Лондон в ноябре был отвратителен. Промозглый ветер сменял дождь, а мешанина грязи и смрада то и дело напоминала о том, что, несмотря на наступление просвещённого века, в Англии по-прежнему были проблемы с канализацией и отходами. Клоду казалось, что именно в этот месяц вся та мерзость, прячущаяся в подворотнях и стоках, выплывала наружу и обнажала истинный облик столицы Соединённого Королевства. Ещё больше в это время года Фаустус ненавидел только осуждённых. Все они казались ему поголовно виновными, хотя бы потому, что у него невероятно сильно болела голова от их бесконечных воплей, стенаний, попыток оправдаться и вымолить у него — самого жестокого судьи — пощаду. Как будто он мог им поверить? Вот уж пройдохи. Особенно эти беспризорные ублюдки. Чего им стоило пустить слезу и разыграть целое театральное представление? А Клод должен был его смотреть, даже если актёр из подсудимого так себе. На улицах хороших актёров не водилось, хотя и там встречались особые таланты. Таких Фаустус отправлял на эшафот, испытывая невероятное наслаждение. Головная боль чуть отпускала, раздражение притуплялось. После каждого такого заседания он гулял около часа в Гайд-парке, пытаясь забыть о подробностях дела. Если служба требовала его присутствия, он возвращался назад, если же нет, тогда Клод ловил кэб и ехал домой. Его довольно часто звали обедать к той или иной родовитой семье, но Фаустус, будучи от природы затворником, соглашался на эти приглашения крайне редко. Тем более, что зазывания эти имели вполне определённую цель — женить его. Лондонскому обществу не нравилось, что один из шестнадцати судей ассизного* собрания вот уже два года был вдовцом. Сам Фаустус не считал этот факт изъяном и расставаться со своей свободой не собирался. Его лишь удручало, что от предыдущего брака у него остался сын. Мальчишка был, по мнению Клода, дурно воспитан и не слишком умён. Фаустус почти любил его. Почти. Алоис был мягким, инфантильным и впечатлительным ребёнком. Слишком похожий на мать, он раздражал своими просьбами быть снисходительнее с осуждёнными. А сын высказывал их довольно часто. Особенно после того, как Клод имел неосторожность показать мальчику казнь. Для самого Фаустуса, увиденная им впервые казнь (Клод сбежал от гувернантки и совершенно случайно оказался на площади, заполненной людьми), показалась крайне занимательной. Алоиса она, напротив, напугала. Он вцепился в руку Клода и зажмурил глаза, а когда всё было кончено, открыл их. Он почти ничего не увидел, но потом ещё не мог спать неделю, мучая Фаустуса и прислугу своими капризами и слезами.
— За что его? — спрашивал Алоис отца, когда только увидел осуждённого. Это был мальчик старше его самого года на четыре. Он хмуро и с каким-то презрением смотрел на толпу. «Неужели ему не страшно?» — думал Фаустус-младший, ощущая, как у него самого дрожали поджилки. На мгновение глаза осуждённого встретились с глазами Алоиса, и у последнего от этого взгляда — пронзительного, откровенного и обречённого — внутри всё обмерло. Казалось, мальчишка за одно мгновение всё понял про него, а сам для Алоиса остался загадкой.
— Он вор, — меланхолично ответил Клод.
— А что он украл?
— Хлеб.
Глаза Алоиса распахнулись. Он вспомнил, как накануне стащил из кухни кусок рулета и булочку с вареньем. Но его только пожурили за это, а этого другого мальчика вешали?
— Это ты его приговорил? — спросил дрожащим голосом младший Фаустус.
— Нет, — равнодушно ответил Клод. — Вопреки твоему
лестному мнению, я не отвечаю за смерть каждого бродяги в этом городе.
Фаустусу-младшему казалось, что мальчик всё ещё смотрел на него. Даже тогда, когда ему накидывали петлю на шею, но сам он не мог открыть глаз, не мог смотреть на происходящее. Всё, что он ощущал, это: страх, стыд и жалость. Когда дело было кончено, он повис на отце, и тот с трудом смог увести его.
