Заткнись.

      Последнее время у меня очень сильно и практически постоянно болит голова. То ли мне нужно прекратить пить, то ли нужно прекратить видеть Брайана. Он — правда одна из самых серьезных причин моего недуга. Особенно когда не спит ночами из-за работы, отчетов, исследований и диссертаций. Он очень много работает. Очень. Иногда он даже ночует в лаборатории, а иногда — не выходит из дома неделями, просиживая свою жизнь за бумажками. Я всей душой горжусь им и абсолютно искренне пристыжаю себя. Я — бездельник. И даже при условии того, что я ничем серьезным не занимаюсь, я умудряюсь вечно все пропускать и опаздывать. Единственное, что я никогда не пропускаю — возможность посмотреть на то, как он трудится. Это очень вдохновляет. Но когда он просиживает за этим все время, мне становится больно.       Сегодня я хочу встретить его. Он обычно выходит из колледжа одним из последних, ближе к девяти часам. Сейчас без пятнадцати. Я стою напротив входа в учебное заведение, пускаю в небо клубы табачного дыма и опираюсь на фонарный столб. Уверен, что он не упадет и без моей помощи, но мне так удобно. А сидеть на скамейке я не хочу — дома у меня много времени на это.       Небо над моей головой намекает на славную, теплую, тихую ночь с десятками тысяч звезд. Солнце уже скрылось за горизонтом, оставив после своего путешествия по небосводу только яркое зарево. Но сейчас от оранжевого пятна остается только призрак. Скоро последние остатки дня исчезнут, погрузив Лондон в тихую ночную тьму. Как раз для таких, как мы.       Еще десять минут. Еще восемь минут. Еще пять минут. Когда ждешь кого-то очень важного время тянется бесконечно. Три минуты. Минута. Вот сейчас должен выйти. Минус минута. Минус пять минут. Минус пятнадцать минут. Брай, наверно, сидит над очередным исследованием и уже давно забыл счет времени. Проходит еще минут десять к тому времени, когда я решаю заглянуть в его лабораторию.       Проскальзываю мимо мирно спящего охранника в форме, которая точно мала такому тучному представителю человеческого рода. Скрип половиц чуть его не будит, но он пару раз дергается и продолжает свой тихий, монотонный храп. Наверно, сейчас я выгляжу как шпион или ниндзя. Одним словом — глупо. Поднимаюсь выше по широкой лестнице, преодолеваю пролеты ветхого на вид здания с необычайной легкостью.       Пара пролетов, чуть правее по коридору, поворот налево и пятая по счету дверь. Почему же дрожат мои руки? Немного помедлив, я заглядываю в небольшое стеклянное окошечко в двери в лабораторию и вижу свое кудрявое счастье. Что-то конструирует, наверно. Лаборатория больше напоминала комнату отдыха своеобразного дизайна. Вся заставлена комнатными растениями, а на большой тумбе стоит аквариум с астронотусами. «Очень символично», — говорит Брай о названии этих рыбок. У них даже имена есть: Сириус, Андромеда, Центавр, Орион, Галактика NGC 4650A и почему-то Вольфганг Амадей. Не знаю, как они определили у них пол и запомнили кто есть кто, но рассказы о их проделках Мэй рассказывает достаточно четко. «Галактика сегодня укусила Ориона, кажется у них скоро нерест будет», — вспоминаю и смеюсь. Секунду (на самом деле намного дольше) смотрю только на его хрустальные руки через стекло, пока не нажимаю локтем на ручку двери и она со скрипом не открывается. Брайан резко поворачивает голову и мягкие пружинки на его голове дергаются и приподнимаются под действием центробежной силы, делают пару покачиваний и падают на его плечи. Плечи в белом, немного мятом халате чуть ниже колен. Из грудного кармана торчат лабораторные очки и ручки без колпачков, из-за чего над карманом гордо виднеются штрихи и чернильные пятнышки. Он