Карнавальная ночь

Франц думал было встать на пути уходящего друга, всеми доступными способами преграждая тому дорогу в адское пекло. О, юный барон слишком хорошо видел происходящее, хоть Альбер и считал его несколько отстранённым от грешного мира смертных возвышенным художником. Д’эпине успешно притворялся святым глупцом, совершенно не обращающим внимание на двусмысленные взгляды, улыбки, интриги и прочую пошлую ерунду. Отнюдь. Франц куда быстрее друга понял, какая тому уготована участь. Участь невинной жертвы. Вот только во славу чего? И, что самое мерзкое, все было подстроено так, будто Альбер сам решил предаться смертному греху, осознавая это предельно ясно. Но ведь это было не так! Разве можно в обществе Монте-Кристо сохранить сознание чистым? Нет, тысячу раз нет! Д’эпине со стыдом вспоминал, как мучительно хотел близости с хозяином острова, пусть бы только совсем невинной — коснуться волос, кожи… Франц бы назвал этого человека Люцифером, Сатаной, но был для этого слишком праведен. Граф дурманил, как наркотик, подчинял себе, как яд. Когда его чёрные глубокие глаза смотрят, они будто невидимыми руками шарят под одеждой, подбираясь к самой душе. Альбера нужно было спасти. Но как? Да, у Франца тоже было приглашение на эту ночь разврата, но не было кареты. Не идти же пешком? Весь вечер ушёл на муки оскорбленной гордости, но барон все же решился. Он будто бы случайно столкнулся в коридоре с Бертуччо (пришлось караулить около часа) и поинтересовался, не едет ли его хозяин к месье Ротшильду. Управляющий равнодушно отрапортовал, что граф уже около часа назад отбыл. Тогда Франц расстроился и развёл руками с таким отчаянием, что Бертуччо без задней мысли предложил одолжить карету графа в его отсутствие. Дело было сделано. Уже в пути юноша измучился ожиданием. Дорога казалась ему длинной, кучер — медленным (хоть это был Али), всюду мерещились шпионы. Если придётся, Франц готов был насильно вытащить Альбера из загородной виллы, успеть бы! Франц не помнил, как мчался по двору, ступеням, коридорам, как показывал своё приглашение какому-то разодетому Аполлону. В себя барон пришёл лишь в одной из овальных общих спален, куда забежал, чтобы успокоиться. Но успокоиться здесь было сложно. Мягкие бежевые кровати, чуть овальнее привычных, объятые негой кремовых балдахинов, не пустовали. Их было довольно много. Расставленные по кругу, они наталкивали на мысль о каком-то сатанинском культе. Франца прошиб холодный пот, когда он услышал сквозь вздохи и стоны своё имя. Здесь кто-то знал его. Бежать! На первом этаже податься больше было некуда, всюду двери призывно распахивались от лёгкого толчка, и Д’эпине здраво рассудил, что более приватные покои расположены на втором этаже. Едва он перенесся по лестнице выше, как тут же похвалил себя за сообразительность, попутно краснея от неожиданности. Барон чудом не сбил с ног графа Монте-Кристо, неспешно вышедшего из спальни. Правда, если быть откровенным, Монте-Кристо остался недвижим, лишь повернул голову в сторону налетевшего на него юноши, да полы его алой мантии разлетелись, как от порыва ветра. С минуту мужчины молча смотрели друг на друга. Францу столько всего хотелось сказать, но он зло молчал, не зная с чего начать. В тонких пальцах графа тлела сигара, зажженная совсем недавно, возможно, уже в дверях. Барон уставился на ее солидную гаванскую продолговатость, оттенком порочного шоколада контрастировавшую с державшими ее молочными руками. Монте-Кристо вопросительно приподнял брови, не желая, видимо, останавливаться в коридоре надолго. Но Франц стоял, стискивая зубы от клубившейся уже у самого горла злости. Выразить всю полноту своей ненависти оказалось сложно. Это уже произошло? Он опоздал? — Что вам нужно, мой дорогой Алладин? Граф с бессовестной усмешкой выдохнул очередную порцию дыма прямо в лицо подавленного неожиданным обращением юноши. Д’эпине