Клод слишком рано стал судьёй, из-за этого у него сложилось предвзятое отношение к обвиняемым. Человек, получивший место столь легко, руководствуясь одним только безупречным знанием закона, почти всегда жесток. Эта жестокость проявлялась чаще всего в зале суда. Фаустус заранее был уверен в вине любого, оказавшегося на скамье подсудимых. Он сомневался в оправдании до самого последнего момента, не веря в то, что могло статься так, будто человека обвинили ложно, или случайно, или по стечению каких-то невероятно неудачливых для него обстоятельств. Всё потому, что в жизни самого Клода не было места таким обстоятельствам. В его повседневности никогда не происходило ничего из ряда вон, и он не понимал, как люди могли быть столь глупы, чтобы не устроить свою жизнь, как это сделал он. А между тем сам Фаустус ничего для этой своей жизни, конечно, не сделал. Клоду просто повезло родиться виконтом. Граф Фаустус, будучи от природы довольно миролюбив и даже празден, не слишком интересовался отпрыском, однако, чувствуя вину за своё невнимание к маленькому Клоду, потакал мальчику во всех его начинаниях. И вот, когда виконт сбежал от гувернантки и был вдохновлён этим отвратительным зрелищем под названием казнь, Феликс не нашёл ничего лучше, как поощрить мальчика, рассказав ему о суде и казни и о том, почему существовало и то, и другое, и третье. Клод — болезненный и замкнутый и всё-таки не такой впечатлительный, каким показал себя спустя годы его сын, обнаружил в себе страсть к криминалистике, расследованиям и наказаниям. Последнее он тщательно охранял от Феликса, но отец ожидал от своего отпрыска чего-то подобного. Жестокость проявилась впервые, когда мальчику было всего пять лет. Он только-только познакомился с леди Анафелоуз. Ранее он показал себя крайне галантным кавалером, однако скинул девочку в воду спустя каких-то пару минут. И лишь за то, что она назвала его увлечение насекомыми отвратительным. Впоследствии Клод без всякого стеснения поведал отцу, что некоторым леди стоило бы тщательней изучать этикет, иначе они рискуют нарваться на грубость. Феликс был поражён, а юная безутешная леди Анафелоуз, проревевшая весь остаток приёма, навсегда влюбилась в нахала. Впоследствии она стала его женой.
Клод был блестящим студентом и крайне популярным молодым человеком, это при том, что он не сделал ровным счётом ничего, чтобы завоевать эту высокую оценку. На балах он танцевал редко, лишь затем, чтобы показать, что делает это столь же безупречно, что и всё остальное. Феликс, подмечая эти бесконечные таланты сына, только сильнее расстраивался. Он уже ожидал, что Клод станет чудовищем. В своих письмах к старому другу он писал:
Порой он пугает меня. Его взгляд почти всегда ожесточён, его суждения здравы, но я ни разу не видел, чтобы он хоть чем-то был заинтересован искреннее. Будь то химия или женщины, или танцы, или выпивка — он во всём следует чёткости и выдержанности, коей я не замечал ни за собой, ни за покойным отцом. Неужели он станет судьёй? Тогда, спаси боже Англию, ведь он с его честолюбием доберётся до самых верхов, а что будет тогда? Остаётся только надеяться, что он влюбится. Влюбится так, что забудет обо всех этих своих глупостях за сохранение нравственности. Честное слово, разве может двадцатилетний молодой виконт беспокоиться о ней? О нравственности? Тогда я стану первым, кого он захочет покарать.
Если юной Ханне не удастся найти в его сердце хотя бы толику мягкости, тогда их брак пойдёт прахом. А жить с таким человеком будет невыносимо. Мне ужасно жаль леди Анафелоуз, она мне, в самом деле, нравится.
Феликс умер спустя три года, после того, как Клод вошёл в число судей ассизного собрания. Он редко общался с сыном, предпочитая проводить осень и зиму во Франции. Фаустус-младший предпочитал и вовсе его не видеть. Он редко посылал ему письма, на которые Феликс, впрочем, не отвечал вовсе. Граф Фаустус умер на своём шале в Провансе на руках у своего старого друга Пьера. Клод приехал незамедлительно, желая забрать тело отца на родину. Однако за время его путешествия из Дувра до Кале, Феликса уже похоронили. Новоявленный граф с удивлением услышал от нотариуса, что его отец пожелал быть похороненным во Франции. Такого непатриотического отношения к Англии Клод отцу простить не мог, но и сделать он тоже ничего не мог. Воля покойного была превыше всего. Теперь Фаустус в какой-то степени понимал отца. Поля Прованса располагали к тому, чтобы жить и наслаждаться жизнью. И казалось, нет лучшего места для последнего упокоения. Это было лучше отвратительно серого, вечно задымленного Лондона, где каждое утро десятки тысяч фабрик, заводов и прачечных начинали свой невыносимый труд и оканчивали по истечении пятнадцати, а иногда двадцати часов.
