«Мне захотелось поговорить с тобой о любви…»
Е.Шварц. Обыкновенное чудо
Прошло много дней. Каждый из них занимался своим делом: она училась, ходила на семинары, писала доклады и рефераты, он выступал с концертами, много репетировал, было даже несколько записей. И каждый в мечтах творил тот миг, когда встреча придет. Оба решили не спешить, хотя, честно говоря, обоим было трудновато придерживаться этого решения.***
Мне страшно не вернуться к чудоцветам, твоим глазам живого изваянья. Мне страшно вспоминать перед рассветом, как на щеке цвело твое дыханье. Мне горько, что безлиственным скелетом, засохший ствол, истлею в ожиданье, неутоленным и не отогретым, похоронив червивое страданье.*
Невыносимый груз приближающейся смерти был сброшен и Том как будто вдруг обнаружил, что может дышать полной грудью. Освободившись, первой о ком он подумал, была она. Ну не чудо ли, в самом деле? Когда уже была потеряна всякая надежда, когда настоящее стремительно убегало, и не было никакой возможности его остановить, а будущего не было совсем, вдруг появилась девушка, о которой никто не должен был помнить. Она собрала настоящее, подхватила распадающиеся куски и соединила картинку. Такого огромного чувства благодарности Том не испытывал еще никогда и ни к кому и тем сильнее хотел оставаться рядом, хотя бы в качестве друга. Он искренне так думал, когда появилось время, чтобы думать. Однако, довольно быстро Том понял, что держать себя в таких рамках он не сможет. Долгое время любовь была задвинута далеко и прочно. Она изредка посверкивала из глубин памяти, причиняя не столько боль, сколько щемящее чувство потери и потерянности. Четыре долгих года Том не смел вспоминать о ней, а любовь не могла, не умела дать о себе знать. Ведь если изо всех сил отстраняешься от чего-то, то рано или поздно это что-то само отстранится от тебя. Так и вышло. И Том покорился этому. Но теперь всё резко изменилось. Оказалось, любовь просто спряталась, и стоило о ней вспомнить, как она вынырнула из неведомых глубин. Как все творческие натуры, Том переживал свою влюбленность ярко и страстно, пытаясь примирить свои мысли и желания с необходимостью придерживаться молчаливого соглашения. Но с каждым днем это становилось всё труднее и труднее. Любовь, долгое время вынужденная таиться и скрываться, давно утратившая, как представлялось Тому, свежесть и новизну первых мечтаний и дум, внезапно выпущенная на свободу, живо заполнила его целиком. И с каждым днем она одерживала победу за победой над его суровой решительностью, посмеиваясь над его упорством. И он, иногда с веселым недоумением, иногда со страхом понимал, что ещё совсем немного и от его решимости не останется и следа. Ему было мало писем и редких звонков телефона, ему нужна была она — здесь, рядом и все время. Иногда, отложив в сторону инструмент и проговорив какие-то извинительные слова, провожаемый весёлыми сочувственно-понимающими взглядами, он выходил на улицу, и некоторое время расхаживал там, борясь с искушением — бросить все и немедленно поехать к ней. Останавливало его одно воспоминание: Том отчетливо видел перед собой лицо Полли таким, каким оно предстало перед ним в момент ее отречения. Тогда он поверил ей. Нельзя было не поверить этому потухшему взгляду, горькому и безжизненному, как вид и запах пепелища. И страх, совсем недавно отступавший под натиском желания, вновь охватывал его. Все, что произошло после Дуэли, скучилось в какой-то бесформенный ком, и Том иногда сомневался: правда ли то, что она согласилась, верно ли, что согласилась попробовать? Мгновенные воспоминания, хранящиеся до сих пор где-то далеко, в глубине сознания, возникали одно за другим, напирали, причиняя то боль, то радость, и не позволяли остановиться на каком-то одном. Они, словно маленькие дети, теснились вокруг, тормошили, отвлекали от чего-то очень важного, и тем самым совершенно выводили из состояния равновесия. Разница между выражением её лица, когда они были в поезде, и тогда, когда она произносила слова, ставшие роковыми для Мортона Лероя, была разительной. В поезде, который мчал их сквозь туннели и пустоши, — она любила. Том это чувствовал. Невозможно было обмануться, глядя в её смеющиеся глаза, улыбаясь