Подними голову

      — Подними голову.       Адам поднимает — не только потому, что шею тянет пристёгнутый к ошейнику кожаный шнурок. Он поднял бы её в любом случае. Больше всего на свете он хочет сейчас смотреть на Нила.       Нил садится перед ним на корточки — Адам сидит на коленях — и смотрит ему в глаза. Шнурок, обмотанный вокруг широкой ладони, всё ещё слегка натянут и проходит идеально посередине подбородка — так, чтобы Адам не мог опустить голову и уйти от взгляда. Каждое движение руки, держащей поводок, каждое изменение угла ощущается вибрацией на шее — в том месте, где грубая полоска кожи соприкасается с мягкой, влажной от испарины и пять минут назад принятого душа. Адам ловит взгляд, которым Нил сопровождает капельку пота, скатившуюся из-под ошейника и движущуюся по ключицам вниз. Видит, как сильно Нил сдерживается, и улыбается уголками губ — наверное, выглядит слишком обдолбанно даже для самого себя.       Нил замахивается, и Адам слышит удар. Вначале только слышит, боль приходит несколько секунд спустя вместе с возможностью снова открыть глаза. Руки стянуты верёвкой за спиной, под самыми лопатками, предплечье к предплечью — никакого соблазна защититься. Правая щека горит, как и воздух в груди, а перед глазами плавают зелёные круги в форме настольной лампы, тускло освещающей комнату из её угла. Лампа светит практически из-за спины Нила и мешает полностью разглядеть его лицо. Зато лицо Адама Нилу должно быть видно идеально. Должны быть видны розовеющие полоски в том месте, где щека встретилась с пальцами. Адам знает, как они выглядят, — он смотрелся однажды в зеркало после того, как Нил делал это с ним. В голову приходит идея предложить в следующий раз использовать здоровенное зеркало из гардеробной, и Адам усмехается своим мыслям.       Новый удар приходится на ту же щёку. Теперь больно сразу и раза в два сильнее, а ещё жжёт мочку уха и уголок губы. Адам облизывается и чувствует солёный вкус. Прекрасно. Так даже лучше. Вот она, человеческая уязвимость. Всего два удара, а тело предаёт его и раскалывается на кусочки. Но это ничего, это только губы. У Нила ещё масса свободного пространства.       Он смотрит на Нила и в этот раз не улыбается — знает, что будет третий удар, и четвёртый, если потребуется. Сглатывает и чувствует, как натягивается на мгновение ошейник — каждая попытка проглотить слюну напоминает о том, что его дыхание ему не принадлежит. Перед глазами всё ещё плавают пятна, и Адам не сразу понимает, откуда резкая боль в разбитой губе — морщится и делает шумный вдох, пока Нил оглаживает губы большим пальцем, чуть углубляясь в рот и размазывая слюну. Ранка жжёт, буквально горит. Адам послушно приоткрывает рот и слабо выдыхает, чувствуя, как вздрагивают пальцы Нила.       Нил не говорит ему встать — он выпрямляется сам и тянет поводок вверх так, что Адам морщится и почти давится собственным вдохом. Коже безумно холодно — на нём ничего нет, а Нил как всегда в джинсах и футболке, и это чертовски несправедливо, потому что Адам хочет видеть, насколько именно Нилу нравится происходящее, хочет видеть, стоит ли у Нила так же сильно, как у него. У Адама ещё до этого стояло. А теперь, после этих двух ударов, стоит так, что хочется скулить. Хочется плотно сжать ноги и как минимум отвернуться, но Нил держит его перед собой, тянет за поводок, и ему приходится стоять перед ним, не произнося ни слова, не издавая ни звука, потому что если не слушаться, можно отдалить финал на очень-очень долго. Адам помнит, что было, когда он не умел сдерживать звуки. Было, конечно, всё так же потрясающе, но слишком, мучительно долго. Так долго Адам сегодня не выдержит.       