почему он такой мягкотелый? Хотя, в прочем, какая разница? Сейчас точно ничего не изменить…       Эррор вернулся обратно в реальность так же резко, как и погрузился в свои мысли. Вокруг ничего не изменилось. Начав перебирать варианты спасения, он снова услышал тот шепот в голове.

Окно

      Ну конечно! Как он мог про него забыть? Хоть один нормальный совет от этого идиота. Темноволосый резко поднялся на ноги, отодвинул штору, мешающую смотреть наружу. Второй этаж, рядом дерево, по которому можно спуститься вниз. Единственное, что им нужно это…       Грохот.       …время.       Баскетболист взял Инка за шкирку, отпустив только тогда, когда понял, что тот может самостоятельно стоять на ногах. Беловолосый вопросительно уставился на центрового, все еще слегка подрагивая. Только, когда Эррор стал открывать форточку и штора стала развеваться от легкого ветерка, исходящего с улицы, разноглазый понял, к чему темноволосый клонит. Сердце ненадолго остановилось от страха того, что он упадет и не сможет удержать равновесие, но после очередного грохота оно забилось еще чаще. Сглотнув, художник понял, что выбор у него не велик, и шанс того, что он упадет меньше, чем то, что ему не достанется, когда его отец сможет пробить дверь.       Тем временем Эррор проверял прочность близкой к окну ветки, стараясь делать все настолько быстро, насколько это было возможно. Поняв, что сук может выдержать, тот посмотрел на Инка, кивнул тому головой, как бы говоря: «Готовься». И первый залез на подоконник. Беловолосый со страхом в глазах смотрел на баскетболиста, тот-то вряд ли свалится, у него хорошая физическая подготовка. А вот что делать художнику? Только надеяться на удачу и на то, что дверь не слетит с петель, до того, как он сможет выбраться из этого кошмара.       Эррор схватился руками за ветку, повиснув на ней. Голова слегка кружилась, хоть и высота была небольшая. Нервно сглотнув, парень пролез по ней к стволу дерева и, обхватив его, медленно сполз к земле. Как только баскетболист приземлился, он задрал голову кверху, чтобы увидеть Инка, выглядывающего из окна.       — Ты там остаться решил или мне кажется? — темноволосый, с привычным ему недовольством, нахмурил брови, крикнув во все горло. Видимо, адреналин все еще бушевал в его крови, заставляя повышать голос, хотя ему этого совсем не хотелось. Страх и усталость заставляли центрового часто-часто дышать, пытаясь заставить себя думать о том, что все закончится хорошо, и никто из них не пострадает. Пожалуй, это было единственное, что он хотел в этот момент.       Инку страшно. По его лбу стекают капельки пота. Он почти не видит Эррора из-за темноты на улице, но он знает, что тот его ждет. Беловолосый залез на подоконник, сделал глубокий вздох и схватился за ветку. Сук стал чуть покачиваться, из-за чего у разноглазого сбилось дыхание. Ему не хотелось упасть. Он боялся этого. Из-за адреналина художник не мог пошевелиться, продолжая висеть на одном месте. Звук ломающейся древесины, выходящий из-за окна, говорил о том, что дверь выбита и ничто теперь не мешает отцу войти в комнату. Инк прикусил губу до крови и поспешил двигаться дальше.       Разноглазый добрался до ствола и аккуратно съехал по нему вниз. Как только его ноги коснулись земли, они тут же подкосились, и беловолосый грохнулся на коленки, схватившись за голову. Такой стресс он давно не переживал. Голова тряслась, все тело содрогалось, сердце безжалостно быстро гнало кровь по жилам, в стопах похолодело, скрутило живот. В глазах все поплыло и, пожалуй, единственное, что позволяло художнику оставаться в сознании и держаться за последние остатки реальности, это громкий голос Эррора, который пытался привести Инка в чувства. Беловолосый не знал, что ему говорят, он не мог различать слова из-за громкого шума в ушах. Казалось, что весь мир сейчас пропадет, а Инк появится в пустоте, где уже ничего не помешает его спокойствию.       