Сойди же, сойди только В мир одиночества, В этот не-мир не от мира сего: Внутренний мрак, Отрешенность, безличье, Увядание мира чувств, Опустошение мира любви, Бездействие мира души. Это путь первый, второй Путь — такой же: не движенье, Но отказ от движенья; пока движется мир Сам собою по торным дорогам Прошлого и будущего Т.С. Элиот
Первый день не принес результатов, но Геллерт был уверен, что рано или поздно какая-нибудь зацепка им попадется. Так он нашел Палочку. И именно след из подсказок, выуженных из книг в школьной библиотеке, из редких работ в букинистических лавках, из писем, из разговоров с незнакомцами привел его однажды в Годрикову впадину. Когда вечер склонился к полуночи, Альбус устало потер глаза и предложил оставить поиски до утра. Ужин прошел в усталой мирной тишине, и Дамблдор пригласил Геллерта задержаться на бокал вина, на этот раз десертного. Они пили сладкое сицилийское вино, всматриваясь в оживленную темноту за окном. Дамблдор медленно смаковал каждый глоток, пока Геллерт уверенно подливал себе еще, пытаясь смыть свои кровавые сновидения винным багрянцем. — Миндальное вино очень редко встречается вне Италии. Найти его в Лондоне — большая удача, — с приятной улыбкой поделился Альбус. Все эти пустые разговоры о сицилийском миндале и хорошей погоде были еще хуже напряженного молчания, хуже молчаливого осуждения. Всю жизнь Гриндельвальд ненавидел прятаться, а теперь ему предлагали скрыть себя под покровом вежливого участия. — Так и не спросишь? — резко сменил он тему. — О чем? — на мгновение отстраненность сменили усталость и тоска, готовность к тяжелому разговору. Ах, это вечное смирение, Альбус! Геллерт неприятно усмехнулся: — О моих крестражах, конечно же. — Я уверен, что твоя душа в целости. Полусуществование, на которое себя обрекает Том, — не для тебя. Насколько я помню, ты хотел стать хозяином смерти, а не прятаться от нее по углам. — Я изучал их какое-то время, — признался Геллерт. — Думал, может, смогу усовершенствовать принцип сохранения части души после смерти ее хозяина. Но мне не хватило времени. Да я и не думаю, что это в принципе возможно. — Времени? — Я начал работать над этой идеей около 1945-го, когда понял, что дуэль неизбежна. — Ты думал… что я убью тебя? — спросил Альбус как-то сдавленно. — Я рассматривал разные исходы нашей встречи, — спокойно подтвердил Гриндельвальд. Реакция на эти слова была скрыта от Геллерта за толстым слоем льда в глазах Дамблдора. Альбус помолчал какое-то время: то ли ушел в свои мысли, то ли не был уверен, что сможет продолжать этот разговор. Вдруг он спросил, не справившись с любопытством, а может, винной сладостью: — А какие заклинания ты все же попробовал? — он с осторожностью всматривался в лицо старого друга. Геллерт усмехнулся. Что мог он рассказать Альбусу? Какую из множества кровавых сказок? Сказку о жертвенности? О том, как Гриндельвальд должен был умереть еще в далеком тридцать третьем от рваной отвратительной раны, рассекшей его живот? Ему тогда едва хватило сил аппарировать в Нурменгард. Геллерт уже готов был расстаться с жизнью, вот так, бесславно, сбежав от битвы, когда увидел одного из самых молодых своих аколитов, испуганно наблюдавшего за ним. Волшебник был еще слишком юн, чтобы участвовать в сражениях — Геллерт сам же показательно не пустил его воевать. Гриндельвальд решился мгновенно. Какое молодое сердце не захочет стать жертвой революции? Спасти своего предводителя? Пара ласковых слов, слабеющий голос, тускнеющий взгляд — и вот парень уже опустился на колени и, пока Геллерт шептал давно заученные слова заклинания, вскрыл свой