Империя

      Корсет давит нещадно, больше даже, чем обычно, юбки неподъемные из-за вышивки серебряной канителью и жемчугом, и венец, на голову ей возложенный, тяжелее, чем казалось. Александре думается, неужели Эжени так же тяжело было в день ее свадьбы в этом всем, неудобном и неуютном? Как она это все вытерпела?             Александра чувствует, как Иван ее пальчики легко, ободряюще сжимает, и понимает, как. Забывается все — и тяжесть, и теснота, и давление, и духота от свечей и ладана, царящая внутри храма — и остается только понимание того, почему она тут. Нет страха, нет неуверенности, ничего не осталось, только желание поскорее завершить эту церемонию, отчасти чтобы выйти на воздух и хотя бы попытаться дышать полной грудью — отчасти ради того, чтобы, наконец, назвать его своим мужем. Он на нее смотрит сейчас украдкой, краем глаза — она это видит даже сквозь вуаль, потому что тоже смотрит на него, в его сторону. Это непонятным образом придает сил, помогает выдерживать это все. Это делает ее сильнее — ради него, и ради того, что ждет их совсем скоро. Свечи капают воском, дрожат огоньки, дрожат голоса хористок, дрожат плечи маменьки, стоящей сбоку — когда Эжени замуж выходила, она плакала, как и сейчас, как сказала потом, от счастья за свою дочь. Дрожат и ее руки, но через перчатки тепло рук его заставляет успокоиться, дарит уверенность.       Трижды они по кругу идут, медленно, под молитвы. Губы пересохшие от волнения двигаются беззвучно, повторяя слова священника, что перед ними идет, бездумно почти, но с верой в то, что, может быть, это что-то да даст. Божье ли заступничество, или удачу, или счастье, или что-то еще, или все вместе — сейчас Александра готова поверить во все, что угодно, лишь бы не ошибиться. Лишь бы все было хорошо. Все будет хорошо, думает она, когда украдкой глядит на Ивана, такого же сосредоточенного, так же беззвучно молящегося, искреннего и чудесного. Что еще нужно? Кто еще нужен? Вуаль поднять, губами коротко образов коснуться, а потом, целомудренно и скромно, соприкоснуться с его губами — хочется его шею руками обвить, хочется его поцелуи пить, как хорошее вино, и пьянеть от них еще быстрее, но нельзя. Пока нельзя. Александра их пальцы переплетает, чуть его ладонь стискивает, и улыбается уголками губ лишь, когда чувствует ответное пожатие. Последнее «Аминь» прокатывается по собору шуршащей волной, хор замолкает, и замолкает священник.       Вот и все?       Она вуаль откидывает, на этот раз не собираясь на место ее возвращать — церемония окончена, а значит, можно это себе позволить — и обеими руками за руку своего теперь уже мужа цепляется, на ногах пытаясь устоять. Все тянет вниз, все тяжелое, но он не дает ей упасть уже одним лишь своим присутствием, и можно и дальше улыбаться, зная, что все в порядке. Что он ее удержит. Родители без слов ее обнимают, что-то Ивану шепчут, но она даже не вслушивается, что — зачем ей? Он расскажет сам, не сможет не рассказать ей — у них нет друг от друга секретов.       — Твой Иван-царевич, — шепчет смешливо на ухо следом подходящая сестрица, — так счастлив, что тебя наверняка ни на какую Василису не променяет. Цени.       — Попробовал бы он променять, — смеется она в ответ. Нет, она знает, этого не будет. Тот случай намного больше задел ее, чем она когда-либо вслух признает, но он научил ее и тому, что Иван ей лгать не станет. Что Иван лгать и не умеет. — Другую такую он не найдет.       — Другую, такую или не такую, я и искать не собираюсь, — вставляет услышавший ее последние слова Иван. — У меня уже есть единственная, и я на ней сегодня женился, что еще может понадобиться?       От этих слов спокойно — не то чтобы она этого не знала, не то чтобы не понимала, но он ей об этом не говорил ни разу. Да и зачем говорить, если доказать можно? Он вот обычно доказывает. Александра чувствует, как от его слов, от такого спокойного прилюдного признания своих чувств, ее щеки вспыхивают, и прячет лицо у него на плече, заставляя рассмеяться Эжени. Стоящий за ней Миша откалывает шуточку о скромности невесты, и смеются уже все — да, невесте и положено быть скромной и смущенной, но еще невеста по всем традициям должна рыдать, прощаясь с родительским домом, а она даже не собирается этого делать. Впрочем, слезы на глаза все же наворачиваются, и Иван обеспокоенно глядит на нее, тянется, чтобы их с лица ее бережно утереть.       — Все в порядке, — шепчет она, ловя его ладонь, улыбаясь ему сквозь эти слезы. — Это от счастья.