***
Ему в комнату идти не хочется, потому что там — он. С этими неживыми глазами. Он думает, что ему легче станет после этих лекарств странных, и в первый день он голоса совсем не слышит, что его не на шутку пугает. По привычке он говорит вслух, дожидаясь ответа, а его — нет. Синие глаза со стены вопросительно смотрят, а он к ним обращается. — Почему ты такой? Не знает какой. Просто такой. А на кровати уже сам парень сидит и слушать готов. — Я не знаю. Он и правда не знает. Он просто сам по себе такой. Парень рад снова увидеть знакомое лицо. От него веет спокойствием и миром, которого ему сейчас так не хватало. Волосы снова идеальные до невозможности. Волосинка в волосинке, жидкий металл. Так и хочется испортить. И он быстро тянется через всю кровать, чтобы своей маленькой ладошкой провести по мягким волосам и слегка растрепать их. Запутаться пятерней и задержать её чуть дольше обычного, чтобы запомнить это уютное чувство. Посмотреть и рассмеяться. Впервые за все время пребывания. Искренне. Почувствовать себя на секунду живым. Настоящим. И совсем не хочется признавать тот факт, что сам парень — ненастоящий.***
Каждый вечер он снова ведёт разговоры. Все другие в его голове отступили, давая место другому человеку — самому важному. Хёрдур приходил к нему и они говорили. Могли просто помолчать и посмотреть на кусочек неба, что из его окна был виден. Или Магнуссон рассказывал случаи из своей почти врачебной практики, а Сигурдссон слушал и думал о том, как же скучно он жил. Они могли просто молчать, лёжа на кровати. Касаясь друг друга спинами. Арнор — своей маленькой, и Хёрдур — своей широкой. Так дополняли друг друга. Но после новой таблетки, такой ярко-розовой и слегка кислой, Хердур не пришёл. Оставил Арнора наедине с самим собой. Подставил. Тогда парень подумал о том, почему же тот его бросил? Но ответ, правильный и горький, ему не совсем нравился. Он нещадно бил по сознанию, заставляя воздух судорожно хватать и на руки собственные уставиться. Дрожат. Он был нереальным. Очередной галлюцинацией в его болезни. А настоящий? Там, за белой стеной. Он совсем забыл о нем. Сколько так прошло? Три дня, наверно. Господи, он совсем забыл о нём. Между ними уже установилась какая-то связь. То тонкое и эфемерное, что разрушить можно было одной песчинкой. А он… просто не вспомнил. «Привет». Ему хочется услышать ответ. Пусть его игнорируют, но хоть какой-то звук подадут. Знать то, что он жив, было бы просто прекрасно. Три слабых стука. У него камень с плеч упал под тонкий всхлип. Ответил. Почему-то слова труднее всего нужные подобрать. Мысли спутались в один большой ком, распутать который сейчас совсем не было сил. «Прости меня». Единственное, что смог из себя выдавить. «Не уходи больше». Он не сможет больше уйти, потому что боится. Остаться одному, потому что Хёрдур в его комнате больше не покажется и не придёт, было бы ужасно. Ведь тогда остался бы один дорогой человек — Хердур за стенкой, увидеть которого не было возможности. «Обещаю». Он правда постарается, потому что это общение — как круг спасательный в бушующем море, как бутылка воды в засушливый день. Жизненно необходимо. «Что ты делал эти дни?» Арнор хочет солгать, чтобы не пугать Магнуссона, но правда сейчас важнее. «Разговаривал с тобой». Он ответил честно. Сейчас парень точно решит, что он — сумасшедший, и больше ему не ответит. «Как это? Я был в комнате». Про то, что Хёрдур каждый вечер сидел в его комнате, говорить точно не следует. Расстраивать его точно не надо. «Я нарисовал тебя на стене, поэтому ты — всегда рядом». Честно. Он слышит легкий скрежет, будто кто-то по стене рукой проводит и ногтями скребёт. Парень сразу же свою ладонь к стене прислоняет и кажется, что нет между ними никаких пяти или семи сантиметров. Будто