роняет со стола пару учебников и кучу бумажек. Переводит взгляд на меня, потом на устроенный мной нечаянно бардак, потом снова на меня. Секунду думает, на что стоит в первую очередь обратить внимание и опускается на колени поднимать записи. — Не пугай меня так больше, Родж, — шепчет он, внимательно пытаясь найти и понять какая бумажка где была, — вот теперь попробуй разберись тут, — подхожу помочь, и поднимаю потрепанный учебник по физике. Брайан кладет на стол кипу заметок, чертежей и записей, а затем берет у меня из рук книгу и ищет нужную ему страницу. Просто молча стою и смотрю на быстрые действия красивых рук, смотрю на то, как ореховые глаза бегают по строчкам в поисках нужных формул. — Ты чего это пришел? — как бы между прочим спрашивает ученый. Он отодвигает стул и возвращается на привычное место, — я уж точно не потерялся бы по дороге домой, — улыбается он и наконец поднимает на меня теплый взгляд. — Мне надоела твоя бесконечная работа. Ты только и делаешь, что работаешь, работаешь, работаешь, а еще, кстати, работаешь, — начинаю я. Мне хочется видеть его отдохнувшим и бодрым, а не с огромными синяками под глазами и с девятой по счету кружкой кофе в руках, — пойдем, доделаешь свои бумажки завтра, а желательно когда-нибудь в другой жизни, — я подхожу к своему кудрявому умнику и кладу руку ему на плечо так, чтобы задеть его волосы. Я хочу запустить в них руки, они безумно мягкие, а перебирать их — чистое наслаждение. — Ты волнуешься? — улыбается Брайан. Он все-таки находит нужную строчку и начинает ее кропотливо переписывать. — Заткнись, просто ты убиваешься на этой чертовой работе. Я вижу тебя преимущественно никогда, — я звучу как женушка, выключайте этот мир, — может мне скучно одному дома. — Прости, но ты можешь сходить на дополнительные пары по анатомии или эмбриологии, — с интонацией моей мамы говорит Мэй. Я научился определять, когда он вникает в разговор и внимательно переваривает информацию, а когда ведет его параллельно с более важным занятием. Когда он отвечает как мать — он преимущественно отключился от беседы. — Пойдем погуляем, — несильно толкаю Брая в плечо. — Отчет сам себя не напишет, — монотонно отвечает Мэй. Бесит. Как же бесит. — Напишешь завтра, Брай, пожалуйста, — толкаю чуть сильнее, и когда вижу отрицательный жест головой подхожу к нему со спины и неистово взлохмачиваю его и без этого объемные волосы. — Роджер, если ты сейчас же не прекратишь, то я выставлю тебя отсюда, — ух, как напугал. Боюсь-боюсь.       Брай пытается меня оттолкнуть, я пытаюсь его взлохматить еще сильнее. Зачем говорить про битвы или про Ледовое побоище, если тут такие бои происходят? Ну и, конечно, в этой неравной борьбе побеждаю я. Только лаврового венка не хватает на мою голову и медаль на всю грудь. — От тебя несет сигаретами, я же просил не курить! — Брайан очень близко, чувствует запах красных «Мальборо». Он держится за рукава моей рубашки на пару размеров больше и пытается оттолкнуть меня. — Ничего не знаю, у вас на проходной студенты курят, это все они! — миссия выполнена успешно. Теперь Мэй похож на одуванчик! — Ври больше! Сейчас лето и девять вечера, тут студентов за километр не встретишь! — но я же все равно не отпущу, он это прекрасно знает. Не отпущу во всех смыслах. — Мы сейчас идем в первую очередь не работать, — делаю акцент на отрицании, — петь, прыгать, танцевать босиком и смотреть на звезды, и точно не работать, — сейчас я поднимаю его со табуретки и прокручиваюсь в обнимку с ним. Кажется, я сбил еще пару учебников со стола, но как-то плевать. — Танцевать босиком? Ты точно не пил, Роджер? В тебе слишком много положительной энергии. Это странно, — удивленно спрашивает Одуванчик Мэй. — Только вчера и только ликер. Выветрилось давно, — ну фактически там было еще и шампанское, но ему знать об этом не обязательно, — так пойдем танцевать, петь и смотреть на звезды? — Ладно, — хрипит задыхающийся в моих объятиях Брайан, — только отпусти, Роджер, чертеныш!        