в ответ радости и счастью, которые излучало её лицо. Он помнил, как был счастлив сам. Но потом, когда Полли бросила ему в лицо свое обвинение, когда она закричала о том, что не желает его больше видеть — на него смотрели пустые глаза. К нему было обращено серое безжизненное лицо, лишенное всего: даже ненависти, даже неприязни не было на нем. И тогда Том тоже не сомневался, что все её слова — правда. Иначе и быть не могло. Иначе она бы не победила. И под натиском этих воспоминаний обещание, данное ею, становилось зыбким и таяло, как утренний туман. И Том возвращался к инструменту, замученным и издерганным, так ничего и не решив. Репетиция шла своим чередом, и поток мыслей тек невозбранно, проникая в сердце, оседая там, то колючими морозными льдинками счастья, то густой и тягучей мглой страхов и опасений. Том отлично понимал — оснований так истязать себя всевозможными размышлениями, нет. Ещё ничего не произошло, ничего не было сказано и прочувствовано. Все, что было, это воспоминание о кратком диалоге перед, казалось бы, неминуемой гибелью, когда Том протянул руки, а Полли ответила. И подошла, и прижалась к его груди так, словно между ними всё давным-давно было решено. Они обнялись, и вопрос о влюблённости выяснился сам собой. Так просто случилось взаимное признание. Однако, следом память терзало воспоминание о выражении такого родного и любимого лица, в неуловимый миг ставшего чужим и непонятным. Мыслительная деятельность, казалось, застывшая, на самом деле работала, точно и верно запечатлевая слова и движения. И эти картины, которые Том запомнил в минуты величайшего напряжения всех сил, душевных и физических, сейчас не давали с головой окунуться в счастье. Том и рад был бы их забыть, да не мог.И если ты мой клад, заклятый роком, мой тяжкий крест, которого не сдвину, и если я лишь пес, бегущий рядом, - не отбирай, добытого по крохам, и дай мне замести твою стремнину своим самозабвенным листопадом.*
***
Полли была счастлива. Она сделала то, что должна была сделать; то, что сделать хотела, несмотря на препятствия. Было ли ей страшно? Наверное. Но, опасаясь излишней «сентиментальности» в момент своего Поступка, она старалась о страхе не думать. В конечном итоге её выбор, её готовность отказаться от такого близкого счастья, её отречение помогло Тому победить. Это получилось. Получилось даже лучше, чем она ожидала. Она спасла его. И это само по себе стало отличным финалом, а ведь была ещё любовь. Полли увидела, что Том любит её, и вычислила лазейку, в которую они вдвоем сумеют ускользнуть от хитроумной и вездесущей Королевы. Чем не отличное завершение одной истории и начало следующей — возможно, ещё лучшей? Он позвонил ей в четверг. Позвонил, чтобы спросить — свободна ли она в эти выходные, не против ли провести вместе несколько часов. Едва звякнул телефон, Полли почувствовала резкий укол куда-то в спину — она даже неосознанно оглянулась, чтобы проверить — нет ли там кого-либо. Разумеется, там никого не было. Фиона в это время была на лекции, а жили они, как известно, вдвоем. Полли помедлила на пороге комнаты, на мгновение застыла перед тумбочкой, где стоял аппарат, почему-то не решаясь поднять трубку. Непонятно как, но звонки этого телефона отражали характер того, кто звонил. К примеру, когда звонил Себастьян — аппарат издавал требовательные и даже какие-то повелительные звуки. Казалось, что если ответа не будет, Себастьян появится здесь сам в конце концов. И Полли брала трубку с чувством, что хочет быстрее закончить разговор. Словно, она пыталась что-то отодвинуть руками, удержать нечто на расстоянии от себя, а оно все приближалось, наступало, не обращая внимания на её слабые попытки, уверенное в своей полной победе. Сейчас аппарат гудел мягко и деликатно. Полли понимала, что звонки в любой момент могут оборваться, и боялась, что не успеет, не угадает, когда зов прекратится, но все равно почему-то медлила. Услышав знакомый голос, который она, собственно, и ожидала услышать, Полли, тем не менее, слегка удивилась и растерялась. Прошло несколько секунд, пока она поняла, о чем спрашивает её голос. Да, конечно, она свободна. А куда пойдем? — Можно пройтись по городу, — послышалось из трубки, — или