Несколько секунд Нил не шевелится, скользя взглядом по телу, и Адама от этого взгляда пробирает дрожь. Лучше бы не глазами, а руками, потому что кожа слишком зудит, хоть сам прижмись к нему, несмотря на гарантированные пощёчины. А Нил будто слышит его мысли и, обходя вокруг, ведёт ладонью по голой груди, чуть выгнутой из-за связанных рук, — Адам рвано выдыхает и едва заметно пригибается вперёд, потому что стоять прямо в таком состоянии невозможно. Невозможно стоять, смотреть, думать, потому что Нил так близко, а Адам такой беспомощный, и всё для него, бери, забирай, делай своим, пожалуйста, ну же.       Ошейник больно поворачивается по шее, шнурок оказывается сзади, и между лопаток ложится ладонь, которая кажется Адаму раскалённой сковородой. Уверенный толчок в спину, несколько шагов на негнущихся ногах, и звук, который Адам слышал уже не один раз — негромкий шелест верёвки о деревянную балку под потолком. Нил никогда не перекидывает её заранее. Нил вообще ничего заранее не готовит — не в пример всем остальным существующим в его жизни делам. Но Адам догадывается, почему, и это как раз в духе такого любителя контроля, как Нил. Так Адам не будет знать, к чему готовиться. Так все эмоции Адама у Нила в руках вместе с этим чёртовым поводком, натягивающим ошейник до жгучей боли. Адам наверняка сейчас улыбается — благо, Нил этого не видит.       Верёвка оплетает связанные предплечья, затягивается крупными узлами и петлями — Нил никогда не делал этого наспех и как попало. Пальцы несколько раз касаются спины и обездвиженных запястий, и Адаму чертовски мало этих прикосновений, и хочется скулить от того, насколько Нила сейчас не хватает. Но Нил выпускает его, в одно движение отстёгивает карабин поводка от ошейника, отходит куда-то в сторону, и Адам охает от резкого рывка верёвки, с хрустом тянущейся через балку над головой. Слышит шорохи, с которым Нил закрепляет свободный конец, и чувствует, что дрожит от ощущения туго стянутой на руках кожи — зато теперь можно перенести почти весь свой вес на верёвку, тянущуюся к потолку. Плечи ноют, запястья ноют, разбитая губа саднит, а живот сводит от волнения — Адам с трудом дышит из-за собственной дрожи.       Когда за спиной слышится знакомое позвякивание, в голове уже взрываются фейерверки. Нил точно поднял джинсы, которые снял с Адама в самом начале, и вытащил из лямок ремень. К пояснице прикасается холодная ребристая кожа — Адам приоткрывает рот и дрожит ещё сильнее. Нил любит вначале просто водить им по коже, вызывая в памяти все те разы, когда ремень был использован не по назначению. Дышать тяжело, в горле пересыхает, ещё немного, и Адам начнёт просить, потому что это невыносимо.       Первый удар всегда ладонью — посылает по бёдрам волну жара и заставляет поджать ногу так, что Адам едва не повисает на верёвке. Второй тоже ладонью — Нил знает технику безопасности. Заботливый, предусмотрительный Нил. Знает, как избить Адама так, чтобы тот остался хоть немного целым. Так, чтобы хныкал и просил ещё, но и чтобы не вызывать скорую. Господи, как же Адам его хочет, просто до зубного скрежета, этого сдержанного, сильного Нила, у которого хочется ползать в ногах и просить кость, как самый преданный пёс.       Пряжка звякает в руках Нила, когда он бьёт — Адам зажмуривается и стискивает зубы. Каждый раз, каждый грёбаный раз эта мысль — может быть, сегодня будет больнее, чем обычно. Может быть, сегодня будет не та боль, от которой хорошо. Этот животный страх, подкатывающий к горлу и взрывающийся с новой силой после нового удара — кажется, что в этот раз точно будет предел, потому что не может быть хорошо, если больно, так больно, что тело горит, а зубы оставляют на губах тёмные вмятины. В какой-то момент челюсти всё же разжимаются, и вырывается сиплый выдох, и ещё один хлопок, и ещё один выдох, резче, громче, а верёвка не даёт упасть на колени.       