Империя

      Рассвет разгорается за окном, когда из соседней комнаты доносится детский плач: Иван останавливается резко, как вкопанный, хотя последние несколько часов метался по комнате, бессильно кулаки сжимая от каждого слышного из-за дверей всхлипа и крика Сашеньки. Ему бы к ней, но не разрешили — оттеснили его и дверь заперли, сказали, ему там нечего делать, он не поможет ничем. Вот и приходилось оставаться тут, как можно ближе, но недостаточно близко.       Двери перед ним, наконец, открывают, впуская его внутрь — он кидается к кровати, на которой Сашенька на подушках полулежит, бледная, к влажному от пота лицу волосы липнут. Почти такой же она была и среди ночи, когда разбудила его, кусая губы, выдавила из себя, мол, Ванюш, кажется, надо кого-нибудь позвать. Врач, за которым он послал тут же, едва успев одеться в первое, что под руку попалось, прибыл почти через час, и к тому времени в спальне их уже успела стать главной повивальная бабка, неделю назад вызванная в поместье, чтобы быть под рукой постоянно, на случай чего, и разбуженная сразу же после гонца. Сейчас Сашенька слабее кажется, измотаннее, но ему думается, это и нормально, и неудивительно. Она улыбается ему, и сердце от нежности чуть не взрывается, господи, да куда уж больше, думает он каждый раз, и каждый раз оказывается, что есть еще куда.       — Девочка у вас, ваш-сиятельство, — слышится над ухом голос. Иван даже не смотрит, кто это, только руки протягивает, сверток берет аккуратно, бережно, ему кажется, если сейчас что-то не так сделает, хуже сможет быть только конец света. Всматривается в личико красное, сморщенное, ищет черты знакомые, и думает, неужели это его дочь? Неужели это их дочь? Маленький человечек, нуждающийся в заботе и уходе, но все-таки отдельное существо, как это вообще реально?       — Правда, она красавица, Ванюш? — смеется Сашенька, и он кивает бездумно, соглашаясь с ней со всей возможной искренностью. Отец ему как-то раз сказал, что от любви рождаются самые красивые дети — он склонен этому поверить. — Мне ее показали уже. Она будет на тебя похожа.       — На тебя больше, — возражает он. — Такой же чудесной вырастет. И нос у нее твой, и губы.       — Да рановато еще про это все говорить, она еще вырастет и поменяется, — бурчит она куда-то под нос, улыбается, тянется к нему, чтобы волосы ему взъерошить. Малышка открывает глаза ему навстречу, смотрит внимательно, и он тает, еще больше укрепляясь в том мнении, что дочь на мать будет похожа.       — Эй, привет, — шепчет он мгновенно охрипшим от волнения голосом. — Я твой папа. Помнишь меня? Мы с тобой говорили через живот твоей мамы, ты пиналась каждый раз, когда отвечала.       Она снова пнуться пытается, дергает ножками, не слишком туго спеленутыми — понимает, о чем он? Последние несколько месяцев все так ведь и происходило, как только малышка стала настолько большой, что живот было сложно не заметить. Он называл ее «мое маленькое сокровище» и разговаривал с ней по пару раз в день, рассказывал сказки, где храбрые царевны покоряли сердца своих суженых одним взглядом, все, как одна, со светлыми локонами и решительным взглядом. «А вдруг это девочка будет, а ты ей сказки про геройства рассказываешь?» смеялась Сашенька, он ей отвечал, мол, пусть знает, что ее мама героиня, а значит, и ей можно. И какая разница, быть героиней с мечом в руках или нет? Даже без меча, думает он, надо быть сумасшедшим, чтобы противостоять его супруге, и он был бы рад, если бы у него выросла такая же дочь. Сейчас же смотрит на нее и понимает, что от этого мнения отказываться не собирается, но ей стоило бы сначала подрасти немножко.       — Надо имя придумать, — вздыхает супруга, глаза ее закрываются уже — ей спать хочется, и не странно. — Мы для мальчика думали, а для девочки нет.       Ивану вспоминается, как отец рассказывал, что императрица лично приезжала с визитом, дабы их примирение устроить. Вспоминается, как она улыбнулась совсем по-матерински, когда они впервые предстали перед ней с новостью о грядущей свадьбе. Вспоминается, как она шепнула ему в церкви тогда, что хочет гордиться тем, что он ее зять, так что, мол, будь добр и не заставь пожалеть об этом, и больше никогда не заставляй ее плакать, кроме как от радости. Ему это все вспоминается, и он улыбается уверенно и искренне.       — Ирина, — говорит он. — По-моему, так будет правильнее всего назвать ее.       Ирина Ивановна, еще даже не часу от роду, зевает смешно, широко раскрывая беззубый ротик, и Иван ловит себя на том, что счастлив. Безусловно, бесспорно счастлив именно в данный момент.       Он правда надеется, что это счастье останется с ним как можно на дольше. И уж он-то позаботится о том, чтобы поделиться им сполна со своей семьей.