заметил, что обнимающие сигару губы алеют до неприличия ярко. Сердце забилось быстрее. — Мне нужно уберечь своего лучшего друга от одного психически неуравновешенного мизантропа. Дерзость Д’эпине развеселила Монте-Кристо, и он рассмеялся на змеиный манер, вновь порциями выдыхая дым. Франц не понимал, почему ему сложно оставаться хладнокровным. Граф держался с таким превосходством, будто в рукаве прятал какой-то ужасный, смертельный козырь. — Что же, ты думаешь, я могу с ним сделать? — То, о чем он, как добропорядочный христианин и жених, потом пожалеет. Ледяные пальцы заставили подбородок юноши взмыть вверх, наглые губы скользнули мимо дрожащих губ к уху: — Вот как? Значит, ты жалеешь? Свет померк, ноги потеряли опору. Внутри все похолодело и обрушилось в пропасть. Франц едва не завопил от этого серебристого смеха, тысячей игл вонзившегося в его воспалённое сознание. — Что значит, я жалею? Что это значит? Я никогда… Никогда! Но потом он вспомнил. Потом, когда Монте-Кристо с жалостливой улыбкой глубоко поцеловал его, придерживая за подбородок. Он вспомнил, как они лежали на роскошных диванах, выпивая друг друга до капли. Как он сходил с ума от этих новых, запретных ласк. Несчастный юноша даже вспомнил свой умоляющий о ещё большем бесстыдстве шёпот и исступленные стоны страсти. Но самое страшное крылось в самом начале его воспоминаний: возбуждение, накатившее с такой силой, что юноша сам принялся целовать держащие кальян пальцы, скользя языком по ранящим остриям камней в перстнях. Синдбад, кажется, удивился, но у него не было времени раздумывать долго, ибо опьяненный наркотиком гость уже целовал его везде, где мог дотянуться. Вероятно, хозяин решил не отказывать себе в удовольствии, тем более, что Алладин оказался весьма неплохим любовником. Что же получается, он, аристократ и истый христианин, с неистовством мечтал предаться блуду, и вот, едва представилась возможность?.. От потрясения Франц едва не разрыдался. Весь его мир разрушился из-за ложки зеленого щербета? На смену горечи пришла злость: — Вы опоили меня! Это было зелье самого дьявола! Любой на моем месте потерял бы голову… — На твоём месте побывали ещё несколько человек, — граф затянулся сигарой, опираясь о стену и слегка прижимая к ней юношу, — Но ни один из них не умолял меня отодрать его, как портовую шлюху, друг мой. Он снова смеялся. Курил, смеялся, гладил пальцами напряженную шею Франца. Стоял так близко, так бесстыже нарушая чужое личное пространство. Барон на какое-то время отрешился от происходящего, но гигантским усилием воли заставил себя вернуться в реальность. — Граф, вы пьяны? — Немного. Мы с виконтом де Морсер, — тут черноволосый дьявол как-то странно усмехнулся, — Распили пару бутылок шампанского. Хочешь с нами? Там, кажется, осталось. Франц готов был поклясться, что у него поднялась температура. Ненависть, обида и боль за друга вдруг смешались с усталым желанием отбросить к черту все предрассудки. Кому, в конце концов, нужна эта праведность? Не тем ли сильным мира сего, что сейчас получают удовольствие, подвешенные в разных позах и с кляпом во рту? Сколько можно изображать из себя нечто столь непогрешимое, что самому смешно? Особенно смешно, если вспомнить, как было хорошо тогда… С огромным трудом Франц переборол эти мысли. Пороки тем опаснее, чем больше удовольствия они приносят. — Вам все равно, что будет с Альбером? — С тобой же все в порядке? Что станется с ним? — Отец пустит ему пулю в лоб, если узнает. — Какое прекрасное слово «если»! Как много судеб запрятано в этом коротком, хлестком «если»! — смех Монте-Кристо походил на агонию. Франц боялся сдвинуться с места, хотя желание бежать становилось все нестерпимее, — Граф де Морсер ничего не узнает. Я выкуплю у него право на жизнь сына сегодня ночью. Альбер достоин большего, чем женитьба на затхлом мешке с золотом. Подумать только, я ведь могу прямо