Отпускаю, и Мэй мгновенно ретируется в лаборантскую. Последними в дверном проеме скрываются волосы-пружинки, кокетливо махнув мне на прощание. Падаю на лабораторный стул и начинаю осматривать рабочее место своего сожителя. Много бумажек, много карт, много формул. Справа в углу стоит каланхоэ с прикрытыми к ночи цветами, а на небольшой горшочек опирается фотография. Простите. Я на секунду перестаю дышать. А сейчас мне даже плакать хочется. Эта та самая фотография, которую мы сделали в день переезда под лозунгом «новая квартира-новая жизнь». Я стою в шортах и халате, надетым поверх растянутой кофты, поднимаю бутылку дешевого пива и приобнимаю Брая за плечи. Он же, в свою очередь, одет в футболку с каким-то смешным принтом, в те самые короткие шорты, а всю атмосферу дополняет фартук на нем. Кажется, что Брайан в платье из-за этого чертового фартука. Он тоже поднимает свое пиво. И все сие действие происходит на фоне кухонных занавесок, которые, между прочим, Брай купил в первую очередь. Я всегда считал это смешной покупкой в первый день переезда, ведь можно было купить нормальные одеяла и подушки. Но в итоге спали мы на полу под своей одеждой, но со шторами на окнах. «Приватность превыше всего», — говорил Брай. Кажется, я начал понимать о чем он говорил.       Брайан входит в лабораторию уже без халата и с папкой записей и джинсовкой. Я сразу же вскакиваю с насиженной табуретки и забираю бумажки из хрустальных, теплых рук. — Это тебе не понадобится, поверь, — папка летит на стол, а я беру кудрявого умника за руку и вытаскиваю из лаборатории, и тот с трудом успевает выключить свет в ней.       А дальше по тому же пути обратно, по коридорам, по лестнице, мимо охранника и на улицу. Наверно уже ближе к десяти, город начинает пустеть, и люди поспешно возвращаются в свои уютные квартиры к любимой семье или к любимым питомцам. Мы идем по небольшой улице, освещенной старыми фонарями. Где-то слышится радио, а через пару шагов можно услышать какой-то скандал между друзьями. Из окон доносятся обрывки чужих жизней, по улицам пробегают чужие лица, и всем плевать на двух держащихся за руки парней. Брая смущает мое временами слишком чувствительное и любвеобильное поведение, но по итогу он все равно держит меня за руку или долго и крепко обнимает. Хотя периодически он сам делает первые шаги, и я бесконечно влюблен в его случайные прикосновения или легкие поцелуи в щеки. Его любовь очень тихая и приятная, она не кричит на каждом углу и не требует постоянного внимания принимающей стороны. Он любит молча, но глубоко: вкусный завтрак на двоих, одеяло, которым он укрывает меня в холодные вечера, фотография на рабочем столе в лаборатории, чашка горячего кофе с нужным количеством ложек сахара. Он любит бесконечной заботой, а мне нужны действия и эмоции. Наверно, со стороны будет казаться, что мы идеальная пара. Что же, я бы сказал немного иначе: Брайан идеален для меня, и, господи, как же я его не достоин.       