Заткнись.

      Теплый летний дождь стучит в окно, делая и без того серый Лондон еще более угрюмым и темным. В раскрытую форточку пробиваются тяжелые капли-молоточки, оставляют влажный след на кухонном кафеле. В квартире заметно похолодало, мне даже пришлось отказаться от любимых шорт и залезть в теплый халат Мэя. Брайану он как раз, а мне — уж очень длинный, и я чувствую себя как минимум королем в этой прекрасной, теплой, всепоглощающей вещице. Она пахнет звездами (как Брай), тепло обнимает (как Брай) и приносит душевное спокойствие (как Брай). В нем не хочется ни курить, ни потягивать пиво: для меня это какая-то очень личная и интимная вещь. Сам Мэй не против видеть меня в его халате, но периодически смущается, когда я решаю, что именно в нем мне нужно выйти из душа.       Чаще всего все вещи в нашем доме не имеют конкретного хозяина. Зачем разделять тапочки или расчески? Все футболки, шорты, кружки, рубашки мы используем вместе, просто есть вещи, которые один из нас использует чаще. Поэтому в этом доме «чашка Брайана», «халат Брайана», «подушка Брайана» фактически и мои тоже. Вот, сижу, использую свою собственность.       Сижу, укутавшись в его халат, организовав вокруг себя уютный кокон из одеял, разношерстных пледов и цветных подушек и пью полуостывший кофе из кружки Брайана. Комфортнее будет только если в этом огромном гнезде окажется кудрявый ученый со своими рассказами про все на свете.       С особой любовью и трепетом отношусь к нашим совместным вечерам, к бесконечным разговорам про звездное небо, про новые песни любимых группы или про то, почему горячая вода остывает быстрее холодной. Чаще на фоне включен радиоприемник или телевизор с какой-нибудь глупой передачей, на столе лежат кипы бумаг и стопки учебников, а в руках у нас горячий кофе или ароматный чай. Порой мы сидим целыми ночами и выходим из своего личного мира спокойствия и уюта уже под утро, засыпая в объятиях друг друга. Это одни из самых прекрасных вечеров в моей жизни. Я чувствую себя самым счастливым человеком на свете, когда отпиваю кофе Брайана или передаю ему печенье, когда он перебирает мои волосы, как будто это само собой разумеется при таком теплом и душевном разговоре со мной. Когда Брай берется объяснять все на практике и как завороженный размахивает руками, рисуя схемы в воздухе, мне становится спокойно. Рядом с ним я счастлив. Безумно счастлив.       Сейчас я сижу в окружении завораживающего голоса Фрэнка Синатры и стука капель об оконное стекло. Мне хорошо. Скоро придет Брай, и все станет еще лучше. А пока можно полистать газету, попить горячего и насладиться дождливым вечером.       Наконец слышу, как ключ проворачивается в замочной скважине и мой добрый ученый заходит в квартиру. Захлопывается дверь, сумка летит на пол, ботинки встают на коврик у двери, а пиджак летит на вешалку. И вот в комнату заглядывают мокрые от проливного дождя кудряшки, улыбаются самой прекрасной на свете улыбкой и спрашивают: — Тебе не дует? Форточка же открыта, — секунда и Брайан уже идет закрывать окно. Смотрю на его волосы-пружинки, с которых капает дождевая вода, перевожу взгляд на мокрую рубашку, под короткой можно заметить изящные плечи и лопатки, и не могу оторвать взгляд, — на улице настоящий ливень. У меня, наверно, все книги намокли, черт. И да, Роджер, не видел полотенце? — разочаровано вздыхает Мэй и начинает искать глазами заветную вещь. Но я же очень внимательный самец-строитель, и использовал его в качестве элемента своего гнезда. Через секунду в Брайана прилетает собственно то самое полотенце. — Постой под горячим душем, погрейся, — предлагаю я. Мэй активно сушит свои пружинки махровым полотенцем, — ну или можешь забраться сюда, и я тебя погрею.       