сейчас он тепло чужой плоти чувствует, в странных ощущениях утопая. «Улыбнись для меня». Арнор просит его и даже не знает, как сейчас Хёрдуру плохо и как его перекосило от этой просьбы. «Ты же не увидишь». Хёрдур бы и рад улыбнуться, но просто не может. Все его внутренние ресурсы кончились. Ему бы отдохнуть спокойно, но и этого нельзя, ведь наконец-то Арнор появился. А отпускать его нельзя. «Я представлю». И от такой наивности детской и просьбы простой Хёрдур тает нещадно. Улыбка скупая сама появляется, тепло на душе разливая. И покой. «Знаешь, говори лучше со мной так, а не по-другому». Хёрдур надеялся, что парень его поймёт. Поймёт и прислушается. Они ложились спать со спокойной душой.***
Три стука — уже стандартное приветствие. Проверка связи. Подтверждение того, что они — здесь. Уже в привычку вошло каждый вечер, слегка не доходя до полуночи, когда ночной обход завершался, стучать легко по стенке. Легко, потому что слышно было почти любой шорох. Слышно, как скрипит кровать чужая под весом тела, когда кто-то переворачивался, как листы какие-то у Хёрдура рвутся, как у Арнора вечно падает что-то. «Привет». Арнор был первым. Всегда. «Как твой день?» Какой может быть день в психиатрической клинике? Ужасный, мрачный, невыносимый. «Сегодня — лучше». Лучше, потому что они не заметили. Не увидели потерянного взгляда и задумчивости, потому что внутренний голос подкинул ему странную идею. Парень постарался выбросить её из головы, но выходило с трудом. Ему сказали лечиться — ещё больше. Значит, больше времени. Как минимум пара месяцев — он бы не выдержал. Просто не смог. А голос сказал — можно сбежать. Он бы прислушался с радостью и в эту же ночь какую-нибудь попытку предпринял. Но мозг остановил. Потому что вспомнил о Хёрдуре в соседней комнате и охране внизу. «Мне тоже лучше». А вот сам Хёрдур нагло лжёт. Потому что пугать мальчика, которого спасти хотел, сейчас не надо было. Не расскажет он о том, что даже после возвращения его есть не стал, что снова весь день в потолок глядел, задумчиво пилюли волшебные проглатывая. Но сейчас силы в себе нашел рукой ответы слабые выстукивать, удивительно даже. «Что у тебя в комнате падает постоянно?» Ему страшно, что предположения простые могут правдой стать. Но знать это необходимо. «Я вспоминать пытаюсь, но плохо выходит, поэтому злость срываю на вещах. А почему у тебя бумага рвётся?» Он не может что-то вспомнить? Это симптом новый? Ему хуже становится? Парня дрожь мелкая пробивает, потому что не уберёг. Он и не мог этого сделать, но легче от этого не становится. «Я делаю журавликов из бумаги. Мне одному в комнате не нравится». Он тоже один в комнате и ему плохо. От этого внутренний голос у Арнора в злом смехе заходится, потому что я же говорил — уходить из этого места надо и побыстрее. Нет, пока он контролирует себя, он голоса всякие слушать не будет. «А о чём мы с тобой говорили?» Хердуру дико интересно. Что могло видение странное рассказать о нём самом? Если это галлюцинации, то почему говорить могут? «В основном, ты говорил. Рассказывал про детство, про любовь к лошадям и какой-то водопад, но я его не помню…» Хёрдур слышит и дальше стук, но голова уже не соображает совсем. Он задыхаться от беспомощности начинает, потому что это правда. Правда, мать его. Он даже на кровати садится, в пустоту перед собой вглядываясь. Когда он успел? Он же не рассказывал никому здесь. Никому. Только думал об этом постоянно. Да это шутка какая-то. А стук все идёт и идёт. Арнор что-то долгое рассказывает, но Хёрдур прерывает бесцеремонно, совершенно не желая слушать и дальше. «Откуда ты узнал про лошадей и водопад?» Он костяшками сильно стучит, замечая, что те слегка покраснели. «Ты рассказал». А он не рассказывал. Ни капли. «Я ничего не говорил». Стучит сильнее, чувствуя легкое жжение — капельки крови остались на серой стене, рисунок непонятный образовывая. Такой правильный. У Арнора в глазах — осознание. Что тот Хёрдур — нереальный. Но откуда он тогда это знал? Внутренний голос заводит снова свою шарманку про то, что это место убивает его. И надо скорее покинуть его.***