поехать куда-нибудь, побродить по полям, по лесам. Обещаю не использовать супергеройский стиль вождения. Длинная фраза была разбавлена таким знакомым сдавленным смешком. Он прозвучал немного неуверенно. И Полли вдруг осознала, что там, на другом конце провода тоже испытывают непонятный страх. Они договорились о времени. Попрощались немного суховато и официально. Трубка медленно и осторожно вернулась на рычаг. Некоторое время Полли разглядывала телефонный аппарат, потом повернулась, подошла к стулу и села прямо и ровно, сложив сжатые в кулак пальцы на коленях. И просидела так до самого прихода Фионы. Звук поворачивающегося ключа в дверном замке произвёл волшебное действие: Полли вскочила, забегала по комнате, открывая и закрывая шкаф с одеждой, выдвигая ящик тумбочки и тут же задвигая его обратно. Она доставала какие-то вещи и, скомкав, бесформенной кучей заталкивала их назад. — Эгей! — Фиона попыталась схватить ее за руки, чтобы обратить на себя внимание. Это удалось, но не сразу. — Ты куда-то идёшь? — Он пригласил меня на свидание, — запыхавшись от беготни, ответила Полли. — И я совершенно не знаю, что надеть. — Кто? — Том. — Сегодня пригласил? — брови Фионы изумленно изогнулись. Она многозначительно глянула в окно, где уже сгустились сумерки. — Сегодня? Нет, в субботу, — что-то лихорадочно соображая, пробормотала Полли. — Но сегодня только четверг! Вернись, Полли, –Фиона помахала рукой перед её глазами, устремленными вдаль. — У тебя завтра целый день на раздумья… — Но мне совершенно нечего надеть, — потешно всплеснув руками, опять повторила Полли. — С каких это пор джинсы и белая рубашка не годятся для свиданий, — разумно заметила подруга, — даже самых романтических. Куда он тебя пригласил? — Сказал — прогуляемся, — опустив руки и потрясенно глядя на Фиону, ответила Полли. — Это же здорово! — Улыбнулась Фиона. — Ты же ведь хотела этого? И чего теперь боишься? — Если бы я знала, — потерянно ответила Полли.***
Автобус пришёл вовремя. Полли, сгорая от нетерпения, вспомнила, что испытывала те же самые чувства почти девять лет назад, когда ехала к Тому впервые. Но тогда её ждал собеседник, а теперь — любимый мужчина. Том стоял у ограждения возле турникета, что-то внимательно разглядывая у себя под ногами. Готовясь к выходу, ожидая пока пройдут пассажиры, выходившие впереди неё, Полли разглядывала его с детским любопытством, словно впервые, обращая внимание на черты, которые раньше терялись в тумане памяти. Фиона подметила верно — он действительно был красив. Тонкие аристократичные черты лица, светлые волосы, по цвету напоминавшие её собственные — Полли этого не замечала раньше. Может быть, потому, что смотрела на него под иным углом? Раньше он казался ей стариком. А ведь тогда, девять лет назад, ему едва минуло двадцать четыре. И теперь это был молодой и сильный мужчина в самом начале своего пути. Казалось, он даже не замечал, как она подходила. Однако, когда Полли уже совсем решилась окликнуть его, он поднял голову и шагнул ей навстречу, немного помедлив, решительно обнял и невесомо прикоснулся губами к волосам. Глаза из-за очков смотрели немного настороженно, но, в целом, если он и испытывал какую-то неловкость или страх, то это не было заметно. Чего нельзя было сказать про Полли. Она изо всех сил старалась заставить себя не краснеть, как помидор, успокоить своё дыхание и голос, чтобы не дрожали, когда придется заговорить. Она задержалась, спрятав лицо у него на груди. — Как же я рад тебя видеть! — тихо проговорил Том. Полли судорожно вздохнула, услышав звук его голоса, словно до последнего думала, что эта встреча — морок, обманка, что Тома здесь нет. И только его голос заставил Полли поверить в правдивость и правильность происходящего. Коротко и остро заглянув в её лицо, он схватил Полли за руку и потащил куда-то. — Я составил программу на сегодняшний день, — скороговоркой начал он, стараясь не смотреть на неё, — конечно, если ты не против…. Она была не против. Честно говоря, она вообще мало что слышала из первых слов, поскольку в ушах гулко отбивало свой ритм сердце. Полли и не заметила, как оказалась в машине. Том ненадолго замолчал, возможно, оттого, что сам испытывал некоторую неловкость, но