The Silence of Gotham

      Сколько сейчас времени? У меня нет ни телефона, ни даже часов. Обильно идут дожди. Кажется, Готэм проливает слёзы. Долго и часто сплю. Если раньше спать днём было для меня чем-то сверхъестественным, сейчас это стало нормой моего жалкого существования.       Слабость одолевает меня. Пугает то, что тремор рук и ног невероятно сильный. Постоянно хочется наполнить чем-то желудок, водой или едой. Как будто весь сок жизни из меня потихоньку выкачивают. Или что-то внутри меня сидит и просит больше энергии. Ненасытное, неудовлетворенное существо не может остановиться. И от этого я чувствую себя отвратительно.       Загнанный в угол зверь. Это единственный образ, яркая и наиболее точная ассоциация, возникающая у меня в голове. О Господи, что же со мной происходит?       Началось все с того, что пищи и питья становилось мало. Мне нечем было заняться, но я и не хотела ничего делать. Утром я ждала, когда позовут к обеду, в обед — к ужину, а ложилась в постель с навязчивой мыслью о том, когда же завтрак. В моей голове вертелись образы яичницы, бифштекса, салатов, молочных пудингов и каш. И это все, к чему свелась моя жизнь? Это даже хуже, чем насилие со всеми изощрёнными издевательствами. Меня превратили в животное, зависимое от ЕДЫ! Моя человеческая сущность, отличающая меня от зверя, прекрасно понимала это. Я ходила подавленной, чувствовала угрызения совести и, естественно, выплескивала содержимое наружу. Самый настоящий яд скопился внутри меня. И этот яд я вместе с желчью выплевывала, словно змея.       Меня пугает неконтролируемая агрессия. Например, сегодня ко мне зашла Экко, что-то пошутила насчёт моего вида, а я закусила обиду. В тот момент на меня напал невероятный гнев, бесовщина. Я ощущала внутри меня темную гнилую сущность, неконтролируемого монстра, которым не могла управлять. Моё бывалое спокойствие теряется. Единственная отрада — дневной сон. И даже он был каким-то озлобленным. После пробуждения не было чувства восстановленных сил и благодарного удовлетворения. Мне не хотелось сказать спасибо просто за то, что дали поспать. Нет, такое бывает только у здоровых людей. Я же чувствовала себя больной и обделенной.       Мне становится все равно. Почему мы так сильно боимся жизни и её сюрпризов? Я вспоминаю своё беспокойство, когда я ещё была на свободе и не попадала сюда. Хотя была ли я на свободе? Кажется, что физически попав в плен, я освободилась духовно от привязанности к этому миру с его ненужной суетой.       Город будет лежать в развалинах и мой труп никто не найдет. Раньше я и подумать боялась о подобном ужасе. Миллионы людей всю жизнь, оказывается, живут в страхе умереть страшной смертью, быть непохороненным. А по сути, разве это действительно так страшно? Какой смысл печалиться о непогребенном теле, если оно все равно уже не имеет никакой ценности? Не так печально выкидывать пустую коробочку из-под сока, как упаковку, полную сладкого напитка. Тело без души, мертвое тело — это такая же выпитая пустая коробочка. Использованный сосуд выбрасывают, и стоит ли жалеть о том, что обесценилось?       Впрочем, я успокоилась. Теперь я понимаю, почему в некоторых странах принято кремировать. Очень практичная штука, на самом деле. И почему люди любят все усложнять? Я никогда не пойму этого, хотя сама все усложняю. Пытаюсь выйти на свободу, чтобы… Что? Мне становится смешно от своих геройских замашек и этой ненужной, глупой нравственности. Честь, достоинство, справедливость, патриотизм… для чего? Для чего я трачу силы вместо того чтобы успокоиться? Для чего я трачу силы, чтобы сбежать и найти свободу там, где её нет? Для чего я трачу силы на ненужные мысли о полиции, работе, моих обязанностях и принципах, если всего этого уже нет? А если бы и было, то важно ли это?       