сейчас забрать его с собой! Что скажешь? Я могу сделать так, что ни ты, ни его дражайшая матушка больше никогда его не увидят. Подумай трижды, прежде чем рискнуть помешать мне! Д’эпине изо всех сил старался думать. Пытался всё взвесить, рационально разрешить этот тягостный конфликт. Но тяжелая, давящая аура, исходящая от графа, не давала сосредоточиться. В мозгу билось только паническое: «Беги, беги, безумец! Беги, и да поможет тебе Господь!». — Милый мой Франц, какое же ты дитя. Тебе стоило бы поблагодарить меня за то, что я простил тебе твоё неуемное желание разболтать всему свету о нашем ужине на острове. Благоразумие, мой мальчик, лучшая черта храбрости. Не стоит искать со мной ссоры. Получается, Альбер передал Монте-Кристо слова своего друга? Друга ли теперь? Юноша с тоской посмотрел вдаль. Фиолетово-алый колорит, в котором тонули сумрачные очертания коридора, выцвел, побледнел, стёрся. Альбер отрёкся от их дружбы, предал… Ради чего? Не может же он в самом деле полюбить это прекрасное холодное чудовище? Юноша медленно пошёл вперёд. Он не хотел разворачиваться и бежать, как трус. Пусть. Пусть Монте-Кристо празднует победу. Альбер горько пожалеет обо всем, что случится этой ночью, но будет слишком поздно. Такие люди, как этот граф, не знают пощады. Они подобны яркому огню, сжигающему доверчивых мотыльков. Чёрному ледяному огню. Граф же затянулся своей сигарой в последний раз, и, оглушенный внезапным приступом ярости, резко обернулся к подошедшему сзади слуге и молниеносным движением погасил окурок о его руку. Мальчик не издал ни звука, только осел на пол от боли. Вероятно, с ним здесь делали и не такое. Монте-Кристо заметил крупные кристаллы слез на его длинных дрожащих ресницах. А в них — отражение своей не находящей выхода ненависти. Что ж, Альбера ждёт тяжелая ночь. Разумеется, этот идиот барон себе все придумал! А раз поверил, значит, действительно сильно желал греха… Юный служка покорно и слезливо смотрел на задумчивого красивого гостя, запрокинув прелестную белокурую головку и чуть приоткрыв услужливые влажные губы. На секунду графу захотелось взять его, намотать приторно идеальные локоны на руку и заставить давиться, рыдать, но брать глубоко, до рвотных потуг. Ах, как сладко было видеть задыхающегося от стараний сына Фернана! — Я все сделаю, сеньор, позвольте… — Нет. Меня ждут. Легко взмахнув полами халата, граф удалился. Очевидно, в уже готовую для игрищ купель. Слуга облегченно выдохнул, сочувственно поглядев гостю вслед. Не повезло же этому французскому виконту! Зажило бы хоть до его возвращения домой… Альбер нежился в небольшой, но глубокой ванной, наполненной кристально прозрачной пахучей водой. Юноша недоумевал, почему же не намудрили пены? Так ведь принято? От этих праздных размышлений виконта отвлёк скрип двери и знакомый беззвучный шелест алого шёлка. Альбер радостно приподнялся: — Граф, вы вернулись? Прости, я совсем забыл, что мы теперь на… — Замолчи. Вода внезапно стала ледяной. В горле запершило, слова съежились и замерли. Монте-Кристо смотрел на растерянного юношу сверху вниз с невероятным, непередаваемым выражением. Силы, превосходства, власти. Сердце виконта забилось где-то в животе. Абсолютно обнаженный, растрёпанный, лежащий навзничь, он мог только стыдливо свести колени, да прикрыться рукой от этого пытливого, давящего взгляда. — Убери руки. Шутки кончились. Все эти надушенные фиалковыми парами сплетни о прелести соития двух мужчин остались где-то далеко, в обитой бархатом приемной развратника Николя. Морсер же лежит сейчас, послушно раскинувшись на потребу без двух минут любовника и буквально кожей ощущает, что таит в себе такого рода связь — подчинение и боль. — Расслабься. Альбер постарался выровнять дыхание и разобраться с дрожью в сведённых ногах. Его мужское достоинство съёжилось, довершая унизительную картину. Виконт осторожно развёл ноги