На обожженном дочерна лице Глаза у сей колеблющейся тени Знакомы были так и незнакомы. Начав двоиться, я его окликнул И услыхал в ответ: «А, это ты!» Еще нас не было. Самим собою Я постепенно быть переставал, А он в лице менялся, но достало Вполне нам этих слов для узнаванья. Так, подгоняемы вселенским ветром, И для размолвки чересчур чужие, Мы, встретившись в «нигде», ни «до», ни «после», На перекрестке времени, в согласьи Вышагивали мертвым патрулем. Т.С. Элиот
— Знаешь, Альбус, есть гораздо менее неприятные способы изменить свою внешность, — Геллерт с неприязнью смотрел на мутноватую жидкость, которую Дамблдор аккуратно переливал во флягу. — Знаю, и абсолютно все они относятся к темной магии, — не поднимая взгляда, ответил тот. — Мне жаль, Геллерт, но ты и сам понимаешь, что в первую очередь это для твоей же безопасности. — Да ни черта тебе не жаль, — беззлобно отмахнулся Гриндельвальд. Настроение после долгого сна у него заметно улучшилось. Вот только ночной визит Альбуса еще больше запутал их и без того непонятные отношения. Дамблдор все еще держал дистанцию, и только неосторожно брошенные взгляды выдавали за ней хорошо скрываемую глубину. Да и самому Геллерту иногда казалось, что они совершенные незнакомцы, что они оба непоправимо изменились и никакой сентиментальности между ними не осталось. Но временами полуулыбка или какая-то фраза вдруг возвращали его в хорошо забытое прошлое. Как будто Альбус ушел проведать сестру ненадолго, да вот вернулся постаревшим и несчастным. А Геллерт так и ждал его дома у Батильды, нетерпеливо поглядывая на часы. Эти моменты были столь же коротки, как и мучительны. — Что ж, пожалуй, действительно не очень, — признал Альбус с легкой усмешкой. Он бросил в зелье короткий светлый волос: — Это дал мне мой близкий друг. Прошу тебя, отнесись с уважением к его личности. Зелье окрасилось в приятный пшеничный цвет. — Боюсь себе представить, что ты можешь иметь под этим в виду. И какого «неуважения» от меня ждешь, — Геллерт принял зелье из рук Альбуса и сделал большой глоток, скривившись от неприятного, отдающего плесневелым хлебом вкуса. Тело охватило давно забытое ощущение. Кожа и кости плавились, словно воск. Гриндельвальд сжался, потеряв в росте, зато в боках появилась заметная округлость. Пальцы стали короче и толще, ботинки оказались велики. Отдышавшись после неприятной трансформации, Геллерт подошел к зеркалу. — Не сомневаюсь, что ты не стал делиться со своим близким другом никакими подробностями, — произнес он чужим голосом, который, впрочем, не скрывал едкой насмешки. — Уверен, что Элфиас Дож никогда бы не одобрил сотрудничества со мной. — Не ожидал, что ты узнаешь его, — сухо ответил Альбус. Он подошел немного ближе и после короткого «позволишь?» парой заклинаний изменил плохо сидящую на новом теле Геллерта одежду. — Дож как-то слишком быстро лысеет, — заметил тот. — Геллерт, я прошу тебя… — Альбус с непривычной уверенностью смотрел в его новое лицо, не спешил, как обычно, отвести взгляд в сторону. Гриндельвальду это было неприятно. — Чуть не забыл, — Дамблдор отошел к своему саквояжу и достал оттуда узкую, прямоугольную коробку, — это точная копия палочки Дожа. Сдашь ее при входе в Азкабан. И, опережая твое оживление, сразу добавлю: она ненастоящая. И в его словах Геллерту послышалась плохо скрытая жестокость. Как будто бесконечные насмешки Гриндельвальда смогли, наконец, пробить его броню из безразличия. А может, он просто пожалел о своей вчерашней доброте.***
