Всё началось, когда мне было восемнадцать лет.
В 1970 году я закончил десятый класс старшей школы Милуоки им. Гамельтона. Не сказать, что я закончил его хорошо, да и вообще стремился к учёбе. Никому не было до этого дела. Ни родителям, ни, уж тем паче, мне самому.
Все дети обычно страдают от так называемой безусловной любви к своим родителям. Но только не я. С Матерью и Отцом жить было довольно удобно — не более того. Они были людьми не самыми плохими, но только с экономической точки зрения. Дома всегда была вкусная еда, в гостиной стоял большой цветной телевизор. Мне часто покупали всякую чепуху вроде виниловых пластинок и настольных игр. У Отца в баре было много алкоголя.
Они даже не особенно нравились мне. Мать была крикливой, и, как я теперь понимаю, женщиной неполноценной, истеричной. Она не была красива или одарена чем-либо, поэтому всеми силами стремилась компенсировать это властностью. У неё было какое-то странное желание всегда знать с кем я, что я делаю, что происходит в моей голове. Я очень не любил с ней ссориться, потому что она начинала истошно кричать. От этого закладывало уши, и в висках начинало сильно болеть. Я этого просто не переносил.
Отец был её диаметральной противоположностью. Он был из тех людей, которые мнутся «поговорить по-мужски», которые никогда не оставляют за собой последнее слово, даже если безоговорочно правы.
И вот, двое этих людей, это несуразное сочетание кусков человека, умудрялись «строить образцовую американскую семью». Они не были людьми умными, но на каком-то животном, интуитивном уровне догадывались не вести себя по-дурацки на глазах у кого бы то ни было. Кроме меня, конечно же. Я неоднократно был свидетелем довольно паскудных ссор, того, как Мать, в припадке своей ненормальной истерии, бросалась на Отца и тянулась к его лицу своими руками с длинными, наманикюренными ногтями. Потом они мирились, Мать становилась слезливой, тихой и, как мне иногда казалось, нормальной, как у других детей. Мы все садились в наш старый бьюик, ехали в ближайшую пиццерию или кафе «У Венди». А потом всё это повторялось. Раз за разом. Я не верю в Бога, но… Господи, благослови этих двоих недоумков! Потому что я был единственным ребёнком в семье.
В то лето обстановка за закрытыми дверями нашего дома накалилась просто добела. Я стал свидетелем драмы похлеще, чем бывают в мыльных операх. Каким-то неведомым образом Мать прознала, что у Отца завелась другая женщина, словно крыса в подполе. До сих пор я не знаю, правда это было, или же нет. Спрашивать у Отца, трахает ли он кого-то на стороне, у меня не было ни малейшего интереса.
Моим родителям требовалось некоторое время, чтобы уладить свои разногласия. Они, не особо заморачиваясь, решили меня попросту спихнуть. За что я им весьма благодарен.
Спихнули эти двое меня не кому-нибудь, о нет. Они отправили меня на лето к маминой сестре — тёте Джойс, в крохотный городок Ла-Кросс, находящийся на самой окраине штата.
До того лета я встречался с тётей Джойс только в детстве и едва ли что о ней помнил, но мнение у меня о ней было хорошее: на каждое Рождество она отправляла мне посылкой какой-нибудь подарок. Правда, никогда не звонила, а только присылала поздравительные открытки. Как потом выяснилось, тётя Джойс терпеть не могла говорить с моей Матерью.
Мама свою сестру, как ни странно, любить действительно пыталась (насколько эта женщина вообще осмысливала слово
любовь), но выходило из этого что-то деструктивное и кривое, потому что образ жизни тёти Джойс для мамы был непонятен. К тридцати с хвостиком годам у неё не было семьи, да и таковую она не планировала, как я впоследствии понял. Тётя была сама себе семья, если можно так выразиться. Она держала крохотную парикмахерскую в самом центре Ла-Кросса, вела жизнь весёлую и простую. Была всегда ухоженной, с высокой сложной причёской на голове, кокетливо подводила глаза чёрным карандашом и носила короткие платья.