скорее всего он просто был сосредоточен на предстоящей дороге. Он никак не мог привыкнуть к тому, что теперь приходилось самому заботиться о своей безопасности во время движения по автомобильным дорогам. Ровное урчание мотора подействовало успокаивающе. Через некоторое время Полли уже сумела оценить более или менее спокойную манеру вождения. А ещё несколько минут спустя осознала, что смотрит на Тома и не смущается. Правда, только до тех пор, пока он не повернулся и не посмотрел на неё. Полли никогда в жизни так много не краснела. Хуже всего было то, что смущение совершенно сковало ей язык, и на редкие вопросы она отвечала коротко и односложно. Под предлогом необходимости следить за дорогой, Том не очень много говорил с ней, и она за это была ему благодарна. Им приходилось заново открывать друг друга.***
Они гуляли, говорили и смеялись. И страх стал понемногу отступать. Полли могла теперь смотреть на него, не отрываясь, и встречать его взгляд, не смущаясь. Однако, теперь её бросило в другую сторону. И едва ли она сознавала это в полной мере так, как виделось это со стороны Тома. Поймав её первый взгляд, взгляд из-под полуопущенных ресниц, Том внутренне ахнул и едва не зажмурился. Откровенный взгляд, даже если он посылается неосознанно, всё равно остаётся взглядом откровенным, томным и зовущим. Полли кокетничала напропалую, даже не замечая этого. Том ей нравился, она была влюблена и счастлива оттого, что чувствовала какую-то странную власть над ним. Он держался отменно: ни лишнего движения, ни особенно пылкого взгляда. Только иногда он заикался на отдельных словах, когда её демонстрации были уж очень откровенны. Временами Полли казалось, что в неё кто-то вселился. Кто-то, кто, не переставая, тихо зудел в её ухо, заставляя её принимать соблазнительно-раскованные позы или отправлять загадочные улыбки, или даже многозначительно намекать на что-то, чего даже не знала. О том, что она это умеет, Полли и не подозревала. А разговор тем временем был вполне нейтральный. А время все капало минутами, складываясь в часы. — Не смотри на меня так! — вдруг резко сказал Том. Полли даже подскочила от неожиданности — настолько грубо прозвучал его голос. Она подняла на него изумленный, непонимающий взгляд. И он почувствовал себя так, словно его окатило ледяной водой на трескучем морозе — из глубины её глаз смотрела и робко улыбалась невинность. Оставалось только развести руками…***
Том привёз её к себе домой. Каждая вещь, на которую падал взгляд, кричала о том, как много забыто. Полли бродила по комнатам, касаясь предметов и вещей. Что-то вспоминалось, что-то — нет. Том, молча наблюдал за её перемещениями, за тонкими пальцами, отмечавшими предметы в комнате. Теперь в её движениях сквозило умиротворение, словно она, наконец, достигла рубежа, к которому стремилась, и только устраивалась удобнее, чтобы больше уже не покинуть этого места. Так ли это было? Или Том просто очень этого хотел? Ответа не было. — Для классического музыканта очень интересная фонотека, — заметила Полли, разглядывая пластинки совсем как раньше. — Здесь джаз, в основном, — немного удивленно добавила она. — А вот … еще кантри… — По-моему, очень логично, — ответил Том, — классическая музыка — моя работа, а прослушивание музыки — это скорее все же отдых. — Ты не любишь слушать классику? — Очень люблю, иначе я не исполнял бы её. Ведь основной репертуар нашего квартета — классическая музыка. Только…. Понимаешь, классическая музыка представляется мне чем-то статичным. Я понимаю, что странно говорить так о музыке. Но скажи мне, сколько может быть вариантов исполнения, к примеру, «Героической» симфонии Бетховена? Пытаться подправить гения — слишком большая самоуверенность. Да и нечестно это по отношению к давно ушедшему мастеру — сам он уже возразить не может. — Но ведь разные музыканты по-разному исполняют одни и те же произведения. — Да. Одни — жестче, другие — лиричнее: это все зависит от темперамента музыканта. Я хочу сказать, что, как было написано сто лет назад, так и исполняется сейчас нота в ноту. По крайней мере, оркестрами, которые играют классическую музыку. Джаз представляется мне очень свободным жанром в этом плане… — Ну да, — улыбнулась