в стороны насколько мог широко. Граф сделал пару шагов к ванной, никоим образом не выказывая никаких эмоций. Альбер молча следил за ним взглядом. Когда же бледная кисть оказалась у его лица, нарочно подставленная для поцелуя, он безо всяких колебаний приложился к ней губами. Внизу живота что-то потянуло и, кажется, даже ожило. Граф поощрительно чуть приласкал подбородок, щеку и отбросил волосы с доверчиво обращённого к нему лица юного виконта. Альбер зажмурился и потянулся было за нежащей его рукой, но она резко исчезла. Снова стало холодно и страшно. Монте-Кристо безучастно рассматривал худую фигурку, сквозь бликующую от волнения лежащего в ней юноши воду. — Ты боишься? Морсер осторожно кивнул, инстинктивно ощутив, что говорить ему пока не разрешали, а значит, это вызовет недовольство. — Абсолютно напрасно. Вставай. Тёплое полотенце с шершавой текстурой приятно обняло со спины. Граф накинул его на плечи Альбера и наклонился, чтобы выпустить воду из ванной. Юноша удрученно вздохнул. Он рассчитывал, что они все же проведут немного времени вместе в приятных объятьях надушенной воды. Но тут Монте-Кристо принялся растирать замерзшую было кожу насухо жестким полотенцем. Альбер покорно стоял к мужчине спиной, с удовольствием смакуя это ощущение прилива крови к ягодицам, плечам, пояснице. Должно быть, там все ужасно раскраснелось… От этой мысли виконт покраснел, возбуждаясь снова. — Да, ты сейчас необычайно привлекателен, — будто прочитав его мысли, все так же безэмоционально обронил граф, смачно шлёпнув при этом по округлой мальчишеской ягодице. И куда девался его артистичный порочный голос? Этот смех, эта игра бровями, выразительные взгляды? Сейчас он напоминал совершенно отрешенного призрака с болезненно сильной хваткой. Вампира, если выразиться точнее. Настолько мертвым и глухим был этот голос, отдающий приказания. Но Альберу это почему-то понравилось даже больше: не нужно было подстраиваться под постоянно меняющееся настроение. Так все предельно понятно: он подчиняется, его ведут. Это сильно упрощало дело. — Становись на колени. Виконт встал, предусмотрительно смочив слюной губы. А вдруг опять?.. Но нет. Руки его уже были связаны за спиной поясом от халата графа. Что ж, пока больно не было, но ведь это только начало. Несколькими движениями Монте-Кристо заставил юношу принять нужное положение. Так, Альбер оказался перекинут через высокий бортик ванной и сиденье подвернувшегося под руку низенького стула. Его горящие алым ягодицы призывно торчали кверху. Красивые, округлые и чистые, без единого волоска, как у самого графа. Но если Монте-Кристо явно избавлялся от лишней растительности на теле, придирчиво относясь к гигиене своего холёного тела в долгих путешествиях, то виконт был ещё слишком юн, а потому — совершенно непорочно чист. Когда холодное душистое масло полилось на разгоряченную кожу, виконт дернулся и отрывисто задышал, изворачиваясь, чтобы увидеть происходящее. — Ляг спокойно. Это просто масло. — Пожалуйста… — Альбер зашептал едва слышно в подушку стула, как молитву, весь дрожа от смеси страха перед неизведанным и жадной страсти, — Пожалуйста, пожалуйста… Мне больно, больно, хватит! Пожалуйста, граф! — Потерпи. Иначе мы провозимся до утра. Этот отрешенный голос потеплел или виконту показалось? В любом случае он перестал извиваться, но дёргался и скулил, когда пальцы графа чересчур глубоко погружались в него и ногти или перстни царапали изнутри. Альбер глубоко дышал, умоляя себя не трусить. В логове разбойников ему же удалось состроить из себя храбреца? А что сейчас? Сейчас сзади стоял некто, не знакомый с жалостью. Луиджи Вампа, пожалуй, просто пристрелил бы его. А вот граф насладится всеми видами пыток до конца. И Альберу ужасно хочется ощутить их на себе, но не механическое, холодное скольжение внутри… — Эдмон. Монте-Кристо вздрогнул так, что выронил полупустую склянку