Дверь открыл дворецкий, Клод передал ему цилиндр, перчатки и трость.
— Сэр, вам передали срочную корреспонденцию. Она в кабинете, — сказал Филипп. Клод кивнул. Пройдя внутрь коридора, он остановился подле двери своего кабинета.
— Где Алоис? — спросил граф, прислушиваясь. В это время мальчишка должен был музицировать на отцовском рояле. Мисс Доусон уверяла Клода, что его ребёнок чрезвычайно музыкален.
— Юному виконту с утра нездоровилось, сэр. Прикажете позвать врача?
— Позовите его ко мне, — ответил Клод, не отдавая никаких распоряжений относительно врача.
— Мальчику плохо до сих пор.
— Ну, так поднимите его с постели, чёрт вас возьми! — раздражённо сказал Фаустус. Он резко дёрнул ручку кабинета и скрылся внутри. Филипп только покачал головой. Алоис, подслушивающий разговор отца и дворецкого со второго этажа, тут же спустился вниз. Он был в ночной сорочке и длинном халате.
— Требует к себе? — спросил он хмуро. Старый дворецкий кивнул.
— Постарайтесь не перечить ему, — попросил он, когда Алоис неуверенно коснулся ручки двери. Фаустус-младший ничего не ответил.
Войдя в кабинет, Алоис плотно закрыл за собой дверь. Отец выкладывал какие-то документы на стол. Видимо, связанные с делом, которым он занимался утром. Фаустус-младший с любопытством смотрел на отца.
— Долго ты будешь там стоять? — спросил Клод. Алоис тут же подошёл ближе, но не встал около стола, как бы ему полагалось, а тут же повис на руке графа, обнимая его.
— Прекрати это, — осадил его отец. Алоис нехотя отпустил его. — Ты пришёл довольно быстро. Подслушивал?
Сын закивал головой, улыбнувшись. Он не считал нужным врать. Всё равно бы Клод ему не поверил. Алоис вообще взял за привычку всегда во всём сознаваться, даже в том, чего не делал, тогда с отцом было меньше проблем. Ну, высекут его, прочтут мораль. Дальше что? Зато если Клод пытался дознаться до правды… Вот это действительно было страшно.
— И почему же ты сегодня не занимался музыкой?
— Я плохо себя чувствовал, — рассеянно сказал Алоис, перебирая пальчиками хрустальные украшения на часах, стоявших на рабочем столе Клода. Фаустус перехватил его руку, привлекая внимание к себе.
— Не ври мне, — сказал он жёстко. Алоис посмотрел на него большими голубыми глазами, потом взял руку отца в свою и положил на свой лоб. Клод сосредоточено смотрел на сына, а тот на него, ожидая вердикта.
— Жар небольшой, — чуть более снисходительно сказал граф. — И всё-таки я не понимаю, на кой чёрт плачу такие деньги, когда очевидно, что Моцарта из тебя всё равно не вырастет.
— А ты бы хотел, чтобы из меня вырос Моцарт? — спросил Алоис.
— Боже упаси, — тут же скривился Фаустус. — Граф не может позволить себе заниматься чем-то…
Он не закончил. Сын внимательно следил за ним.
— Трудное было дело? — спросил Алоис, переводя разговор в другое русло.
— Обыкновенное.
— М, — протянул виконт так, будто его хоть сколь-нибудь интересовало это самое дело. — А если бы я лежал с высокой температурой, ты бы всё равно заставил меня из постели вытащить? — вдруг спросил он.
— У тебя никогда такой не было, — тут же ответил Фаустус.