собственный живот, отдавая Гриндельвальду свою кровь, свою силу, добровольно лишая себя жизни. И повторяя, как мантру: «Ради общего блага». Когда Геллерт очнулся от беспокойного забытья, рядом с ним лежал совершенно иссушенный труп молодого человека, чье имя он так и не вспомнил. Он же сам был совершенно здоров — только кожа так и осталась мертвенно белой. Или, быть может, сказку о предательстве? Об одном из самых долгих сражений уже под самый конец войны? Оно длилось почти два дня, Гриндельвальд потерял десятки своих людей, а вчетверо больше солдат продолжали наступать, приближаясь к замку. Геллерт аппарировал в самую середину битвы, коротким движением руки отослал Винду и еще двух своих приближенных аколитов обратно в Нурменгард, а затем произнес всего несколько слов, высвобождая из Старшей палочки ослепительную вспышку белого света. Секунда режущей белизны — и вокруг не осталось ни одного живого человека. Не выжили ни его противники, ни сторонники. Он стоял, пошатываясь, в одиночестве среди поля обугленных тел, пока Винда не забрала его. Сказку о мудрости? Ту, что он сам боялся вспоминать?.. Магия Альбуса кельтская, неотделимая от сил природы, от зелени, от жизни. Магия Геллерта — германская, северная. От нее веет холодом и смертью. Когда Альбус предал его, а после не ответил ни на одно из бесконечных писем — просящих, умоляющих, убеждающих, завлекающих, злых, полных ненависти, — он понял, что теперь всегда будет один идти к своей цели, что он должен отречься от всего, что может ему помешать. И избавиться, наконец, от теплого, пахнущего лугами ветра, манящего его назад. Геллерт верил в легенды и предания, а, впервые сжав в руках хлесткую бузину, он потерял последние сомнения. Он хотел силу, он хотел знания. И в жертву он мог принести очень многое. Это дерево часто принимают за ясень, но Геллерт знал, что ему нужен тис. Воскресающее дерево, дерево смерти. По старым текстам он шаг за шагом восстановил старинный ритуал. Древняя сталь, увитая рунами, — между ребер. Веревку — на шею. И старогерманская полупеснь-полуворожба. Его тело приподнялось над землей и повисло на ядовитых ветвях сожженного молнией и снова ожившего старого тиса. Повешенный пронзенный провидец девять бесконечных дней и девять долгих ночей провел между жизнью и смертью, хранимый рунами и верой в свою правоту. Геллерт знал, что никогда больше он не испытает такой боли и такого экстаза. Он вернулся совершенно поседевшим с незаживающим шрамом на боку и способностью видеть так же далеко и ясно, как Хугин и Мунин. Даже если он совсем не хотел смотреть. А пьянящие ароматы июля больше не тянули его назад. Он превращал людей: и живых, и мертвых — в свои марионетки; он подчинял чужой разум, чувствуя, как тот ломается в руках, как высохшая ветка. Он воскрешал, он убивал без счета, ранил, пытал… Дамблдор всматривался куда-то в глубину его зрачков — Геллерт отвел взгляд. Рассеянно провел рукой по лишенным цвета волосам: — Не к ночи, Альбус, — сказал он с невеселой улыбкой. — Боюсь, иначе ты не сможешь заснуть. — Ты прав, я прошу прощения, — Дамблдор как будто и сам увидел ответ в темноте чужих глаз, — ты не обязан мне отвечать. А потом вкрадчиво добавил: — Скажи мне только: тебе не страшно было? Что придется платить? Геллерт ответил после небольшой паузы, вглядываясь в ночное небо за окном: — С каждым разом это имело все меньшее значение, — а потом сказал еще тише: — С каждым разом все вокруг имело все меньшее значение.***
