Молоко

Три оборота. Закрыть дверь на три оборота. Вот так. Гамлет судорожно натянул на подбородок огромный воротник свитера, пряча ладони до половины торчащими из-под лёгкой, в общем-то, дублёнки рукавами того же свитера. Ещё в подъезде было холодно до ужаса, но когда юноша, недолго думая, ткнул коленом в кнопку разблокировки входной двери и вывалился на ледяной воздух, он невольно мысленно проклял родную датскую зиму. Как назло, его дом не был частью уютного комплекса многоэтажек с тихими безветренными двориками, просто одинокое некрасивое здание посреди снегов с покорёженными лавчонками у тротуара. Но всё равно каждый зимний день Гамлет с педантичностью наркомана вытаскивал себя на мороз думать о жизни. Мерзкое чувство незаполненности не покидало, от безысходности хотелось подохнуть, но смерть — не выход, он это слишком хорошо понимал. Может, на холоде придумает что получше? Скорее всего, снег уже намёл приличную шапку на непокрытых белокурых волосах, но какая к чертям разница? Он присел на наименее испорченную лавочку, даже не заботясь о том, чтобы стряхнуть снег. Умереть? Да не выход, что сделает эта смерть? Облегчит борьбу? Даст смысл? Примет его ориентацию? Боже, как много вопросов и все без ответа, от них хочется сбежать, провалиться в спасительную черноту сна… Точно, сон! Уснуть бы не помешало бы. Как бы хотелось уснуть и проснуться в новой, другой жизни. Веки смыкаются, под ними — тайна, под ними — спасение. За мыслями о сне он засыпает сам.

***

— Эй, парень! — кто-то остервенело тряс его за плечо. Дайте же мне уснуть. Я ведь не хочу просыпаться. — Замёрзнешь же! И насмерть. Вставай, сказал! — его грубо встряхивают и отряхивают налипший снег. Гамлет нехотя разлепляет заиндевелые ресницы и видит склонившегося к нему молодого мужчину, в пальто по погоде и с так же не прикрытыми шапкой непокорными каштановыми кудрями, в которых сияли звездочки снежинок. Сразу хочется выпрямить спину и гордо сказать что-то независимое, доказать, что он не случайно засевший тут бомж. Гамлет даже как-то умудряется привстать, но затёкшее и замёрзшее тело подводит, только рука, осторожно придержавшая за плечо, не даёт рухнуть обратно на скамью. Юноша злится и хочет вырваться, но не может, ведь банально слаб, и выть от досады хочется. — Ты тут живёшь? — кивает, — Пошли домой, — протестующе мычит, — Ты весь синий и вот-вот рухнешь! — сдавшись, выдаёт ключи от квартиры с игриво болтающимся ключиком-таблеткой, потомучтотерятьуженечего. Незнакомец, недолго думая, закидывает его на плечо, и гордость бунтует, но конечности так же не слушаются, и Гамлет почти ревёт от бессилия и заочно ненавидит эту мать Терезу. Отрывисто спросив номер квартиры и этаж, незнакомец честно тащит его на родной третий, открывает квартирную дверь и с облегчением сгружает на узкую скамью для переобувания. Сам по-хозяйски повесив мокрое пальто на крючок и разувшись, он методично освобождает от верхней одежды и Гамлета, потом, посмотрев на частично промокший насквозь свитер, со вздохом стягивает и его, оставляя того в майке-алкоголичке. — Я Горацио, — зачем-то сообщает, сразу ассоциируясь с гордыми римскими статуями, — водка есть? — кивок, — а одежда твоя где? — В комоде, — с трудом разлепляет посиневшие губы, не узнавая свой сиплый голос, — возьмите, пожалуйста, свитер в среднем ящике. Горацио удивленно замирает на мгновение, но тут же отмирает и натягивает на Гамлета колючий оранжевый свитер, сам идёт на кухню и что-то там ищет, напевает себе под нос… Если ты хочешь убить меня, давай, не медли, я давно готов. Да, ты, парень с римским именем. Я сломанный товар, да и красть у меня нечего. Забери квартиру да и дело с концом, труп в снегу не найдут. «Парень с римским именем» возвращается через десяток минут с кружкой, пахнущей чаем. Мужчина обеспокоено берет неестественно покрасневшую ладонь в свою руку и вдруг прижимает её к чашке. Чашка обжигает, Гамлет шипит, выдергивая руку и баюкая обожженные пальцы. — Да у тебя обморожение, — поит чаем, заставляя сделать глоток. Чай совсем не горячий, просто тёплый, и это пугает. Горацио возвращается с водкой и, вылив на ладонь прозрачной жидкости, энергично растирает пострадавшую руку. — Сп… — прокашливается, — спасибо. Спасибо вам. — Ты чего по холоду шастаешь? — незлобиво спрашивает, проглотив благодарность и перейдя на вторую руку. — Нравится, — сухо врёт, — уснуть хотелось, — тише добавляет правду. — Дурак ты, — обиженно морщится Горацио, и это выглядит так забавно, что бледные гамлетовские губы слабо трогает улыбкой, — ты ж умный, сразу видно, глаза вон как блестят, — стаскивает один шерстяной носок и растирает посиневшие пальчики, — и красивый очень. Удивленно распахивает глаза на это «красивый» и тянется к чашке, чтобы сгладить неловкость, тут же понимая, что вернул пальцам подвижность. — Я дальше сам, — робко тянется, но его руку с раздражённым цоканьем отодвигают и с усердием растирают другую ногу. — Чай пей, говорю, — по-доброму огрызается, чуть улыбаясь, и его улыбка ударяет куда-то в горло, застревает там и не даёт сделать вдох. Открытая, широкая и безмятежная, она настраивает Гамлета на безоговорочное доверие к этому человеку, поэтому юноша, смущаясь от неудобства перед Горацио, прячет покрасневшие щёки за ободком чашки и отпивает слишком крепкий для него и совсем несладкий, но вкусный чай.