Они аппарировали и оказались у самого берега бушующего серого моря. Соленый влажный воздух забирался под одежду, донося до них ледяные брызги. Присутствие дементоров чувствовалось уже здесь: морозная холодность и безнадежность под темным, мрачным небом. Геллерт непроизвольно сжал локоть Альбуса, за который держался во время аппарации. И тут же отпустил его, делая шаг в сторону. В конце концов, он видел вещи и пострашнее этих тварей. Азкабан, внушительный и безысходный, виднелся впереди. Дамблдор направился к нему уверенным шагом. «Зачем я здесь? — вдруг подумал Геллерт. — Куда так спешу? Быстрее победить этого Риддла? Чтобы что? Вернуться в точно такую же тюрьму? Где вместо дементоров сводить себя с ума буду я сам?..» Внутри что-то протяжно, гулко завыло. Гриндельвальд посмотрел на своего спутника, который, казалось, не чувствовал ничего необычного, шел вперед, все такой же непроницаемо сосредоточенный. Гул становился громче, и Геллерт уже мог различить в нем отдельные голоса. Стонущие, кричащие от боли… В глазах потемнело. Гриндельвальд остановился, стараясь заглушить навязчивый шум. Через него еле слышно пробивался голос Альбуса. Неужели и он присоединился к тем, другим, от которых не было никакого спасения?.. «Но когда я?.. Не мог же я…» Тьма отступила так же внезапно, как и обрушилась на него. Геллерт открыл глаза, все еще не вполне придя в себя. Рядом с ним парил сияющий феникс, озаряя все вокруг серебристым сиянием. Альбус смотрел на него, даже не пытаясь скрыть беспокойство: — Геллерт, я… — проговорил он, — я должен был знать, что ты почувствуешь их издалека… — он в каком-то порыве протянул руку к Гриндельвальду, но одумался и снова опустил ее. — Нужно было сразу вызвать патронуса. — Так и знал, — плохо справляясь с онемевшим языком, начал Геллерт, — так и знал, что твой патронус — феникс. Дрожь в ногах почти прошла, и он сделал пару шагов: — Пойдем; чем быстрее все это закончится, тем лучше. Феникс кружил вокруг них, отгоняя непрошенные мысли и сосущее чувство отчаяния. Он остался с ними, даже когда Альбус сдал свою палочку. Вот только патронус не спасал от тоски другого рода. От тоски, исходящей от бесконечных камер, от крошечных окошек, от голосов заключенных. Геллерт поймал брошенный на него украдкой взволнованный взгляд Дамблдора. И от этой заботы стало отчего-то еще тоскливее. Морфин Гонт вызывал невыносимое желание отойти в сторону и как следует вымыть руки. Он сидел на полу, похожий на груду старого тряпья. От мужчины исходил едкий запах прокисшего пота. Геллерт смотрел на этого грязного человека со спутанными грязными космами, редкими зубами и отвратительной, рыхлой кожей и силился представить, как выглядел он сам в своей камере. Хотелось верить, что не так. А ведь этот человек провел в заключении гораздо меньше времени. Не вовремя вспомнились застенки МАКУСа. Дамблдор, казалось, не замечал ни уродства их собеседника, ни исходившей от него вони. Он был так же вежлив и спокоен, как во время разговоров с Геллертом. Терпел ли он Гриндельвальда так же, как терпит сейчас Морфина?.. — Мистер Гонт, меня зовут Альбус Дамблдор, а это мой друг, мистер Элфиас Дож. Мы хотели бы задать Вам пару вопросов об убийстве семьи Риддлов, если Вы не возражаете, — он смотрел на сидящего на полу камеры Гонта снизу-вверх и, кажется, испытывал от этого некоторое неудобство, но встать мужчину не попросил. Гонт молчал и зло смотрел на них из-под спутанных волос, морщась от исходящего от патронуса слабого мерцания. — Мистер Гонт, — снова произнёс Альбус, — прошу Вас, нам очень нужна ваша помощь. Морфин зашевелился, тут же заходясь влажным кашлем. Он сплюнул на землю прямо к щегольским ботинкам