Уже третью ночь подряд Геллерт не мог заснуть. Он боялся, что откроет глаза и снова окажется в каменном одиночестве. Он боялся, что сегодняшние воспоминания протянут к нему свои мертвенно-холодные руки и утащат на самое дно его бесконечных кошмаров. Уютная темнота спальни глумилась над ним, подводя к самому краю сновидений, а Гриндельвальд из последних сил старался удержаться на поверхности. Под самое утро он соскользнул в беспокойное забытье. К завтраку он вышел поздно, хмурый и уставший, и, пропустив пожелания доброго утра, сказал: — Я вспомнил, откуда я знаю его второе имя. «Священные двадцать восемь», — Альбус все еще не улавливал его мысль, и Геллерт раздраженно вздохнул: — Марволо Гонт, наследник одной из старейших чистокровных семей. Которые, кстати, утверждают, что один из основателей твоей школы — их предок. Угадай, какой именно. — Салазар, — взволнованно ответил Дамблдор, отставляя в сторону свой чай. — Это бы объяснило, как Том смог открыть Тайную комнату… Пару мгновений спустя Альбус уже раскладывал на столе пергамент, чтобы запросить из архива информацию о ныне живущих Гонтах. — Как ты о нем узнал? — Когда пытался найти наследников Певереллов. Однажды мне попался ваш «Справочник чистокровных семейств»; там были перечислены двадцать восемь старейших британских магических родов. Среди них и был этот Марволо. — Я припоминаю эту книгу. Она вызвала очень много недовольства в свое время. Но изучать ее у меня желания не было. Как и интересоваться этими «священными» двадцатью восемью, — Альбус отвечал рассеянно, занятый письмом. — Хорошо, что интересы у нас с тобой разные. Надеюсь, что мое предположение об их родстве подтвердится и что это тот самый Марволо. Будет с чего начать поиски. Геллерта захватывало знакомое чувство азарта, в конце концов, не так уж это и отличается от охоты за Дарами. Он внимательно посмотрел на Альбуса, стараясь найти на его спокойном лице признаки такого же возбуждения. Но тот, к разочарованию Гриндельвальда, оставался спокоен и сосредоточен. В ожидании ответа из архива они продолжили свои вчерашние поиски. Геллерт едва ли мог вчитываться в однообразные заметки — сказывались беспокойные ночи. В какой-то момент он все же провалился в короткий сон прямо за столом, уронив голову на грудь, а когда резко проснулся, рот вязало от тлена и кошмаров. Гриндельвальд поднял взгляд на Альбуса, но тот сделал вид, что ничего не заметил. Сова вернулась достаточно быстро. Дамблдор торопливо отвязал письмо от ее лапы и пробежался по нему взглядом. — Марволо Гонт уже скончался. Его единственный сын, Морфин, сидит в Азкабане за убийство трех магглов, — он сделал небольшую паузу, — Томаса, Мэри и их сына, Тома Риддла. Геллерт не смог сдержать торжествующей усмешки: — Что ж, теперь ясно, отчего юный Риддл решил сменить свое имя. Не хочет он знаться со своим маггловским прошлым. Да и, к тому же, столько Томов в одной семье… Словом, его можно понять. Альбус проигнорировал эту ремарку. — Они были убиты в 1943-м году, в тот же самый год, когда Том сделал второй крестраж. Странное совпадение, не находишь? — Думаешь, Морфин сидит не за свое убийство? — Думаю, что нам придется навестить его в Азкабане. Я составлю прошение министру, уверен, он пойдет нам навстречу, — Альбус снова взялся за перо. Гриндельвальд скривился: — Зачем я тебе там нужен? Не подумай, что я имею что-то против дементоров и тюрем в целом, Альбус, но, тем не менее, я предпочел бы избежать этого визита. — Нет, я не могу оставить тебя одного, прости. Да и заклинание этого не позволит. Он прищурился и со слабой улыбкой добавил: — Тебе нечего бояться, с нами будет мой патронус. — Я не сказал, что я боюсь их. Хотя, думаю, если бы ты был лишен возможности защищаться от этих тварей, тебе бы