с маслом, и она покатилась по полу, чудом не разбившись. Забыл, вероятно, что проговорился мальчишке. — Да? Альбер широко улыбнулся. Голос стал человечнее. Стена льда треснула. Они роднее друг другу, как бы не хотелось верить в это. Они связаны чем-то ещё непонятным, но крепким. И сейчас станут ещё ближе. — Поцелуй меня. Хватит на сегодня жестокости. Я люблю тебя. Правда. Морсер чувствовал, что граф не откажет ему в ласке, что он умеет быть нежным, как никто другой. Но почему пытается все время отстраниться, обессмыслить и унизить их тёплую и хрупкую привязанность друг к другу? Ловкие пальцы, поблескивающие от масла и тёплые от плоти Альбера, быстро вспорхнули над уставшим висеть юношей. Граф быстро развязал его, оттолкнул стул и бросился к двери. Морсер погнался следом, морщась от боли в затёкших ногах. Он понял, что задел что-то важное, что-то тонкое, хрупкое, в самой глубине этой темной души… Граф поскользнулся на разлившемся масле вперемежку с водой, а спустя секунду Альбер уже оседлал его и покрывал поцелуями сопротивляющиеся руки, влажные глаза, щеки и волосы, лихорадочно шепча: — Да, да, я люблю тебя, слышишь? Я буду говорить это так часто, что ты поверишь, ты точно поверишь мне… Ну же… Юноша так властно и резко опустился, что граф вскрикнул, почти насилуемый упрямым мальчишкой. — Ответь мне на поцелуй… ну же! Граф все ещё закрывал лицо руками, как-то беспомощно отворачиваясь от любящих губ, но не делая попыток сбросить с себя виконта. Его дивные длинные волосы иссиня-чёрным покрывалом разметались по полу, халат промок насквозь. Что-то подсказывало Морсеру, что огромные глаза сейчас тоже полны влаги. Самому Альберу было больно, но и хорошо от того, что он любит, по-настоящему любит, так сладко и… — Так хорошо… Люби меня… Давай же… Раскрасневшиеся, полные боли и нежности глаза взглянули на двигающегося в древнем ритме Морсера, но потом граф откинулся назад, снова скрываясь локтями от всего мира и прикусывая губы от непрошеного наслаждения. Альбер был девственно и по-юношески узок, но абсолютно бесшабашен. То он испуганно жался, как котёнок, а теперь вот скачет, силится опуститься до конца, терпит разрывающую тупую муку, но жалеет себя, такой счастливый… — Хватит, глупое же ты создание! Наконец, Альбера скинули на пол. Он удовлетворенно выдохнул. Все же, это была совершенно не его роль… Неугомонный виконт сразу потянулся за поцелуем, и Эдмон, поколебавшись, глубоко и жадно поцеловал глупого сына Мерседес. — Вот видишь, я же говорил, что ты… От резкого толчка перед глазами заплясали разноцветные пятна. Это было не так болезненно после всего произошедшего, но все же представительность графа и глубина проникновения… Морсер не успел хорошо обдумать, чем же было вызвано большее потрясение. Ближе к утру любовники уснули в изнеможении прямо в ванной. Альбер внезапно осознал, что он, на самом деле, неутомимый и покорный любовник. Почему-то с женщиной так надолго его не хватало. С графом же он был готов отдаваться раз за разом, крича от экстаза, сколько бы сильная бледная ладонь не зажимала рот. Монте-Кристо, уже не собиравшийся притрагиваться к юнцу, в какой-то момент расслабился и вошёл в раж, совершенно не сдерживаясь. К его удивлению, Морсер охотно слушался, подставляя своё гибкое тело под любой вид любовный игры. Сможет ли мальчишка теперь лечь с женщиной? Вряд ли… Его нужно вести, направлять и… владеть им. Может быть, даже с толикой жестокости. К чему приведёт эта противоестественная близость? Эдмон уже решил, что ни слова никому не скажет о том, что между ними происходит, как бы не хотелось опозорить всю семью Мондего. Всю, да не всю… Альбер уснул первым, доверчиво прижимаясь к человеку собирающемуся стереть с лица Земли его родителей. Счастливый. Влюблённый. Мальчишка. Как же жаль его! С тяжелым сердцем Монте-Кристо задремал, прижимая к себе своё маленькое искупление.