Assorties

Он сидел на поваленном дереве, шаркал сапогами по палой листве, и курил. К сожалению, ни никотин, ни тяжёлые, душные запахи осени не помогали расслабиться. На самом деле, он бы хотел выскрести из себя все эмоции, и никогда больше не удивляться ничему, не радоваться и не огорчаться. Насколько легко давалась бы ложь раньше: «русский с китайцем – братья навек», и насколько наплевать было бы сейчас на эту маленькую, ничтожную, склизскую войну, показавшую действительное положение вещей широкой общественности. «Брагинский, это не смешно» - устало увещевал Гилберт с десяток лет назад – «братские народы… просто нелепо! Вы и на союзников с трудом тянете». Иван в ответ кривился и напоминал сухим, безразличным тоном – пропаганда творит чудеса. Злые, бесчеловечные чудеса. Может заставить сжигать тысячи людей в печах, дурманить опиумом аборигенов и вырезать младенцев из материнского чрева наживую. Пропаганда запросто породнит хоть с китайцами, хоть с инопланетянами, и единственное, что имеет значение – политическая и экономическая выгода. Или необходимость. Затушил сигарету о мшистую кору и убрал в отдельный портсигар для окурков – мусорить нельзя. Вытащил из нагрудного кармана толстую кубинскую сигару, поджёг. Затянулся крепче, опустил правую руку на колено, а левой продолжил баловаться с военной стальной Zippo, играя крышкой. Огонь лизал кожу между большим и указательным пальцами. Боль возвращала к реальности против воли, заставляя думать о мелочах. Неважно, наверное, есть союзник или нет. Схожая культура, общая история, взаимопонимание. Действовать, не объясняя каждое движение – «у нас так принято». Не вызывать удивления, ощущая себя редким зверьком в зоопарке – «вот какие гайдзины странные бывают». Культурный шок. Столько различий, до обмороков. Дипломаты передёргивают плечами: «там странно, чуждо, отправляйте-ка туда специалистов, востоковедов». И ведь действительно. Приезжаешь – смотрят со снисходительным любопытством. Обращают внимание на белую кожу, и – улыбаются, улыбаются, улыбаются. Ни черта не понятно. Он тоже – улыбается. Тот, о ком Иван старается не думать. Гиблое дело. Не будешь думать сам – правительство напомнит. «Лживая американская пропаганда»... «Кровожадный капитализм»… О, Ивану есть, что сказать о кровавых режимах, «весь мир насилия мы разрушим до основанья, а затем…». Кто был никем, наверняка был им не просто так. Недопустимые мысли. Сможет ли он когда-нибудь снова не врать? Каково это вообще? Он забыл. Сдерживает эмоции, смиряет мысли, держит себя в руках. Держит. Себя. В руках. И днём, и ночью. Квартиру прослушивают. Обыскивают. За ним самим следят. Гилберт пытается помочь, приносит откуда-то западногерманскую прессу. Они устраиваются на стульях в допросной, как в изысканных кожаных креслах, с Шпигелем, и после чтения делятся впечатлениями, молча гримасничая. Прослушки нет, но они всё равно перестраховываются. Они есть друг у друга, но совершенно бессильны. Это чем-то напоминает времена монгольского ига, Гилберт хотел бы помочь, но ему нечего противопоставить, он слишком слаб. Теперь они под игом оба. Поддерживают один другого как могут, но, когда всё кончится, наверняка ещё долго не смогут нормально общаться – станут живым напоминанием. Жаль. Брагинский слышит хруст веток за спиной, но не оборачивается. Тянется только к кобуре с С4М, выжидает. «Характер нордический, выдержанный» - проносится в голове. Всё правильно, кто будет оспаривать, что Россия – северная страна? Гладит рукоять, но оружие не вынимает: останавливает знакомый запах. Вероятно, нервная система не выдержала перегрузки, вот и мерещится чёрт знает что. Втягивает носом воздух, не оборачивается. На плечи невесомо ложатся руки в кожаных перчатках. Давят сильнее и сжимают, фиксируя плечевые суставы. Предусмотрительно, но не особо эффективно, это скорее просьба, чем требование, поэтому Иван остаётся недвижим. На голову опускается подбородок. Иван чувствует движение шеи при дыхании, давление на плечах, но не верит. Замирает, обдумывает происходящее и подобающую реакцию, а потом решается. Плевать на подобающую реакцию, его не пытались убить или захватить в плен – отлично. Пытается расслабиться, слегка откидывается назад, опираясь на фигуру сзади. Фигура делает шаг назад и позволяет удобно расположить спину на своей груди. Подбородок исчезает, вместо него в волосы пробирается рука а перчатке. Иван сидит с закрытыми глазами, и чувствует, как из кармана тянут зажигалку. Надо же, какое нежное ограбление. Распахивает глаза, перехватывает запястье. Резко поворачивается, но рука с головы моментально скользит на глаза. Захваченная рука расслабляется, и слышится глухой стук. Сдавленный, немного надломленный смешок. Иван отворачивается снова. Его волосы вновь атакованы, но ненадолго. Они слышат голоса - за Иваном пришли. Фигура придвигается плотнее на мгновение, а затем отступает, растворяясь в лесной чаще. «Ненавижу одиннадцатое сентября» - ворчит Брагинский еле слышно - «снова врать»*. Из леса доносится смешок. Зажигалку искать некогда, и она остаётся в лесу. Иван твёрдо решает вернуться за ней завтра. Иван встаёт и идёт навстречу конвою, держа руку на рукояти. Так спокойнее. Вот только рукоять отчего-то распухла, помимо пистолета в ней ещё что-то есть. Заинтригованный, Иван с нетерпением ждёт возвращения в гостиницу. Закрывается на все замки, как можно более степенно переодевается в штатское, чтобы не вызвать подозрений спешкой. Садится в кресло, хватает со столика кобуру и одеревеневшими пальцами выцарапывает тяжёлый металлический прямоугольник Zippo moon landing edition. «That's one small step for a man and one giant leap for mankind». Серьёзно, Альфред?