они тоже не нравились. — Они и так мне не нравятся, зверство держать их вблизи от заключенных, — Альбус покачал головой. — А невозможность вызвать патронус — действительно серьезная плата за черную магию. — Да, последний раз я видел своего, когда мне было лет пятнадцать. С тех пор вызвать его мне не удавалось, — подтвердил Геллерт. — И кто это был, если позволишь спросить? — Горностай, — с неохотой признался Гриндельвальд. — Пожалуй, я вижу некоторое сходство. — И в этом прищуре Геллерту привиделись отзвуки прежнего Альбуса. — Уверен, Игнатий быстро уладит все формальности, и мы уже завтра сможем побеседовать с мистером Гонтом. Тогда тебе понадобится оборотное зелье, — добавил Дамблдор уже серьезнее. — И кого же я буду изображать? — Я припас несколько вариантов. Некоторые из моих знакомых любезно согласились предоставить свои волосы. Разумеется, я только в общих чертах обрисовал, зачем мне они понадобились. — Я кого-то из них знаю? — с интересом спросил Геллерт. — Не думаю. По крайней мере, надеюсь, что ты не настолько пристально следил за моей жизнью. «Надейся, надейся», — усмехнулся про себя Гриндельвальд.***
Альбус заканчивал приготовление зелья, Геллерт со скучающим видом наблюдал за ним, изредка комментируя его действия. Дамблдор отмахивался от непрошеных советов, спорил, но, кажется, был не против компании. Гриндельвальд поглядывал на часы, отчаянно желая, чтобы вечер не заканчивался. Чтобы ему не пришлось снова оставаться один на один со своими кошмарами. Время, к сожалению, над ним не сжалилось. Геллерт ворочался в постели, всматриваясь в темный потолок. Он раз за разом проваливался в короткие, тяжелые сны: кровавые, удушающие. Снова и снова резко просыпался, сотрясаясь всем телом. Распахнув в очередной раз глаза, он откинул влажное от пота одеяло, стараясь успокоиться. И когда Геллерт уже всерьез решил встать и позаимствовать из бара бутылку чего-нибудь покрепче, чем вино, в дверь осторожно постучали. — Геллерт? Разрешишь, я зайду? — услышал он голос Альбуса. — Да, заходи, — ответ прозвучал хрипло, как будто Геллерт только что кричал. А может, так и было. Гриндельвальд привстал на кровати, пытаясь рассмотреть лицо вошедшего. — Что-то случилось? — Нет, я… Я просто подумал, что тебе стоит выспаться перед завтрашним днем, — подбирая слова, ответил Альбус. — Прости, если я вмешиваюсь не в свое дело… но я мог бы помочь тебе уснуть. К сожалению, у нас нет зелья, но, думаю, сонные чары пошли бы тебе на пользу, — мягко закончил он. Геллерт тяжело опустился на подушки. Он не выносил прикосновений к своему разуму, тем более сейчас, когда он был совершенно беззащитен. Но возможность проспать целую ночь без сновидений казалась слишком привлекательной. Альбус терпеливо ждал его ответа. — Хорошо, — произнес наконец Гриндельвальд, напрягаясь, когда Дамблдор подошел ближе к кровати, — спасибо. Альбус осторожно протянул руку к его лицу, легко касаясь виска прохладными пальцами. К счастью, он был без Палочки. Геллерт непроизвольно сжал кулаки, стараясь унять сбившееся дыхание. Он ждал, что в любой момент в его мысли, в его память бесцеремонно ворвется непрошеный свидетель, что Дамблдор непременно воспользуется его уязвимостью. Он уже хотел было отказаться от помощи, когда до его сознания осторожно, едва ли не с нежностью дотронулась прохладная, успокаивающая магия. Как будто на горящую рану положили лечебную мазь. Геллерт и сам не заметил, как целительное умиротворение наполнило его до краев, медленно опуская в черную пустоту забвения. Альбус осторожно закрыл за собой дверь, но крепко спящий Гриндельвальд этого уже не услышал.