Переходим на соседнюю улицу, ведущую в небольшой парк с прудом практически во всю территорию. Жизнь тут совсем угасла, и только небольшой радиоприемник на окне соседнего дома призывает танцевать. Танцевать в темноте. Хочу танцевать. Я тяну за собой Брайана на мокрую от вечерней росы лужайку и снимаю потрепанные жизнью кеды, разворачиваюсь к своему Одуванчику и жду похожих действий. — Значит ты не шутил про танцы босиком, да? — спрашивает Брай, наблюдая мои по правде немного пьяные телодвижения. Но сейчас я пьян не от алкоголя, а от того волшебства, что творится вокруг. Все звездное небо обрушилось на воду, и кажется, будто вот-вот звездный ветер подхватит нас с Брайаном и унесет в бесконечный космос на поиски новых галактик. Радио спрашивает о том, готовы ли мы танцевать в эту бесконечно прекрасную ночь. Да. Безусловно. — Нет. Ты когда-нибудь слышал шутки с моей стороны? — отвечаю Брайану, продолжая абсолютно безумные танцы. Вот на его лице появляется очень хитрая, пленящая улыбка, а сейчас его чарующие темные кудряшки начинают пружинить в такт музыке, а легкая джинсовка, которую Мэй все время носил на руке, летит в сторону к моим кедам вместе с классическими черными туфлями. — Слышу постоянно, дорогой, — произносит Брайан, мгновенно оказываясь в десятке сантиметров от меня. В один момент мы ловим эту невидимую электрическую нить между музыкой и нашими безумными танцами, она окутывает нас с ног до головы и погружает в собственный мир. Сегодняшняя ночь только для нас и для полного экстаза от происходящего.       Мы наперебой перепеваем голоса вокалистов, совершенно произвольно вскидывая руки и ноги, прокручиваясь, прыгая и спотыкаясь. Поем в волшебный унисон, который раздается эхом водной глади и пустым улицам. Голос Брайана чистый и звездный. Я считаю, что любая песня его голосом будет звучать по-домашнему знакомо. Мой голос намного выше, он срывается на верхушки партий, а долгие годы курения отзываются теплой — как говорит Брай — хрипотцой. Вместе они образуют невозможно волшебный дуэт, от которого мурашки бегут по коже.       Брай легко касается моей рубашки и тянет на себя мое бренное тело, и наши лбы сталкиваются. Непослушные кудри Брайана спутываются с моими блондинистыми прядками и начинают вести свой разговор, без нашего участия. Как завороженные выкрикиваем знакомые слова, как будто пытаясь докричаться на друг друга. Громче и громче. Руки исполняют какой-то свой особый и непонятный нам танец, ноги не слушаются, а мы то и дело задыхается от смеха и громкого пения. Мне так хорошо сейчас, а еще я вижу как хорошо Мэю. Именно сейчас передо мной настоящий Брайан, любящий танцевать, будто никто не видит, и петь любимые песни полным голосом. Сейчас он танцует для меня. Поет для меня. Именно сейчас я вижу его насквозь, без привязки к роли важного ученого или талантливого гитариста. Будто весь мир прекратил свое существование, оставив лишь этот клочок земли, нас и музыку.       Хватаемся за руки, и дыхание сбивается. Вперед, еще шаг, и еще. Резкий разворот и бесконечные вращения. Больше движений, больше энергии, больше страсти. Очень чувственно, не выдерживаю. И еще его чертова улыбка, которая мгновенно влюбляет в себя. Невозможно не улыбаться в ответ на эту магическую улыбку, невозможно не пялиться на нее, как последний баран. А его «Черт, Роджер, ты двигаешься как пудинг и обкуренная курица вместе взятые» вызывает новую порцию смеха.       А сейчас что? Танго? Похоже, я-партнерша в этом танце, но мне плевать. Брай ловко подхватывает меня за талию и ведет так, как делают это профессионалы. Но мы абсолютно точно не учились бальным танцам, и эти телодвижения логичнее назвать «страстным танго двух алкоголиков». Он делает наигранно серьезное лицо, что выглядит максимально забавно, и, понимая это, заходится звонким смехом вместе со мной. Еще пара неловких поворотов и вращений, и мы переходим в странное подобие вальса, спотыкается о ноги друг друга, но пытаемся кружиться. Как в фильмах. И через все это безумие проходит связь, которую можно почувствовать физически. Это и искры под кожей от случайных прикосновений, и мурашки от выступившего пота, и абсолютно полноценное общение одними взглядами и движениями. Так близки мы не были никогда. Таких чувств никто из нас никогда не испытывал: ощущение полного взаимопонимания впитывается в каждую клетку тела и дарит мощное тепло, уют, а еще рождает новое дыхание. Хочется вот так вот танцевать с Брайаном пока не случится конец света.       