— Ну а вдруг…
Клод мгновенно пожалел, что позвал это чудовище к себе. Хотел ведь отчитать, но с Алоисом это не проходило. С ним вообще было труднее, чем с остальными людьми. Такое же бессилие он испытывал и перед Ханной, особенно когда они только поженились, но даже с ней он научился управляться. А с сыном сладить не мог. И ведь всё в нём было так, словно специально, чтобы позлить Клода. Алоис был безответственным, бестолковым и недалёким мальчишкой, и в то же время невероятно пронырливым и хитрым манипулятором. Клод помнил единственное своё телесное наказание, назначенное Феликсом. Он чувствовал такое унижение, такую обиду, что помнил эти чувства до сих пор. Он не простил отцу это наказание и сделал всё, только бы не допустить его снова. Алоис же не понимал ничего. Было бесполезно читать нотации, кричать, хотя в ответ он мог вдруг расплакаться, совершенно театрально, это было ещё хуже, потому что, несмотря на явный подлог, Фаустус чувствовал себя чудовищем. А после розг мальчишка часто заявлялся к отцу в кабинет и рапортовал, что наказание получено и принято к сведению. И хотя после этого он ещё долго не мог толком сидеть на стуле, складывалось впечатление, что порка впрок не пошла.
— Я могу вызвать тебе врача и даже положить в больницу, если хочешь, — предложил вдруг Фаустус. — Думаю, холодные ванны и уколы…
Он не закончил, Алоис вздрогнул и уже без всякого интереса заметил:
— Это будет лишнее. Я могу идти? — Клод посмотрел на часы.
— Я надеюсь за ужином наблюдать тебя за столом.
Когда мальчишка уже собирался выйти, Фаустус добавил:
— Только оденься, как подобает джентльмену, я ожидаю к себе гостя.
* * *
Вечером, в самом деле, явился джентльмен в цилиндре, плохо скроенном сюртуке и с несвежим дыханием. Алоис гадал, что общего могло быть у его отца с этим
гостем. Мальчик слишком хорошо знал Клода, чтобы поверить, будто он мог поступиться со своими принципами и начать вести дела с сомнительными людьми. Более того приглашать этого человека в святую святых — свой дом. Происходило нечто странное. Фаустус-младший вежливо поздоровался и постарался выглядеть невинно, хотя его любопытство выдавало его с головой. Он то и дело бросал испытывающие взгляды в сторону мужчины.
— Мистер Корвус, — сказал Клод, пожимая руку гостю. — Это мой сын Алоис.
— Очень приятно, юный виконт, — сказал Корвус, подобострастно кланяясь младшему Фаустусу. Алоис видел на лице графа отвращение и едва сдерживаемый гнев.
— Здравствуйте, — ответил Алоис и тут же стушевался под слишком внимательным взглядом мистера Корвуса. Он попытался спрятаться за отца, но вспомнив, как Клод этого не любил, не стал этого делать.
— Давайте сначала поужинаем, а потом уже обсудим наши дела, — предложил Клод. Он широким жестом пригласил Корвуса в столовую, где странная компания заняла свои места: Клод во главе стола, по правую руку сидел сын, по левую — Корвус. И это опять было неверно. Предполагалось, что хозяин дома должен был сидеть лицом к лицу к гостю, а никак не к ребёнку.
— Замечательная столовая, — похвалил Корвус комнату, осматриваясь вокруг. Фаустус рассеяно оглядел убранство столовой и скупо заметил, что внешней обстановкой занималась его покойная жена.
— У вашей жены был отличный вкус, милорд.
— Женщины склонны к этому, — заметил Фаустус, отпивая из своего бокала вино.
— Я был лишён радости семейной жизни, — сказал Корвус, — но всё ещё надеюсь на неё. Моя избранница девушка самых лучших качеств. Думаю, я бы смог жениться на ней, если бы скопил достаточную сумму… — он не закончил. Фаустус смотрел на него с чрезвычайной скукой.
— А сколько вам лет? — вдруг спросил Алоис. Корвус раздражённо взглянул на мальчишку. Клод закашлялся. Он выглядел так, будто сын сморозил какую-то глупость, поэтому Алоис поспешил исправиться:
— Разве у мужчин тоже нельзя спрашивать о возрасте?
— Нет, юный виконт, — Корвус опять выглядел подобострастным, — просто о возрасте не принято спрашивать вообще. Но, принимая во внимание ваш пытливый ум, я отвечу, Бог уже отмерил мне сорок шесть лет жизни и надеюсь, что он и дальше будет также щедр.
— Но вы собираетесь жениться на девушке, — тут же сказал Алоис. — Разве может старик жениться на ком-то очень молодом? — лицо Корвуса побледнело, зато глаза налились кровью, он тяжело задышал, и младший Фаустус только сейчас заметил, насколько было уродливо тело их гостя.