Магнуссон умеет брать от ситуации всё. У него склад ума уже такой выработался. Очередной ночью он снова смотрит в стену. Двадцать шесть дней. С одной стороны — не так много, а с другой — целая вечность. Но если он провинится, правила нарушит, то ему несколько дней лишних добавят. Арнор спать раньше обычного ложится, потому что новая таблетка странная какая-то. Он днём случайно поговорил с ним, а вечером врач снова укоризненно на него посмотрел, мол, молчишь и не лечишься, паршивец, и новую пилюлю вручил. Но спать не выходит, потому что в комнате оказывается Хёрдур. Арнор рад до широкой улыбки и тихого смеха. Потому что давно не видел. Он, как всегда, на уголок кровати садится и смотрит пронизывающе. Сильнее, чем портрет на стене. — Я так скучал. У него голос приятный и мягкий такой, обволакивающий. Руки в темноте каким-то свечением отдают, поэтому их так и хочется потрогать. Арнор руку свою вперёд протягивает и пальцы свои с чужими переплетает. Шершавые немного, с какими-то царапинами. Тепло. — Я тоже скучал. Это правда. Новые лекарства лишили его и без того редких встреч с единственным другом. Он хотел снова увидеть эту улыбку раскованную и жидкую платину в волосах, эти маленькие морщинки в уголках глаз и горбинку на носу. А его лишили этой радости. — Ты не уйдёшь? Ему катастрофически надо, чтобы он остался. Потому что терпеть уже не было сил. Ему казалось, то внутренний голос может победить. Тогда он сломается. — Я останусь. Он ложится у стены, коленками острыми упираясь. Чувствует чужой позвоночник, что к его собственному прижимался. — Арнор, не глупи, пожалуйста. Расскажи мне о болезни, чтобы я всё понял. Тебе легче станет. И мне. Раньше Хёрдур не хотел об этом говорить, а теперь? Всё изменилось. — Знаешь, эти голоса… Они, среди них есть и хорошие, и плохие. Первых больше, но вторые — громче. И я боюсь. Боюсь, что они победят. Тогда я потеряю над собой контроль, и… Мелкая дрожь пробила юного парня. Он ещё никому душу так широко не открывал. Боялся, что растопчут и ноги вытрут. Но Хёрдур — не такой. — Они не победят, если ты этого не захочешь. А если ты победишь их, то они могут уйти навсегда. Главное — не бояться. Знаешь, лечение здесь ужасное, но, может быть, оно поможет. — Ты знаешь, что поможет? Ему с трудом верится, потому что никак оно не помогает. Только хуже делает, одного его оставляя. Но так, видно, и должно быть. — Я не знаю. Он запинается, слова подбирая. Чувствуется, что трудно. — Но так будет лучше. Это ведь болезнь, а от них нужно избавляться. — А если я не хочу? Избавиться от Хёрдура? От тех мыслей, что голову наполняют? Он просто не был к такому готов. Он этого не хотел от слова совсем. — Это твой выбор. Спокойной ночи. Он слабо шепчет на прощание. Арнор ещё пару минут в постели возится, удобнее укладываясь, и радуется, что Магнуссон сегодня задержаться решил. Как он мог от него избавиться? От этого голоса, от этих волос, этого видения? Арнор не хотел довольствоваться лишь портретом на стене, ему нужно было больше. Он был безмерно рад, что смог сегодня увидеть его. Плевать, что это лишь очередное видение. Плевать, что врачи снова лечить будут его за такое. Плевать, что после новых таблеток это не повторится. Этот момент будет с ним. Этот момент будет с ними, потому что постель в соседней комнате сегодня в первый и последний раз останется пустой. Двадцать шесть дней или тридцать. Ну, накинут Хёрдуру лишнего. Разница небольшая.