В комнате было тепло и как мне казалось уютно, но это не скрашивало моё состояние. Как назло, я не могла найти Библию и от этого раздражение моё достигло предела. Все против меня. Я попаду в ад, потому что обстоятельства сложились против меня.       Господи, как мне было плохо! Я зарыдала, как дитя, в истерике, глотая слезы. Меня била тоска, хлестала по щекам обида и жалость к самой себе. И это было на настолько отвратительно, что в молитве мне было стыдно перед Богом. Я стыдилась, что внутри я настолько уродлива и грешна, недостойна и жалка. Я боялась, что Бог отвергнет меня, хотя я уже решила за Него в своих мыслях. Я не понимала, что за Него решать не надо. Я была слишком слепа в своей жалости к себе и размышлениях, какая же я все-таки бедная и почему мне так плохо и почему именно со мной случилось несчастье. Я отдалась во власть чувств и перестала думать головой. Я не могла услышать Бога, этот разумный голос внутри себя, будучи поглощена бедой и своими же убеждениями. И молитва моя не имела никакой силы. Как она могла мне помочь? В ней я не обращалась к Богу, а подтверждала свои же убеждения, перечисляя проблемы и недостатки моей жалкой жизни. Выглядело, по сути, как какое-то обвинение, мол, Господи, зачем и для чего ты меня создал, если я расхлебываю сейчас вот это все? Посмотри, сколько у меня проблем, я чувствую себя плохо, меня никто не любит, у меня никого нет, у меня в жизни не было никаких отношений, детей нет, чего там у меня ещё нет? А, точно, мать была наркоманка, я ухаживала за ней, а остальные дети в это время наслаждались своей молодостью, а чем я хуже?       Моя голова походила на раскалённую топку, в которую оставалось только подкладывать все больше и больше дровишек. Так вот, почему ад сравнивают с пламенем? Интересное сравнение, вероятно, ад на земле достигается в беспокойстве мыслей, от которых кипит голова.       Внезапно я почувствовала ясность и просветление, словно облако спустилось и обдало ясностью мой больной разум. В этом чувстве проскальзывало не просто что-то божественное — это был Сам Бог, Его покой, умиротворение, разумность, любовь, уверенность, порядок и совершенство.       Чужие шаги вывели меня из полузабытого состояния, притупили чувства лёгкости и отрешённости. Так всегда бывает с теми, кто только начинает свой путь исправления. Под властью непрерывно колеблющихся эмоций, которые то возникают, то появляются вновь, сложно сохранить постоянство мыслей и стойкую радость. Чувства меняются изо дня в день, из часа в час, из минуты в минуту, а человек не находит удовлетворения. Его сущность ищет дом вечной радости, а не временного прибежища хрустальных эмоций.       Я смотрела на вошедшего человека, как на нарушителя моей идиллии, моего «спокойствия», которого я ещё не достигла вполне. Но мне казалось, что он мешает мне его достичь. Я хотела воскликнуть: «Почему ты не даешь мне побыть одной, разобраться в себе?»       О, я чувствовала себя такой жертвой. Мне казалось, что они специально хотят меня уничтожить, сделать больно и грубо ворваться в мой маленький мирок. Я была уверена, что не смогу долго удержать спокойствие духа, ибо слишком слаба, но я не желала признавать свою слабость. Не единственная же причина — моя слабость? Есть же и внешние раздражители, которые мешают мне достичь желаемого? Мне же нужно было кого-то обвинить в моей слабости, найти злодея и выставить себя жертвой? Только ты забыла, Кара, что от себя не убежишь.       Чтобы понять сущность нашего мышления, достаточно простого сравнения с печкой. Топка, в которую то и дело подкладывают дровишки. Пламя разгорается все больше и больше, пока поток дров и щепок не перестанет поступать в мозг. «Если бы меня не похитили, я бы не сидела взаперти. Мне не хватает свежего воздуха, и из-за этого я раздражаюсь». «Если бы меня держали в нормальном доме, а не в этой пыляке, то я бы не злилась». «Если бы меня заперли в подвале, как нормальные преступники, а не кормили насильно, я бы чувствовала себя по-другому. Во мне бы взыграла жертвенность и я бы несла крест, испытывая от этого удовлетворение».       