Альбуса, но тот не шелохнулся. Ладно, Геллерт, он за свою жизнь много чего насмотрелся и вытерпел, но как Дамблдор, чистоплотный школьный директор, справлялся с брезгливостью? — Помощь моя им нужна, — откашлявшись, пробормотал Гонт, поднимаясь, — а мне-то до этого что? — Если Вы нам поможете, возможно, Вам смягчат условия содержания, — Геллерт усмехнулся близости их с этим получеловеком положений. — Кроме того, мы вообще сомневаемся, что это Вы совершили преступление. Когда Гриндельвальд уже решил, что мужчина их попросту не понимает в силу своего слабоумия, тот вдруг злобно захрипел: — Не я? Не я?! Не я убил семейку, так, что ли? Грязные, грязные магглы, всех их перебил, и сынка их, не сомневайтесь. Я долго этого ждал, долго. Отец будет доволен, доволен… — тут по его лицу прошла тень практически животного ужаса. — Отец. Кольцо, где оно? Я потерял его, кольцо, — неразборчиво затараторил Гонт, — отец меня убьет. Альбус и Геллерт переглянулись. — Какое кольцо, Морфин? О чем Вы говорите? — Вы видели кольцо? Вы его нашли? Эта потаскушка, это она его потеряла — не я. Она вернулась за ним и забрала, — Морфин осел на пол, закрывая голову руками, — отец меня убьет… Он уже не говорил, а подвывал, кусая высохшие губы. Гриндельвальд отвернулся. Вот оно, его будущее. Не через десять, так через двадцать лет он будет так же омерзителен, так же подобен грязному зверю. Альбус тем временем опустился на пол камеры и положил руку на плечо узнику: — Морфин, успокойтесь. Ваш отец не придет за Вами, он умер, — Гонт его не услышал. Тогда Дамблдор осторожно приподнял его лицо за подбородок, заглядывая Морфину прямо в глаза и куда-то за них, в самую суть мужчины. Геллерт наблюдал, как Альбус копается в воспоминаниях Гонта, несомненно, столь же непривлекательных, как и его наружность. Крестражи крестражами, но у Геллерта были и более важные темы для размышлений. В круговороте внезапно обрушившихся на него событий и из-за этой чертовой бессонницы он совершенно не думал о самом главном: о своем побеге. Потому что возвращаться в Нурменгард он точно не собирался. По крайней мере, как пленник. Но с чего начать?.. Обойти клятвы, возможно, ему бы удалось, но справиться с наложенным Альбусом заклинанием… Это было гораздо сложнее. Если только он сам не снимет его. Хотя бы на время, хотя бы пока Геллерт не выкрадет Палочку. Вот только как вернуть Ее верность? Убить Альбуса? Оплетающие его руку шрамы обетов тут же отозвались предупреждающей болью. Даже если бы клятвы его не сдерживали, Геллерт был не уверен, что смог бы. Ему приходилось быть честным перед самим собой и признать это. В конце концов, однажды он уже совершил огромную ошибку: недооценил их с Альбусом связь. Значит, что оставалось? Завоевать доверие Дамблдора, поставить их в ситуацию, где тому придется снять запрет с магии Геллерта? А, может, и пойти за ним? Гриндевальд с горечью прогнал эту мысль. Сколько можно уже уповать на несбыточные надежды… — Элфиас? Элфиас. Геллерт вспомнил, что сейчас Альбус обращается к нему: — Да? — Я получил все, что нам нужно. Мы можем идти, — с сожалением посмотрев на Гонта, он еще раз коснулся его лица, погружая мужчину в сон. Феникс уже начал терять прежнюю яркость, и Геллерт инстинктивно старался держаться ближе к Дамблдору, пока они не вышли из скорбных стен Азкабана: — Знаешь, Альбус, говорю тебе с высоты своего богатого опыта: это самая мерзостная тюрьма на свете.***