— Алоис, — одёрнул сына Клод.
— Что? Но ведь это, и правда, неправильно.
— Это не твоё дело, — резко сказал отец.
— Ничего, милорд, — мягко перебил Клода мистер Корвус, — дети часто задают неудобные вопросы.
— Я думаю, мы могли бы найти другую тему для обсуждения, — сказал Фаустус.
— В самом деле, — с радостью отозвался Корвус.
Они просидели так около часа, и за всё это время ни отец, ни пришлый господин не затронули то дело, ради которого они собственно и встретились. Алоис гадал, зачем отцу нужен был Корвус. Ведь было очевидно, что господин этот вовсе и не господин, а какой-то уличный спекулянт и плут.
После ужина мистер Корвус и отец удалились в кабинет последнего. Сына граф отправил спать, сделано это было, как и всегда, в приказном тоне. Конечно, Алоис не собирался спать. Ещё чего не хватало! У него лежал свежий выпуск Young Folks,** где была новая глава Острова сокровищ. Фаустус-младший взобрался на постель и попросил Филиппа не гасить свечи. Старый дворецкий слишком хорошо относился к мальчику, поэтому оставил ему зажжённые две свечи. Алоис читал, не догадываясь, что на первом этаже, в кабинете его отца, решалась фактически его судьба. И хотя разговор мистера Корвуса и графа Фаустуса никоем образом не касался его, именно этот разговор впоследствии изменил всю его жизнь.
* * *
— Относительно же нашего дела. Вы можете гарантировать его полную анонимность?
— Зависит от вашего расположения, граф. Но меня интересует, сколько вы готовы дать, — ответил Корвус. С него слетела маска, которую он едва сдерживал на протяжении часа. Фаустус с трудом сдерживал себя. Он хотел спустить ублюдка с лестницы.
— В вашем письме вы не изложили сумму, — ответил граф. Он налил бренди в два стакана и передал один Корвусу.
— Вы пьёте отличный бренди, — похвалил он. — Однако ж другим приходится довольствоваться малым.
Корвус вольготно расположился в кресле рядом с графом и положил одну ногу на другую.
— В самом деле, чёрт меня дери! Видел бы меня мой покойный отец, он бы не поверил. Он бы сказал мне: «Томас, я не верю ни одному твоему слову, паршивец!»
Корвус весело рассмеялся, однако, не увидев на лице графа ни тени усмешки, успокоился.
— Ваша тайна стоит дорого, граф. Положим, триста фунтов стерлингов.
— Вы разыгрываете меня? — спросил Клод серьёзно. — Это месячный доход помещичьего хозяйства.
— Неужели? — притворно спросил Корвус, ломая руки. — Но откуда мне знать такие тонкости, милорд? Я ведь не помещик.
— У вас недурён аппетит, и всё-таки вам придётся назвать более реальную сумму. Я, однако ж, тоже не помещик, я всего лишь скромный судья.
— Вы граф, — возразил Корвус.
— Разве у нас в Англии платят за титулы?
— Может, и платят, — тут же ответил мистер Корвус. — Не отпирайтесь. Вместе с титулом вы должны были унаследовать денежки своего отца, земли, несколько поместий, а вместе со всем этим и доход никак не меньше шести тысяч в год.
— Мне, знаете ли, даже любопытно, кто меня так мистифицировал. Допустим, я выплачу вам эти деньги. Где доказательства, что угроза реальна?
— А вам не хватило фотографии, что я прислал?
— Сколько их всего?
— Всего две, — нехотя ответил Корвус.
— Обе при вас? — шантажист не ответил, но по его виду можно было понять, что обе фотографии при нём.
— Где гарантия, что после выплаты суммы, вы оставите меня в покое?
— Я человек чести, граф.
— Человек чести не шантажирует других.
— А судье не пристало ходить к проституткам. Я уже не говорю...
— Замолчите! — резко сказал Фаустус. Он побелел, тонкие губы сжались в линию, глаза метали молнии. Корвус зорко следил за метаморфозами, происходившими с графом.
— Молчать я буду только в случае, если вы заплатите мне триста фунтов стерлингов.