Полли, — автор может свободно подойти и побить тебя, если что-то в твоей манере исполнения ему не понравилось. — Можно и так сказать, — кивнул Том. — Там есть такая интересная штука — импровизация. В какой-то момент исполнения что-то меняется, и ты совершенно не можешь представить, куда это изменение тебя приведёт. И приведёт ли вообще, а не рассыплется кучей бесформенных звуков, угробив всё, к чему стремился композитор. — Однако, я что-то никак не могу выбрать, что поставить. — Дай сюда, — Том оттеснил Полли от проигрывателя. — Я сам найду. Первые немного резкие фортепианные аккорды всколыхнули в ней какие-то давние воспоминания. Полли подняла вопросительный взгляд, он улыбнулся ей в ответ. — Почему ты выбрал эту мелодию? — спросила она. — Не знаю, — пожав плечами, ответил Том. И, притворно сурово глянув на неё исподлобья, добавил, — ни в коем случае не следует искать в этом какой-то тайный смысл! Голос певицы, зазвучавший почти сразу, от природы звонкий и чистый был словно намеренно приглушен и пробивался к слушателю как свет сквозь плотную вуаль. О чем она пела? О завтрашнем дне? Что есть завтрашний день для неё? — Можно? — спросил Том, протягивая руку. Приглашение было неожиданно и очень приятно. Рука его невесомо устроилась на её талии, другой рукой он обвил её ладонь и прижал к себе. — Я почему-то никак не могу вспомнить, что это за мелодия, — поморщившись, проговорила Полли. — Она мне кажется очень знакомой. Только вот где я её слышала? — Она довольно известна, — продолжая бережно кружить её, ответил Том. Немного помедлив, добавил — Это Джо Кокер. — «Up Where We Belong», — ахнула Полли. — Как я могла забыть! Фиона очень любит эту песню. Это был дуэт.И голос певца вступил в свой черёд, отвечая подруге, устанавливая точку отсчета в её метаниях. Она тревожилась, а он окутывал своим немного резковатым голосом, поддерживал, не давал сорваться. Он поспевал за ней, как бы высоко и опасно она не забиралась, и наградой ему и слушателям был ровный и чистый дуэт:Love lift us up where we bel Where the eagles cry On a mountain high. Love lift us up where we belong, Far from the world we know, Up where the clear wind blow.
Музыка вела тихо и мягко, с дремотной неторопливостью, незаметно и ненавязчиво проникая дальше и глубже, и выводила обратно образы нестройные и расплывчатые — то ли грёзы, то ли воспоминания. Временами Полли казалось, что она не танцует, а плывет в каком-то мареве. Удивительное дело, но с каждым шагом она словно все больше тяжелела, все труднее было двигаться в такт мелодии и иногда казалось, что Том просто тащит её куда-то. Словно силы покидали её, утекали куда-то в пол. Она все сильнее и сильнее вцеплялась в руки, поддерживающие её, все ближе и ближе придвигалась пока, наконец, не положила голову ему на грудь. Некоторое время она так и качалась туда-сюда подобно древесному листу на воде. И музыка отдалилась, притихла, а через неё, как вода сквозь пальцы, проник голос тихий, ровный. Сначала Полли даже не поняла, что слышит совсем другой звук. Вначале он показался ей слишком бесцветным, особенно по сравнению с голосами певцов. Она на мгновение растерялась и даже рассердилась на того, кто помешал ей упиваться своими ощущениями. Но голос настойчиво вытягивал её внимание. Пока, наконец, она не поняла, что это Том читает ей стихи, читает негромко и почти без выражения. И тут она окончательно вынырнула из своих мечтаний. Округлившимися от удивления глазами она смотрела на Тома снизу вверх. Смотрела, как почти не глядя на неё, прикрыв глаза, он читает незнакомые ей строки, смотрела, как двигаются его губы, и понимала, что ровность и бесцветность голоса — это вовсе не от неумелости чтеца. Просто Он так много чувства и смысла хотел вложить в произносимые слова, что если бы дал волю своим желаниям, они разорвали бы его, как и того, кто слушал.Не уходи ни на единый день. День без тебя — длиною в бесконечность! Так на вокзале проклятая вечность Ждёт поезда спасительную тень. Не уходи ни на единый час Во мне сольются струи всех бессонниц, В набат соединятся звуки звонниц, Чтоб реки слёз исторгнулись из глаз. Не оставляй меня в слепой тоске Ни на минуту. Россыпью в песке Не поддавайся жадной круговерти! Ты и за миг так далеко уйдёшь, Что не найти ни правду мне, ни ложь – Увижу ли опять тебя до смерти.**