Её дом был меньше нашего в Милуоки, но она всё равно выделила мне собственную комнату. И вообще, приняла меня так, словно я бывал у неё здесь каждое лето. Она просила никогда не звать её этим страшным словом «тётя», от которого она ощущала себя жутко старой. Дала мне впервые попробовать покурить свои сигареты, когда я попросил. Могла усесться в гостиной пить бренди вечером и немного плеснуть мне в стакан, так, за компанию. И мы сидели с ней вместе и слушали что-нибудь из её фонотеки. Она любила старую музыку, что-то вроде Диззи Гиллеспи и Билли Холидей. В общем, у нас с ней всё было гладко, как по маслу. Мне даже кажется, мы с ней были кем-то вроде друзей.
Но Джойс, как человек, приобрела для меня особое значение не только поэтому. Именно благодаря ей тем летом я познакомился с Рори Фостером.
Произошло это, правда, несколько нелепым образом. Джойс говорила, что мне нужно больше общаться со сверстниками, что в моём возрасте как-то неправильно быть таким законсервированным. Я лишь пожимал плечами. Мне было восемнадцать, а это уже довольно солидный возраст, чтобы решать такие вопросы самому. Но Джойс была настойчива. Поскольку она никогда ничего плохого мне не делала, я решил согласиться. Сейчас я понимаю, что она была в моих глазах авторитетом.
Рори был сыном одной из её университетских подруг, с которой Джойс общалась регулярно и с большой охотой. В тот день они решили пойти по магазинам, а нас двоих они просто столкнули. Лоб в Лоб. Тони, это Рори. Рори, это Тони. Вот и всё наше знакомство.
…Нет. Вру. Вообще-то, не всё.
Вы знаете, что такое
любовь с первого взгляда? Я вот тогда не знал этого абсолютно. Я над такими понятиями до того времени вообще не задумывался. И тут вдруг в моей жизни возник Рори Фостер.
Он не был красивым в общепринятом смысле этого слова. Он был очарователен. У Рори была смуглая от загара кожа, русые волосы до плеч, карие глаза и просто удивительно яркие губы кораллового цвета. А на скулах россыпь едва различимых веснушек. На шее с правой стороны у него было несколько родинок.
Будет ужасной банальщиной сказать, что я смотрел на него и чувствовал, как участился мой пульс и дыхание, но так оно и было. Выглядело это, наверное, так, будто я умирал от жары.
Поначалу Рори держался со мной немного скованно, но быстро привык ко мне и стал общаться так, будто мы были старыми друзьями. Он был непосредственный, громкий, часто жестикулировал. В наш первый день знакомства Рори вознамерился показать мне Риверсайд Парк, растянувшийся вдоль берега Миссисипи. Одно из самых лучших моих воспоминаний за всю жизнь. В тот день я как раз прихватил свой Полароид и сделал несколько своих первых фотографий.
С того момента мы стали общаться с Рори фактически ежедневно. Он познакомил меня со своими приятелями — компанией шумной и беспечной, но я быстро понял, что мне нужно общение именно с ним. Я быстро начал испытывать к нему сильную привязанность. Я до последнего не хотел думать об этом, распознавать это в себе, потому что это означало бы
только одно. С девчонками мне гулять было не интересно вовсе. Сексом я интересовался, в отличие от сверстников, тоже не особенно сильно. До знакомства с Рори у меня даже фантазии были какие-то расплывчатые и неоформленные. Мужчина и женщина. Женщину всегда было не очень хорошо видно. Я отчётливо видел только спину, острые плечи и круглую, упругую задницу. До восемнадцати лет мне этого вполне хватало.