Когда они вернулись в гостиницу, Альбус сразу же пригласил Геллерта пройти в свою спальню: — Я хочу показать тебе воспоминания, которые я забрал у Морфина. Конечно, он никого не убивал, — объяснил он. — Риддл старательно подправил ему память. Гонт даже и не догадывается, что кто-то покопался у него в голове. Комната Альбуса, в точности такая же, как та, в которой спал Гриндельвальд, все же носила на себе четкий отпечаток временного хозяина. Книги были повсюду, а возле них — исписанные куски пергамента. Покрывало было откинуто в сторону, но не снято с кровати полностью, как будто Альбус не спал, а только ложился ненадолго отдохнуть. Неужели и он мучился от бессонницы? Или просто был слишком занят работой? Впрочем, как только они вошли, быстрым движении руки Дамблдор привел постель в порядок. Он подвел Геллерта к столу, на котором среди бумаг стояла небольшая металлическая чаша, украшенная рунами — думоотвод. Гриндельвальд рассматривал его с интересом: он так и не решился завести свой. И не столько из-за страха, что кто-то украдет его воспоминания, а из-за того, что сам он не хотел лишний раз сталкиваться с ними. — Ты когда-нибудь пользовался думоотводом? — Альбус вытянул серебристую нить из своего виска. — Нет, но представляю, как он работает, — Геллерт с готовностью наклонился над чашей, всматриваясь в клубящееся содержимое. — После Вас, — улыбнулся он. И они вместе погрузились в воспоминания Морфина. Гриндельвальд осматривался, вглядываясь в четкие, но одновременно далекие очертания очень грязной, заросшей паутиной и даже на вид дурно пахнущей комнаты. Морфин сидел в кресле у тлеющего очага. Как оказалось, и до заключения человека он напоминал весьма отдаленно. Вот по этой самой причине Геллерт и считал идею о чистоте крови вздором. Магия слишком ценна, чтобы рисковать вырождением волшебников в подобных тварей из-за кровосмешения. Тут кто-то громко постучал в дверь, мужчина дернулся, просыпаясь, и поднял правую руку с зажатой в ней волшебной палочкой и левую — с коротким ножом. Дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял высокий, бледный юноша. Геллерт невольно засмотрелся на его точеное, бесстрастное лицо. Он не ожидал, что трусливый Том Риддл окажется так поразительно хорош собой. Взгляд Волдеморта медленно прошелся по лачуге и остановился на сидевшем в кресле мужчине. Каждое его движение сочилось медленным притягательным превосходством и завораживающей опасностью. Гриндельвальду стало до крайности жаль, что этого несомненно очень одаренного мальчика некому было понять и направить. Несколько секунд Морфин и Том вглядывались друг в друга, затем мужчина, покачиваясь, поднялся на ноги, отчего по полу с дребезгом и звоном покатились стоявшие у кресла пустые бутылки. — Ты! — взревел мужчина. — Ты! И он, взмахнув ножом и волшебной палочкой, бросился на Риддла. В ту же секунду красиво очерченный рот Тома скривился, и юноша издал странный шипящий звук. Морфин резко остановился. Повисло долгое молчание, гость и хозяин разглядывали друг друга. Нарушил молчание Гонт: — Ты говоришь на нем? — Да, я на нем говорю, — ответил Риддл. Он вступил в комнату, отпустив дверь, и та захлопнулась за ним. Геллерт все с большим интересом смотрел на Волдеморта. Он никогда не встречал змееустов, и если Морфина эта черта еще больше уподобляла животному, то Тому она придавала странное очарование. Его лицо теперь выражало отвращение и глубокое разочарование, но на нем не было ни капли страха. — Где Марволо? — спросил он. — Помер, — ответил хозяин дома. — Помер много годков назад, а то как же? Риддл нахмурился. — Кто же тогда ты? — Морфин, кто же еще. — Сын Марволо? — Ясное дело, сын, а… — Морфин отбросил волосы с грязной физиономии, чтобы получше вглядеться в