— Чёрт с вами, — ответил Клод, он встал и подошёл к секретеру, стоявшему в отличие от рабочего стола у стены. Помедлив, граф открыл его и достал сто пятьдесят фунтов стерлингов.
— Вы меня плохо слышали, милорд?
— Это всё, что у меня есть на данный момент. Покажите мне остальные фото, — Корвус забрал деньги и достал две карточки. На них был изображён Клод и хорошенькая девушка в весьма компрометирующей позе. Фаустус был моложе на несколько лет. Клод хорошо помнил, когда сделал эти фото — сразу после смерти жены. Ему тогда казалось, что весь мир лежал у его ног. Мешал только мальчишка, ожидающий его дома. Но и его всегда можно было доверить прислуге, гувернантке, да кому угодно, кто готов был нести ответственность за маленького ублюдка. По прошествии пяти месяцев загулов Клод очнулся в одной из подворотен. Он был раздет и бос, карманы опустошены. Сильно болела голова, дальнейший осмотр показал, что ему её кто-то разбил. Клода тут же арестовали за бродяжничество и посадили за решётку, откуда его забрал Винсент. По пути до дома граф Фантомхайв читал ему морали, а Клод тоскливо смотрел на улицы Лондона и думал о том, что свобода его окончилась так же быстро, как и началась. И вообще, была ли это она? Когда он трахался недели напролёт, когда лежал в дурмане морфия, когда напивался до такого состояния, что не помнил, кто он такой… Нет, это была не свобода, это был первый и единственный бунт, который он смог позволить себе. Подавляющий в себе желания так долго Клод показал все, на что был способен, и это
всё напугало его.
Сын, которого он не видел на протяжении месяца, ждал в гостиной. Алоис был одет в свой морской костюмчик. Он взглянул на отца — избитого, заросшего, пропахшего всякой дрянью, какую только можно встретить на улицах бедных районов Лондона — и не узнал его. Винсент отвёл мальчика в свою комнату, а чуть позже, когда Клод привёл в себя в порядок, а врач осмотрел его раны и перевязал их, привёл Алоиса в спальню отца. Сын обнял его за шею, поцеловал в худую щёку. Фаустус впервые в жизни испытал невероятное чувство облегчения.
— Оставшееся я могу выписать чеком, — предложил Клод.
— Нет уж, я приду завтра за деньгами сам, — ответил Корвус. — И ещё кое-что, — добавил он, сминая сто пятьдесят фунтов стерлингов и пряча их.
— Чего вы ещё хотите? — спросил граф устало.
— Вот, — он передал Фаустусу смятый лист бумаги. Это оказался портрет разыскиваемого на протяжении месяца Саймона Джонса — убийцы собственной жены и маленькой дочери. Джонса нашли спустя четыре с половиной недели после того, как он скрылся с места преступления. Теперь же угроза виселицы для него была вполне реальна.
— И чего вы хотите от меня?
— Его должны оправдать.
— Что? — Клод уставился на Корвуса как на умалишённого. — Вы в своём уме?
— Мальчику просто не повезло, его жена была потаскухой. Вы бы простили свою жену за измену?
— Прекратите немедленно, — потребовал Клод. — Вам лично, какое дело до него?
— Он мой сын, — ответил Корвус. Фаустус вздрогнул. У него тоже был сын. И сейчас он был наверху, наверняка опять читал Остров сокровищ. Весь гнев вдруг улетучился. Клод тяжело опустился в кресло и спрятал лицо в ладонях. Так он просидел некоторое время, а потом ответил:
— Я на такое не подписывался.
— Или это, или фотографии…
— Я отдам вам сто пятьдесят фунтов стерлингов, пусть будет даже двести, но Саймон Джонс предстанет перед судом. Он жестоко убил свою собственную дочь. Неужели вам плевать на это?
— Ребёнок был не от него.
— Какая разница? — перебил его Клод.
— Я выкуплю фотографии, и мы на этом разойдёмся. А если вы не согласны с этим, что ж… — он развёл руками. — Тогда мне не спасти свою репутацию. Я в любом случае давно хотел уехать из Лондона.
— Вы об этом пожалеете!
Корвус
обжёг графа горящим взглядом, а потом вышел вон, громко хлопнув дверью. Фаустус слышал, как гость налетел на кого-то, а потом хлопнула и входная дверь тоже.
Граф устало закрыл глаза. Его репутации конец.