Рори умудрялся сочетать в себе просто не сочетаемые качества. У него были до ужаса нудные и бесполезные увлечения, вроде коллекционирования почтовых открыток, но при этом он совсем не был занудой. Даже наоборот. Периодически его посещали идеи с оттенком ненормальности, которые, тем не менее, нравились всем, включая и меня тоже. Он предлагал мне и ещё паре ребят из его окружения присоединиться к коммуне хиппи. Хотя никто из нас, включая самого Рори, хиппи не был. Он предлагал нам автостопом поехать в Канзас-Сити на концерт «Лед Зеппелин» в августе. Предлагал навестить его друзей по переписке из граничащей с Висконсином Миннесоты. Но Рори не хватало смелости и решительности, поэтому ничего из этих подростковых адреналиновых идей не было воплощено в жизнь.
Кроме, разве что, одной.
— Знаешь, Тони, а у меня есть знакомый торговец сладостями [1], — как-то раз сказал мне Рори. Его тон звучал заговорщически. — Я уже у него кое-что покупал. Классные были штучки. Хочешь, на днях возьмём у него что-нибудь и попробуем вместе? — он улыбнулся, прикусив нижнюю губу. Рори и сам был довольно взволнован тем, что предлагает мне такие вещи. — Ты уже пробовал что-нибудь?
— Пару раз курил травку. А ты?
— Дурь и таблетки, — ответил мне он, понизив голос, будто нас мог кто-то подслушать. Я ничуть не был удивлён его откровению.
— Почему ты предлагаешь это именно мне? Как насчёт твоих друзей?
Он пожал плечами.
— Я не знаю. Они просто кучка кретинов, на самом-то деле. А ты другой. Ты хороший парень, Тони, пусть и не такой уж многословный. Я чувствую, что тебе можно это рассказать. К тому же… Ты ведь уезжаешь уже через неделю, насколько я помню. Верно?
Я кивнул.
— Ну, так вот. Хотелось бы немного развлечься вместе напоследок. Впереди выпускной класс, потом колледж. Мы вряд ли увидимся следующим летом, дружище.
Упускать такой шанс было глупо, поэтому я согласился. Мы договорились, что Рори достанет чего-нибудь на свой выбор, а я отдам ему деньги потом. Под вопросом оставалось только место. Но и это разрешилось очень быстро. Убедить Джойс, что мы хотим всего лишь немного по-мальчишечьи покуражиться и напитаться хорошими воспоминаниями на целый год вперёд, не составило никакой проблемы. Она с радостью согласилась не мешать нам и вернуться попозже.
Я сразу понял, что это просто сказочная возможность для меня. Мы с Рори останемся наедине в закрытом пространстве, которое, условно, было моей территорией.
Мысль, родившаяся в моей голове, была по своей сути из ряда вон, но до назначенной даты оставалось всё меньше и меньше времени. Мне нужно было решаться здесь и сейчас. Потому что Рори был прав. Следующим летом у нас обоих навряд ли будет свободное время для того, чтобы встретиться вновь.
Джойс в свои тридцать с хвостиком была женщиной, в принципе, очень даже здоровой. Единственное, с чем у неё была беда — это хороший крепкий сон…
***
— Погодите, — Холли Энн посмотрела на меня с недоверием. По её взгляду я понял, что она уже догадалась, к чему я веду и о чём расскажу дальше. Но эта мысль была, видимо, слишком нереальна для неё. Как из какого-то фильма. И потому она решила меня перебить. — При чём тут это?
Я только улыбнулся и покачал головой:
— Это имеет самое прямое отношение к тому, о чём я вам говорю, Холли. Потому что я выкрал из аптечки тёти Джойс несколько седативных и снотворных таблеток. Растолок их в порошок. И ждал подходящего момента.
— Но это же… — мисс Галагер всплеснула руками. Она явно недоумевала. Услышанное вызвало в ней целый шквал эмоций, — Тони, это какой-то абсурд! Вы же могли поговорить с ним, вы могли…
— А вы бы могли с лёгкостью признаться в симпатии другой женщине?
На мгновение она осела и замерла, хлопая глазами.
— Но я ведь не лесбиянка.
— Вот и Рори не был геем. Понимаете?
— Я понимаю, но это всё равно не выход.