Все не то, все было не так, и я, недовольная и неблагодарная, с раздражением посмотрела на моего похитителя.       В руках моих стояла дрожь. Конечности покалывало, как бывает после долгого отсутствия физической активности. Происходит подобное из-за того, что у организма возрастает потребность в движении. Особенно у привыкшего к энергичной деятельности человека.       Я сидела, как на иголках. Пол служил мне опорой. Мне было лень даже встать и сесть на кровать, и эта лень спасала меня сейчас от необдуманных поступков. В последнее время глупые и безрассудные, но в то же время отчаянные мысли навязчиво лезли в мою воспаленую голову. Желание ударить, применить силу, вскочить и подраться, показать, в конце концов, до чего меня довели, овладевали мною, как только кто-либо пытался проникнуть в мой маленький мирок спокойствия и самоуединения. В сытости я стала слишком капризной, подобно ребенку.       Я чувствовала себя не в своей тарелке, не в своем теле. Не мой темперамент, не мой характер, но уже было все равно, плевать на все, плевать на всех. Я протянула ноги и похоронила заживо все, за что боролась, ибо не было ни в чем смысла. Я уже ничего важного не находила. — Как самочувствие, Кара Кейн? — мои широко раскрытые глаза пойманной лани уставились на него с неприкрытым желанием вызвать жалость. Но в его глазах я не находила жалости. Я чувствовала себя грязной, слабой и обессиленной, не имеющей никакого преимущества в борьбе. Я была тряпкой, безвольной куклой, сдавшейся и ни на что не годной. У меня не было ни достоинства, ни чести, ни принципов, ни морали, ни нравственности, ни красоты, ни крупицы силы воли и стойкости, которые могли бы вызвать хоть каплю уважения. — Пойдёмте со мной, вам нужно поесть, - Ох, как ты мне надоел со своей едой… Казалось бы, простое предложение покушать с явными признаками добродетели. Но как же я ненавидела носителя уст, который произносил эти слова.       Теперь я явно понимала, как много мы придаем значения словам через чувства. По теории мысль должна быть центральной у здоровых и спокойных людей. Но мои мысли, как и у всех людей, на практике представляли рой. Ненужные обрывки воспоминаний, фраз, предположений, умозаключений. И что может сделать солдат против миллионной армии?       Раздался звонкий хлопок. Может, он не понял, что произошло. Моя ладонь столкнулась с его холодной щекой. Жалкая пощёчина и что? Даже следа не оставило. Наверное, он мог легко остановить этот слабый удар, но не стал. По его реакции не было видно, что я причинила ему сильный вред. Затишье перед бурей? Да плевать. Зачем об этом думать? Может, умру поскорее? Хоть страдания закончу.       Его спокойствие не выводило меня из себя. Я уже поняла, что он просто ждал повода повесить на меня какой-нибудь грешок. Эдакий психологический прием. Я не двигалась с места, медленно наблюдая за его реакцией на эту маленькую неприятную подоплёку. — Раньше вы себе не позволяли такой открытой агрессии, мисс Кейн.       Я молча слушала, не закрывая глаза, не растворяясь в углу, не убегая. Мне было не страшно, но странно. Я ожидала дальнейших действий, но Валеска просто вышел и больше не сказал ни слова.       Через несколько минут, оказавшись в холодном подвале наедине с одиноким жёстким подобием кровати, я потирала запястье. Оно ещё сохранило свежий след тяжёлой хватки. *** — Простишь меня?       Я зарыдала, как дитя, от обиды. Все слёзы, которые копились во мне, выплеснулись наружу. Кто бы мог подумать, что это так сложно?       Он мягко, на себя совершенно непохоже, обхватил мою руку. Ему было все равно, что я чувствую. Я, как ауру, ощущала вокруг себя исключительно отрицательную энергетику, непробиваемый негативный барьер из обиды, брезгливости, ненависти, которая копилась долгое время просто так, без видимой причины.       