Дыхание постоянно сбивается, руки двигаются слишком быстро. Это-чистая магия. К концу песни меня уже можно выжимать, как только что постиранный свитер, но мне плевать: экстаз от этого безумного контакта не заменит ни алкоголь, ни никотин. И вот, на не совсем удачном пируэте я запинаюсь о ногу Брайана и мы в обнимку летим на подстриженную траву городского парка.       Вот наконец мы отпускаем друг друга из объятий, и смех, сопровождавший нас в этот вечер, начинает угасать. Глаза у обоих блаженно закрыты, и только теплые и уютные улыбки остаются на лицах. Я тянусь рукой к Брайану и натыкаюсь на его хрустальную кисть, которую поспешно ловлю мизинцем, как делают дети. Брай лишь начинает улыбаться еще сильнее, и крепче сжимает мой палец своим. Следующие пару композиций по радио мы пропускаем мимо ушей, восстанавливая сбитое дыхание и улыбаясь ночному небу. — Брай, — спрашиваю, когда открываю глаза, и перед моим взором открываются миллиарды звезд на небосводе, — знаешь, тебя недостоин этот мир, — Мэй вопросительно поворачивает на меня голову, — ты слишком хороший, — что-то во мне просыпается великий писатель, это плохо, — но танцуешь не лучше обдолбанной курицы на пудинге. — То есть мы с тобой — две танцующие курицы? — смеется Брай. — Абсолютно точно, — представляю, как наши танцы выглядели со стороны и понимаю, что сходство очевидно. — Кстати, Брай, — какой же я дурак! Я чуть не забыл о том, зачем я вообще пошел встречать Мэя. Я поднимаюсь и наигранно откашливаюсь, — в этот знаменательный день ты стал на чуть-чуть ближе к звездам и к танцам, а еще ты постарел на год. С этим тебя и поздравляю, — я долго копаюсь в кармане джинс и, неловко обматерив их существование, выуживаю из кармана перстень. Я нашел его по волшебной случайности, когда выкидывал хлам предыдущих владельцев и он выкатился из большой коробки со старой проводкой. Не знаю сколько перстню лет, как долго его носили до этого и из чего он сделан, но он красивый и выглядит неплохо. — Стой, и как мне на это реагировать? — с непониманием спросил кудрявый гений. — Я предлагаю, как на подарок на день рождения. Ты забыл? — Кажется перстень слишком маленький для руки Брайана. — После таких танцев я и имя свое забыл, знаешь, — на его лице растерянность и счастье, — спасибо, что помнишь, — улыбнулся Брай и задумчиво опустил взгляд. — Может ты наденешь эту штуку? Я что, зря ее с собой таскал все это время? Оно то и дело впивалось в мою ногу, знаешь ли. Прям в бедро, — отвлекаю возмущениями философские мысли в голове ученого. Мэй смеется, а потом наигранно протягивает мне руку, и я, прохожусь практически по всем пальцам этим чертовым перстнем. Брай заходится звонким смехом, и мне самому становится смешно от нашей нелепости. В конце концов аксессуар налезает только, на мизинец, и я оставляю его там. — Ладно, Тейлор, это самый странный, но самый прекрасный день рождения в моей жизни, — поднимаясь с мокрой травы, произносит Брай. Он отряхивается от вечерней росы и протягивает мне руку. Цепляюсь и поднимаюсь вслед за ним. — Заткнись, — я искренне смущаюсь. Подхватываю наши вещи и оглядываюсь на Мэя. — Прости, — шепчет Брайан и начинает двигаться в сторону уютной квартирки с прокуренной кухней и прохладным кафелем, приобняв меня за плечи.