Фортепианный аккорд завершил волшебное кружение, и чтец выдохнул последнюю строчку одновременно с ним, но не выпустил девушку из своих объятий.***
— Ты ласкаешь меня так будто я дитя. — Тебе не нравится? — Немного необычно… — Точнее — не то, что ты ожидала, — полувопросительно, полуутвердительно произнёс Том. И прикоснулся так невесомо, что дыхание замерло на несколько секунд. И почему-то захотелось вытянуться в струнку, выгнуться. Если бы Полли была кошкой, то в этот момент она непременно вытянула бы лапки и «взбила подушечку», мурча от удовольствия и какой-то непонятной неги и сладости. А он все гладил по спине, по плечам, осторожно оглаживая талию, едва касаясь запястьем её груди, в то время как тонкие длинные и сильные пальцы гуляли по её лопаткам, путешествовали по рёбрам. И ни на сантиметр ниже! И наступил момент, в который она слегка рассердилась на него — потому что уже хотела ниже… Полли глубоко и как-то судорожно вздохнула и уткнулась лицом ему в грудь. — Что ты делаешь, — пробормотала она едва слышно. — Что? — спросил он. — Да делай уже что-нибудь, — скороговоркой проговорила Полли. Том едва не рассмеялся, так обиженно это прозвучало, словно в его руках и в самом деле был маленький ребёнок, а не взрослая девушка. Склонившись, он коснулся её губ своими губами, слегка прихватил и осторожно оттянул нижнюю губу, и тут же отстранился, наблюдая за ней — понравилось или нет, продолжить или стоит подождать. Он готов был ждать, но не долго. Том видел, как она слегка покраснела, как заволновалась, запульсировала тоненькая жилка на виске. Полли как будто немного напряглась, но поглаживания вновь расслабили её. Том в последнюю минуту спохватился, заметив как его рука, не иначе обретя собственную волю, потянулась к её груди, обтянутой белой рубашкой. Полли вздрогнула едва заметно, переживая новые ощущения, и слегка прикусила губу, проводя по ней кончиком языка — этот жест был таким мягким и интимным, что Том, наблюдающий его, не мог сдержать улыбки. Она волновала его, но теперь иначе, чем раньше, во время их прогулки. Тогда он вынужден был быть грубым, поскольку чувствовал, что терпения у него всё меньше и меньше, и слишком хорошо знал, чем может это кончится. И жалел, что не может обратиться в столб. Однако, не теперь. А потом Том наклонился и поцеловал её, потому что иначе не мог. Все прежние «поцелуйные экзерсисы» дали понять Полли, что эти упражнения могут быть довольно приятны, если хорошенько знать, что делаешь. Неизвестно знал ли Себастьян все тонкости этого дела или нет — сам-то он, без сомнения, считал себя мастером. Полли до недавнего времени не с чем было сравнивать. Себастьян временами бывал слюняво-напористым до такой степени, что хотелось сбежать от него подальше. И в такие моменты Полли никак не могла понять, чего же хорошего находят в этом другие девушки. Ведь находят же! Иначе не говорили бы с таким мечтательным воодушевлением о бабочках в животе и звездах в небесах. Там, у ворот Хадсон-хауса, их поцелуй с Томом был слишком напряжён, краток и окрашен горечью предстоящего расставания. Сейчас он поцеловал её так, как будто он один в целом мире имел право на это. Его поцелуй не напирал, ни на чем не настаивал, он просто вел её за собой, предоставляя ей право двигаться и осваиваться в новых ощущениях самостоятельно. Том словно открывал ей целый мир, где она была хозяйкой, а он — лишь подсказчиком и сопровождающим. Однако, и здесь свобода была тоже обманчива. Все её чувства говорили: ты свободна, ты можешь выбирать, но, сделав выбор, ты должна следовать без вопросов и рассуждений. Иначе — свобода выбора по-прежнему с тобой, но это уже будет другая дорога и другой мир, и другой провожатый. И Полли отлично понимала, что говорит ей этот строгий голос, и даже немного рассердилась. Но лишь на мгновение. Поцелуй подарил ей ощущение всемогущества и безмерной слабости и зависимости одновременно. Впервые ей не хотелось прерывать процесс. Впервые у неё закружилась голова от удовольствия. А одеяла и подушки были уже потом. И аккомпанемент потрескивающих поленьев в камине — тоже.