Баскетболист присел на коленки перед разноглазым. Как бы то было ему не свойственно, он не злился. Наоборот, в его взгляде читалось какое-то странное еле видное сочувствие. Вздохнув и встряхнув голову, прогоняя нелепые мысли о жалости к кому-то, темноволосый снова попытался вразумить Инка. Но тот продолжал отказываться смотреть в лицо Эррору, жмуря глаза, опуская голову вниз. «Тряпка» — подумал центровой, закатив глаза. Не найдя другого решения, темноволосый взял художника за плечи, стиснув зубы. Что-что, а гаптофобия никуда не делась. Беловолосый протестующе замахал ногами, но баскетболист мертвой хваткой держал свою «жертву», пытаясь не начать орать на разноглазого. В конце концов Инк перестал вырываться, и его ноги безжизненно повисли над землей. Голова художника поникла, челка закрывала мертвые глаза. Неужели этого человека он раньше называл бесчувственным монстром? Считал высокомерной тварью, пытающейся потешить своё самолюбие за счёт проблем окружающих? Эррор хмуро смотрел на беловолосого, не думая выпускать его. Рев машин мешал различать отдельные звуки, но центровой был уверен, что разноглазый сейчас тихо всхлипывает. «Так дальше не пойдет» — баскетболист поднял своего спутника так, чтобы их головы были на одном уровне, но тот и не думал показывать хоть какие-то признаки жизни. Кажется, придется вытаскивать его.       — Инк, — ноль внимания. — Инк! — теперь чуть громче повторил Эррор. Тот слабо приподнял макушку, все еще не позволяя собеседнику увидеть свои глаза. Зубы сжаты, напоминая злой оскал, из маленькой ранки на рту вытекает тонкая струйка темно-красной свежей крови. — Что случилось? — темноволосый попытался сказать это более мягким тоном.       — Все хорошо. Отпусти, пожалуйста, — этот безэмоциональный голос. Он очень не нравился центровому.       — Нет, — баскетболист попытался сказать, как можно более уверенно. — Я понял, что у тебя не все хорошо, как только увидел тебя висящим на петле. Согласись, вряд ли человек, считающий, что у него все замечательно, полезет умирать от собственной руки. — темноволосый на секунду замолк, думая увидеть ответную реакцию, но художник продолжал держать рот закрытым, а глаза прятать за челкой. Центровой вздохнул и продолжил свою речь. — Слушай, ни ты, ни я, никто другой не виноват в том, что происходит в нашей жизни. Да, все делают ошибки, но именно в нашей ситуации мы ничего не можем сделать. Хочешь уйти из жизни? Пожалуйста! Тебя никто не держит! Но, прошу, задай себе один вопрос: «Оно того стоит?».       Эррор остановился. Он сам недавно пытался прикончить себя, но теперь понимал, как же это все мелочно и глупо… Слезы на щеках Инка поблескивали желтым светом фонарных столбов. Тишину вечера прерывало его тихое всхлипывание. Из ранки на рту все еще лилась темно-красная струйка крови. Темноволосый смотрел на своего собеседника, не зная, злиться ли ему, или наоборот пожалеть художника. Разноглазый молчал, сжав зубы, в что-то напоминающее оскал. Сердце будто проткнуло тысяча шипов, боль разливалась по организму вместе с кровью. Щипающая, ноющая, противная, от которой хотелось кричать, свернуться в комочек, проклинать все на свете, постепенно забывая, что кроме тьмы, еще и существует свет.       Инку было стыдно и больно за то, что Эррор говорит такие слова, но он знал, что заслужил их. Нет. Он заслуживает большего. Но почему тогда баскетболист молчит? Ему еще есть, что выговорить. Так почему центровой все еще здесь? Почему не бросит Инка? Он ведь не заслуживает всего этого… не заслуживает…       — Прос-сти, — беловолосый наконец показал свое лицо, глотая слезы, проговаривая свою фразу. Глаза от влажности поблескивали, рот скривился от боли и отчаянья. Подрагивающие зрачки будто смотрели Эррору в душу, заставляя его сердце ныть от боли. Художник снова опустил голову, продолжая всхлипывать. — Прости… я… я не д-дум-мал… — слезы вперемешку с кровью стала капать на землю. Инк продолжал никчемно висеть над землей. — Я… я… — разноглазый не смог продолжить. Плач стал совершенно не контролированным, губа болела от неглубокой раны, из которой сочилась свежая бордовая кровь. Он замолчал, продолжив всхлипывать, глотая слезы.       — Ты не должен извиняться. Это я довел тебя до этого. Я единственный, кто тут должен говорить «прости» и убивать себя, — Эррор отпустил Инка, прижав его к себе, стараясь не шипеть из-за своей гаптофобии.       — Неправда! — беловолосый уткнулся носом в теплое тело своего собеседника, скрывая за чужой одеждой собственное лицо. Боль вперемешку со стыдом заставляли его сердце пронизать тысяча шипов снова и снова. Неприятно… очень неприятно… Даже объятия доставляли огромную боль. Почему так больно? Ведь именно этого он хотел. Он всегда хотел, чтобы Эррор показал, что он тоже человек и умеет радоваться и смеяться, расстраиваться и плакать. Так из-за чего? Из-за чего душа будто хочет разорваться на несколько кусков? Инк отошел на несколько шагов назад, высвободившись из объятий гаптофоба.       — Мне страшно… — художник продолжал захлебываться слезами, пытаясь говорить дальше. Он совсем не хочет умирать… но ему страшно продолжать жить… Ха-ха, он же так ненавидел людей, скрывающих свои чувства в себе, когда все эти годы сам копил в себе всю эту боль и отчаянье. Почему он так жалок? Чем он лучше других, если не хуже? Он вообще достоен продолжать жить? Почему Эррор ведет себя настолько по-другому? Все эти вопросы заставляли загнать себя в угол, дрожать от страха, закрывать уши руками, лишь бы не слышать всего этого ужаса, творившегося в голове.       Баскетболист не знал, что на это ответить. Ему тоже было страшно. Кто знает, что произойдет дальше? Ха-ха. И никто не поможет, они останутся одни, ведь миру плевать, что происходит с какими-то нелепыми людьми. А всех, кто мог о них волноваться, они уже потеряли. И что они сделали не так, чтобы заслужить такое?       Центровой беззвучно взял Инка за руку, не обращая внимания на уже давно вопящую гаптофобию. Глубокие раны на руках пощипывали от любого движения конечностью. Немного постояв, чтобы привыкнуть к боли, он пошел по тропинке, на которой они все это время стояли. Беловолосый не выражал сопротивления, стараясь не отставать от своего компаньона. Эррор понятия не имел, куда ведет эта дорожка. Ему просто хотелось отвлечь себя и своего спутника от всех этих надоедливых мыслей, от которых они оба давно хотели избавиться. И это работало. Через некоторое время всхлипывания со стороны художника почти прекратились. Видимо, машинально тот обхватил двумя руками ладонь баскетболиста, с блестящими глазами рассматривая полную луну, периодически выглядывающую из-за серых туч. Темные деревья сливались с иссиня-черным небом, из окон домов лился желтоватый свет, отражающийся в лужах на дороге. Безлюдные улочки выглядели так умиротворенно и спокойно, что художник хотел вечно вдыхать этот легкий запах мокрой древесины, влажного асфальта и свежего, чистого воздуха.       Инк чихнул, и стал дрожать. Эррор только сейчас заметил, что тот все еще в своей футболке и не очень теплых штанах, которые он, видимо, использовал в качестве домашней одежды. Нехотя отпустив руку своего компаньона, темноволосый быстро снял с себя пальто и положил своему спутнику на плечи, оставшись в своем красном свитере и толстовке. Беловолосый протестующе замахал руками, будто отгоняя комаров, но центровой и слушать ничего не хотел. Нахмурив брови, баскетболист получше натянул на своего спутника собственное пальто и отвернулся, как бы говоря, что тема закрыта. Разноглазый вздохнул, еле улыбнулся, закутавшись в явно неподходящую ему по размеру одежду. Снова взяв Эррора за руку, Инк направился дальше по тропинке, утягивая того за собой, объясняя себе данное действие тем, что ему спокойнее идти, чувствуя чужое тепло.       Спустя некоторое время с неба начало капать что-то похожее на мелкий дождик. Забавно, ведь всего пару часов назад хлопьями падал снег. Достав из-за спины портфель, Эррор начал искать зонт. Но все поиски оказались безуспешными, ведь темноволосый не видел смысла нагружать свой рюкзак таким нелепым и никому ненужным предметом, хотя практика много раз доказывала ему, что это неправильный вывод. А с чего бы он был правильным, если в такие моменты его, как назло, нигде нет? Пожалуй, центровой не знал на это ответ, зато он точно знал, что без укрытия им не обойтись. Инк надел капюшон, который, к счастью, в пальто имелся, и посмотрел на задумавшегося Эррора.       Дождь стал хлестать с новой силой. Теперь уже и баскетболисту стало зябко. Его руки чуть подрагивали, а единственное, что приходило в голову, это спрятаться под какой-нибудь крышей, что они, собственно говоря, и сделали.       — Эррор…? — дождавшись того, чтобы темноволосый направил свой взгляд на него, тот продолжил. — Можно спросить? — центровой кивнул. Разноглазый замялся и отвел взгляд, стараясь не смотреть собеседнику в глаза. — Н-нас можно назвать друзьями? — художник быстро выпалил свою фразу, зажмурился и вовсе отвернулся от баскетболиста, явно боясь его ответа. Эррор лишь легко улыбнулся, умиляясь этой картине. Недолго думая, тот произнес свой ответ.       — Да.