— Нет, Холли Энн. Ошибаетесь. Это выход. Причём один из самых лучших. В итоге я ведь добился своего.
***
Я очень хорошо запомнил тот день. Это было восьмое августа. Стояла безмерно жаркая сухая погода. Рори был одет в джинсовые шорты и цветастую футболку тай-дай. На шее у него висели бусы с лакированной персиковой косточкой.
— Что ты сумел достать?
— Косяк и несколько марок. Нам ведь этого хватит?
— Думаю, да.
Мы расположились в гостиной. Рори прихватил из дома свои пластинки, и мы слушали их на проигрывателе. Но вовсе не музыка на этот вечер была нашей целью: мы начали с пива в холодильнике, потом распотрошили бар. Пытались делать примитивные коктейли, но получалась гадость. У нас не было какой-то конкретной цели, мы пили просто так. Вернее, пил только Рори. А я, скорее, сидел с ним за компанию, иногда делая глоток-другой.
Рори, получив к алкоголю доступ, накидался очень знатно. Это было в его духе — брать, пока дают. Рори был типичным подростком-максималистом, который плохо понимал, что такое мера. Но «очень хорошо» понимал, что такое
круто.
— Ты что, решил смолить прямо здесь?
— А чего такого? — удивился он, сидя на диване по-турецки и с трудом пытаясь прикурить от зажигалки.
— Вся гостиная пропахнет травой. Пошли ко мне в комнату.
— Ну ладно, — он попытался подняться на ноги, но пошатнулся, и со смехом рухнул обратно на диван, раскинув руки в стороны. Я тоже засмеялся. Этого, видимо, он и хотел.
— Помоги, а?
Я взял его за руки, дёрнул. Он, вроде бы, встал, но тут же повалился обратно, как мешок с картошкой, всё ещё смеясь. Он просто играл со мной. И я начал ощущать, что мне эта игра нравится.
Я снова взял его за руки, но в этот раз уже не позволил упасть, а буквально взвалил его на себя. Рори довольно заулюлюкал, подхватил свой стакан с выпивкой и залпом опустошил, бросив потом на диван. Когда я втащил его в комнату, он волоком рухнул на постель и перевернулся на спину.
— Теперь давай курить. Но только ты первый.
— Почему?
— Потому что я так хочу.
В последний раз я курил эту дрянь, наверное, около года назад. Так, случайно удалось попробовать вместе с ребятами постарше. Поэтому я напрочь забыл ощущения от этой фигни.
Во рту было горько, а дым имел странный травянистый привкус. Я закашлялся, отчего Рори снова звонко и заливисто рассмеялся, запрокинув голову. Его родинки на шее выглядели чертовски соблазнительно. Маленькие крохотные капельки, бусинки… Я вдруг понял, что ужасно хочу прикоснуться к ним языком и губами. В тот момент я не испытал неловкости или стыда. Я понял, что эта мысль не совсем нормальна по своей природе. И потому просто отвернулся. Хотя отворачиваться мне совсем не хотелось.
— Тони, приятель, я тебя обожаю, — сказал Рори сквозь смех.
— Я тоже.
— Что ты тоже?.. — удивился Рори.
— Обожаю тебя.
На секунду его выражение лица показалось мне действительно странным, и потому я поспешно добавил:
— Просто у меня в Милуоки нет таких хороших и интересных друзей.
— А мы друзья? — лукаво спросил он, перевернувшись на живот и подперев кулаками подбородок.
Я немного замешкался с ответом, потому что такие прямые вопросы всегда ставили меня в тупик. Но я понимал, что если прозвучу нерешительно, то могу сильно обидеть его.
— Да! Конечно, да.
— Чудно. Тогда по-дружески передай мне косяк, окей?
Рори был чертовски притягателен в своём неумолимом желании попробовать эту жизнь на вкус во всех её проявлениях. Он жмурился, затянувшись глубоко-глубоко. Кашлянул пару раз, упустив немного дыма. Снова начал хихикать, уткнувшись лицом в подушку.