Он вскрикивает тогда, когда кажется, что удар оставил ссадину. Так всегда кажется поначалу, но это всё реакция кожи. Когда действительно пойдут ссадины, Адам уже не будет чувствовать таких лёгких ударов, как этот. Звучит тихий свист, и Адам сжимается, делая быстрый вдох. Удара не следует, за спиной — еле слышная усмешка. Насколько же он не принадлежит себе. Насколько всё, что он делает, думает, чувствует, принадлежит Нилу. Все горящие на пояснице, ягодицах, бёдрах полосы, все ребристые борозды от верёвок на стянутых за спиной руках. От следующего удара Адам рычит, зло скалясь и сжимая пальцы в кулаки, будто верёвки вот-вот поддадутся. Рычит ещё несколько ударов и чувствует, что его нет, нет никакого Адама, Адама раздавили, распотрошили, как тряпичную куклу, и подвесили к этой балке, и теперь удары, выбивающие из груди воздух, — всё, что есть в голове, всё, что может заполнить его изнутри. Кричит, зажмуривается, задыхается, снова кричит, не сдерживаясь, во весь голос, до рези в горле. Чувствует, что в уголках глаз влага, что тело — один большой сгусток огня, что ни один крик, ни один самый громкий вопль не может ему помочь, никто вообще не может ему помочь, закрыть, защитить от непрекращающихся ударов, от затапливающей сознание боли, и кажется, что каждая клеточка кричит, а дыхание разрывает грудь, и вот оно, вот сейчас он жив, сейчас он чувствует, и эта боль наполняет его, сжигает и отрывает от земли.       Он снова не чувствует, как и когда это заканчивается. Не чувствует, как Нил развязывает верёвки и берёт его под руки. Не чувствует, как опускается на постель — лицом вниз, конечно. Не знает, кончил он или нет, — надо будет спросить у Нила хотя бы в этот раз. В ушах звенит, и каждый вдох звучит так, будто слух теперь работает вовнутрь и передаёт все шорохи работающего организма. На плечах мягкие ладони: касаются рельефных полос растёртой кожи, потемневших контуров татуировок.       — Всё хорошо, — мягко, совсем рядом, дыхание ощущается затылком, и от этого так спокойно, и ни единой мысли в голове. — Всё хорошо, Адам…       Он может только легонько подставиться лбом под успокаивающую ладонь и закрыть глаза — нет сил, чтобы ответить, но Нил всегда понимает по лицу.

***

      — Всё в порядке? — Адам знает, что это не ирония и не попытка выбить комплимент. Нил спрашивает всегда, как бы ни обстояли дела.       Адам сонно поворачивает голову и усмехается.       — Похоже, что нет?       Теперь усмехается Нил. Он сидит на кровати, привалившись спиной к изголовью, а Адам лежит головой на его коленях и рассматривает трещинки в потолке. Невероятно хочется курить, но для этого надо вылезти из постели, потому что если пепел прожжёт постельное бельё, то есть риск не только не сидеть неделю, но и не лежать.       — Я всё спросить хотел, — Адам трогает языком кровавую корочку на губе и морщится.       — М?       — Я кончаю или нет?       — Ну… вроде да.       — Что значит «вроде», тут либо да, либо нет…       — Я не обратил внимания.       — За столько раз?       — Это не самое важное, за чем я слежу в процессе, знаешь.       — Вот наступишь босиком в моих детей, тогда и поговорим, — Адам прикрывает глаза, ощущая, как пальцы Нила зарываются ему в волосы. — Курить хочу.       — Не в постели.       — Да в курсе я. Отпустишь на кухню, мой господин?       Нил легонько треплет Адама по волосам и снова усмехается.       — Только если на кухню.