Риддла, и в это мгновение все, происходившее вокруг, потеряло значение и сжалось до размеров кольца с черным камнем на руке Гонта. Геллерт знал, что за знак изображен на этом камне. И в том, что это за камень, сомнений быть не могло. Гриндельвальд чувствовал, знал, что это он. На пальце этого грязного мерзкого животного был второй из Даров Смерти. Геллерт незаметно посмотрел на Альбуса, но тот либо не заметил кольцо, либо смог скрыть свое возбуждение. Тем временем воспоминание продолжалось: — А я тебя за маггла принял, –прошептал Морфин. — Здорово ты на того маггла смахиваешь. — Какого маггла? — резко спросил Риддл. — Маггла, в которого сестра моя втюрилась, он тут в большом доме при дороге живет, — сказал Морфин и сплюнул на пол между собой и гостем. — Ты на него здорово похож. На Риддла. Только он теперь постарше будет, нет? Постарше тебя, коли присмотреться… — Морфин казался пьяным, его пошатывало. — Он, понимаешь, вернулся, — глупо прибавил Гонт. Волдеморт пристально глядел на Морфина. Геллерту был хорошо знаком этот взгляд, он сам так же рассматривал потенциальных противников, прикидывая, чего они стоят. Затем Том придвинулся поближе к Морфину и спросил: — Значит, Риддл вернулся? — Ага, бросил ее, и правильно, гнида такая, мужа ей подавай! — сказал Морфин и снова плюнул на пол. — Обобрала нас, понял, перед тем как сбежать! Где медальон-то, а, медальон Слизеринов, где он? Морфин снова распалился, взмахнул ножом и закричал: — Осрамила нас, потаскушка! А ты-то кто таков, заявился сюда, с вопросами лезешь? Все уж кончилось, нет, что ли?.. Все кончилось… Он глянул в сторону, покачнулся, Волдеморт сделал быстрый шаг вперед, напрягшись, как хищник перед броском. И в этот момент наступила неестественная тьма… Альбус неожиданно сжал локоть Геллерта, и они оба снова оказались в номере гостиницы. — Начиная с этого мгновения, Морфин ничего больше не помнит, — сказал Дамблдор. — Проснувшись на следующее утро, он обнаружил, что лежит на полу, один. А перстень исчез. — Значит, вот он, наш следующий крестраж, — совершенно спокойно отозвался Гриндельвальд, убрав руки в карманы, чтобы скрыть нервную дрожь в пальцах, — кольцо его деда. Он бросил еще один внимательный взгляд на Альбуса, но тот снова ничем не выдал каких-то особых чувств относительно этого кольца. Значит, не заметил. Гриндельвальд лихорадочно соображал, как ему и дальше скрывать этот факт от старого друга. В один момент и крестражи, и побег — все это отошло на второй план. Два Дара из трех совсем близко. Он должен заполучить их. — Думаешь, есть надежда, что он спрятал его на месте убийства? — задумчиво спросил его Альбус, вырывая Геллерта из размышлений. — Вряд ли, я бы никогда так не поступил. Слишком опасно. Но раз ты говоришь, что он опасности не признает и считает себя неуловимым, надежда все равно остается. Хотя бы мы сможем найти там еще какие-то зацепки. — Вот и я так думаю, — согласился Дамблдор, — кроме того, не знаю, заметил ли ты… — сердце Геллерта пропустило удар, — он говорил про медальон. Гриндельвальд кивнул, успокаиваясь. — Это, конечно, всего лишь предположения, но я думаю, что следующим крестражем является именно он. — Медальон его предка, подтверждающий «святость» его чистой крови. Да, ты наверняка прав. И все же, — добавил Геллерт, сдерживая возбуждение в голосе: — мне кажется, что начать стоит с кольца. — Я согласен. Отправимся туда завтра же, — кивнул Альбус.***