— У меня голова кружится.
— Это от алкоголя. Ты много выпил.
— Да нет, не в этом дело. Просто я от этих штуковин улетаю очень быстро, — отмахнулся Рори.
Он сел на кровать, опёрся спиной о стену. Сделал ещё пару затяжек.
— Обалденный релакс. Попробуй ещё.
Рори передал мне криво завёрнутый косяк. Я сделал затяжку, потом другую. В голове стало мутновато. Кресло подо мной начало крутиться и расплываться в разные стороны. Сама комната, в общем-то, абсолютно обычная, показалась мне неестественно яркой.
— Я, наверное, больше не буду. Что-то мне не идёт сегодня.
— Да? Ну ладно.
В сущности, Рори не нужно было моё активное участие в этом процессе. Он вполне неплохо справлялся и один. Со всем возможным упорством он расквитался с травкой. В комнате было не продохнуть — я распахнул окно, едва ли в него не вывалившись, что Рори показалось донельзя забавным. Он распластался на моей кровати, фыркая и, то и дело, слабо, вяло посмеиваясь. Счастье пришло к нему даже и без марок.
Я сел рядом с ним и внимательно вгляделся в его лицо. В упор на меня уставилось два расширенных зрачка. Глаза у Рори были чёрные, как будто густо заштрихованные жирной тушью.
— Ты что-то хреново выглядишь.
— М-да? — не особо соображая, отозвался он.
— Ага. Я… Давай я принесу тебе попить. Хорошо?
В ответ он просто мотнул головой, облизнув пересохшие губы.
Стоя на кухне и разворачивая маленький аккуратный конвертик из куска газеты, я весь трясся. Я боялся. Я боялся просыпать мимо стакана порошок из снотворного и седативных таблеток. Я боялся, что Рори почему-то не захочет это пить. Что он может почувствовать странный привкус. Что у меня вообще ничего не получится. Но вот чего во мне в тот момент не было, так это сомнения. Я не сомневался ни секунды. Я знал, что это преступление, что я делаю нечто действительно очень дерьмовое. Но что-то внутри меня говорило, что я не разочаруюсь. Ни за что.
От всей этой нервной тряски моё тело стало очень холодным, в грудь мне как будто налили расплавленного свинца. Но он не обжёг меня. Свинец был ледяной. Он быстро застыл и потянул меня вниз, не давая нормально вздохнуть, втянуть в себя воздух полной грудью. Отчего-то вспотели ладони, и стакан с кока-колой едва не выскользнул из рук на пол.
Рори опустошил стакан в несколько глотков. Он ничего не спросил. Он ничего не сказал. Он просто отдал стакан мне и завалился на бок.
Я знал, что таблетки подействуют на него. Но не мог сидеть и просто ждать, это выглядело бы слишком подозрительно. Я легонько тормошил его. Я спрашивал, всё ли хорошо, просил его не засыпать. Но Рори лишь раздражался, говорил мне заткнуться и отвалить. В итоге, он попросил меня принести ему что-нибудь попить снова. Я спустился на кухню, налил ещё один стакан колы. Но когда вернулся, Рори уже крепко спал.
Сначала я даже побоялся к нему подойти. Я негромко позвал его несколько раз, но он не отзывался. Тогда я повысил голос. Я почти что крикнул. Но Рори лежал на кровати всё так же тихо.
Я подошёл к нему. Сел рядом и перевернул его на спину. Он был словно кукла, большая и очень необычная. Живая игрушка. Я понимал, что у нормального человека такое зрелище не должно вызывать ровным счётом ничего. Но во мне это пробуждало нездоровое желание прикасаться к Рори. Трогать его. Потому что он выглядел… завораживающе. Он лежал передо мной ничком, абсолютно беспомощный и беззащитный, неспособный отказать мне и высмеять меня. Я знал, что ближайшие несколько часов я буду делать с ним всё, что захочу. А он не сможет даже подать голос.