Брай останавливается и смотрит на меня совершенного сомневающимся взглядом, но через секунду кладет полотенце на стул, и его руки начинают расстегивать насквозь промокшую офисную рубашку. Начинают с воротника и медленно спускаются по ряду пуговиц. Щелчок пряжки ремня, звук «молнии», и брюки вместе с рубашкой оказываются на рабочем столе. Я вижу его тело, которое видел не один раз, но сейчас я не могу оторвать от него взгляд. Он высокий, хрустальный и волшебный. Ребра видны в свете слабой настольной лампы, казалось, порежут меня, если я решусь к ним прикоснуться, а тонкие, нереально красивые ноги просто не отпускали мой взгляд. Дышу ли я сейчас? Нет. Мог бы я минуту назад предположить, что он выберет меня вместо душа? Снова нет.        Продолжаю смотреть на Брайана, как на чистое искусство. Он сейчас похож на смущенного школьника, в первый раз переодевшегося на глазах одноклассников, и который точно уверен, что его засмеют за трусы с пингвинчиками. Только вот пингвинчики-очень крутые товарищи, а Брайан-обладатель самого красивого тела на свете.       Раскрываю одеяло, зову к себе этот теплый, сладкий эфир, и через пару мгновений погружаюсь в его всепоглощающее тепло. Брайан садится рядом со мной и начинает укутываться в пледы, параллельно передавая мне подушки. Он хочет стать частью этого теплого гнезда, я чувствую. И вот, повозившись немного с организацией уюта, я наконец кладу голову ему на плечо, мокрое от лондонского ливня. Мир отключается, остается только замерзший Брайан, его плечо, наш халат и сладость осознания интимности момента. — Согрелся? Хоть немного? — спрашиваю спустя долгие, но приятные минуты тишины, хотя понимаю, что Брай согрелся в тот самый момент, когда прикоснулся к пуговицам рубашки. — Ну, я бы сказал, что пингвины сбежали бы от такого тепла обратно на север, — улыбается Мэй и утыкается мне в волосы, очень воздушно и по-звездному целуя в лохматую макушку, — а еще ты опять забрал мой халат. — Он не твой, — возражаю я, — он такой-же общий, как и чашки, футболки и тапочки. Тут все наше, общее, и я рад этому. Знаешь истории, когда люди так сближаются, что становятся практически одним человеком. Ну, из нас очень странный франкенштейн, — на этих словах Брайан немного смущается и прячет глаза в моих волосах. Я знаю, что наши отношения — вопрос перспективы. С одной стороны для людей мы — лучшие друзья, с другой — два влюбленных мальчика. Вопрос о статусе наших отношений не поднимался, но сейчас я открыто признаю, что мы вместе. Это создает волшебное чувство связи. Та самая красная нить на мизинцах. Безумие. — «Наше» — очень громкое слово для кружек, — шутит Брайан, но мне смеяться не хочется. Я слишком расчувствовался, — солиднее звучит, допустим, «наша комната», «наша кровать»… — Брай, бери выше: «Наш дом» и «наша жизнь», — перебиваю. Он запускает руку в мои волосы и улыбается самой теплой улыбкой на свете. Его щеки сейчас похожи на спелые яблоки, а глаза светятся теплым, ярким светом, который затмевает темное небо дождливого Лондона. — Звучит прекрасно, — берет меня за руку, легко поглаживая ладонь тонкими пальцами, что оставляет небольшой румянец на моих щеках. Утыкаюсь куда-то в шею, и тихо, медленно дышу, смиряя свой безумный пульс. От Брайана пахнет дождем и смущением. Очень сладко. Очень, — звучит как вселенная. — Это и есть вселенная. Бесконечная и неизведанная, — восхищаюсь я. Слова ученого заставляют меня полюбить его еще сильнее. Мэй перебирает мои волосы, и как только я поднимаю голову, он накрывает мои губы своими, безумно звездными и сладкими. — «Наше будущее» тоже звучит отлично, — шепчет Брай, и уже я запускаю руки в его непослушные, милые кудряшки и забываю как существовать без них. Абсолютно.        И вот уже одеяло греет в тысячу раз теплее, Лондон кажется ярче всех наших гавайских рубашек, а стук молоточков-капелек звучит не так угнетающе, а напоминает барабанную дробь перед грандиозным событием. И событие действительно грандиозное: впереди нас ждут тысячи теплых вечеров и миллионы звездных улыбок в будущем, бескрайним и неизведанным, как вселенная.