Когда они прибыли в дом Гонтов, Гриндевальд едва сдерживал лихорадочное волнение. Благодаря магии Альбуса он снова провел спокойную ночь, несмотря на все потрясения предыдущего дня. Он долго не мог решить, попросить ли друга о помощи или же воспользоваться бессонной ночью для размышлений о Камне и побеге. Кроме того, было что-то в этом всем унизительно интимное, слишком личное. Но все же, когда после ужина повисла долгая, неловкая пауза, Гриндельвальд не смог отказать себе в этой слабости. Ясная голова ему завтра пригодится, решил Геллерт. Альбус согласился, и в его глазах промелькнуло что-то не совсем ясное, какое-то едва ли не радостное оживление, отозвавшееся в груди Геллерта жаркой, стонущей болью. На утро же все было забыто, кроме предчувствия скорого свидания со Смертью. Он еще помнил, что таким же огнем был охвачен в день, когда решился украсть Палочку у Григоровича. Он не сказал об этом Альбусу, но в глубине души уже знал — сегодня они найдут крестраж. Теперь, когда вонь можно было не только вообразить, но и почувствовать, лачуга Гонтов казалась еще отвратительнее. Впрочем, это уравновешивалось отсутствием самого омерзительного в ней — хозяина. — Альбус, используй проявляющие чары, — посоветовал Геллерт, оглядывая комнату. — И что бы я без тебя делал, — пробормотал недовольно Альбус, уже заканчивая сложный пасс палочкой. — Appare Vestigium. Золотой вихрь осветил на мгновение убогую комнатушку, а затем завис в воздухе, указывая, где в этом доме использовали магию. Несколько вспышек у кресла, видимо, здесь Том изменил память Морфину. Еще пара беспорядочных всполохов в нескольких местах, но, главное, четкий, мерцающий золотом след на полу, в отдалении от входа. Уже не в силах сдерживать дрожь в голосе, Гриндельвальд окликнул Альбуса: — Смотри, там, на полу! Но Дамблдор, очевидно, и сам все заметил. Его лицо исказила странная, пугающая гримаса. Геллерт никогда не видел его таким и даже представить не мог, что умное, благородное лицо друга может выглядеть так. В полубезумном исступлении Альбус подошел к мерцающему следу и резким движением палочки вскрыл старые половые доски. Его руки отчаянно тряслись. В следующую секунду одновременно произошли несколько вещей: повинуясь еще одному рваному пассу, кольцо выплыло из тайника, приподнимаясь на полом; Альбус с отчаянием раненного зверя бросился к кольцу; а Гриндевальд, отдаваясь какому-то внутреннему порыву, бросился ему наперерез, в самый последний момент сбивая друга с ног. Падение не отрезвило Альбуса — он боролся в руках Геллерта, стараясь дотянуться до кольца. Хотя Геллерт уже прекрасно понимал, что дело было, разумеется, не в кольце, а в Камне, который Дамблдор тоже заметил и просто надеялся скрыть это от Гриндельвальда. Они, как и всегда, оказались слишком похожи. Геллерт, надеясь, что клятва не сочтет это нарушением условия, залепил Дамблдору пощечину: — Альбус, приди в себя! На нем же наверняка проклятье! Где-то на самом краю сознания прошла шальная мысль: если бы он не остановил друга, тот почти наверняка умер бы здесь. И Геллерт был бы свободен. С двумя дарами. Но думать об этом уже было поздно. Альбус поднял на него опустевший взгляд и прекратил борьбу. Его сотрясала мелкая дрожь. И с ужасом Геллерт понял, что голубые глаза покраснели и блестят от едва сдерживаемых слез. Гриндельвальд рискнул отпустить Альбуса. Тот, к счастью, остался спокойно сидеть на полу. Геллерт надел кожаные перчатки, быстро достал из кармана платок и как можно осторожнее завернул в него кольцо. Его руки тряслись не менее отчаянно, его вело, как пьяного. И все же он заставил себя спрятать Воскрешающий камень в карман, а затем повернулся к Дамблдору: — Пойдем, я выведу тебя на воздух. Нам пора отсюда уходить.