Первая половина потока брезгливости поступила ещё до того, как я впервые заговорила с ним. Преступник, террорист, убийца. Обоснованно, поэтому как можно… Простить?       Ему было все равно, он давил на меня правдой. Эта правда состояла в том, что прощать надо ВСЕХ. Эта правда состояла в том, что я не отличаюсь от него, не имею права осуждать. Я вправе отдаляться от таких людей, как он, чтобы иметь чистую совесть, но так уж случилось, что это невозможно. — Простишь ли ты меня, если я сделаю что-нибудь хорошее для тебя? Я не хотела этой правды. Для меня, как и для всех людей, правда была насилием, но она очищала.       Христиане просят Бога очистить их драгоценной кровью Христа. Теперь я понимаю, как сильно может быть воздействие вселенской чистоты и истины на наш человеческий слабый организм. Я была не готова. Да и можно ли когда-нибудь подготовиться к этому? Чтобы человек что-то понял, нужно облить его холодной водой, хорошенько встряхнуть и вырвать из зоны комфорта. Нужно показать ему, что не так просто очищаться и принимать правду. Бог так и делает. Если ты просишь у Него чистоты, Он как котёнка будет воспитывать тебя. Ты будешь выть. Слабые сразу сдадутся… Они не захотят такой истины. Им будет комфортно в своём мире и они поймут, что без правды в принципе жить хорошо. Кто-то, кому не захочется жить спокойно, будет и дальше пытаться понять и приспособиться, смириться… Но Бог будет ломать их ещё сильнее, потому что Он знает всю их поднаготную, всю чернь, всю грязь. Он будет кидать их из одной ситуации в другую, пока они не поймут, что они не могут быть святыми и безгрешными и при этом поддерживать связь с миром. — Зачем? Зачем, скажи, ты мучаешь меня? Зачем я нужна тебе, я не понимаю? — я билась в истерике не понятно от чего. — Ты меня слышишь? — настойчиво проговорил Джеремайя. — Ответь на мой вопрос, пожалуйста. Как хорошо он играл. Боже, как хорошо он играл и умел обманывать. Я молчала и ревела, почти выла и стонала от нервов. — Вот видишь, говоришь, что знаешь Бога, но на самом деле ничего ты не знаешь, если не можешь отказаться от себя и простить меня. — я почувствовала, как быстро его рука выскользнула из этого минутного странного прикосновения. Он отпустил меня, показывая, что разговор окончился. — Нет, стой, подожди, — я ухватилась за Джеремайю, как утопающий за соломинку, потому что его слова меня сильно задели. — Я…- эти слова не успели выскользнуть из моих уст. Я почувствовала препятствие, минутная смелость покинула меня. Джеремайя подождал всего одно мгновение, а затем резко одернул руку и покинул меня. Затем я почувствовала, что не все ещё потеряно. Так было нужно.       Беспокойный сон одолевал меня ночью.       Я проснулась не знаю когда. В голове всплывали картинки воспоминаний, несвязных мыслей. Мои думы сводились к философскому размышлению о том, что значит простить? Я находила достаточно ясный ответ. Просто отпустить. Это ведь так легко. Мне же не надо ни любить его, ни заботиться о нем. Так в чем проблема? Я отпущу, обязательно отпущу. Отпустить — значит избавиться от эмоций.       Двери не пропускали свет. Огонёк старой и паутинной лампы накаливания в подвале был единственным источником света. Я заметила движение возле стенной вентиляции. Подобная вентиляция говорила о том, что подвал находился выше привычного уровня размещения цокольный этажей. За стеной были вентиляционные ходы, но они были узкими и непроходимыми. Я смотрела на нетронутую тарелку мясного ужина на столе. Хоть не в углу на полу, как в фильмах. Более менее по-человечески.       По-человечески ещё было то, что дали обувь. Да, в грязных носках неделю ходить - удовольствие сомнительное, но босиком по бетонному грязному полу топтаться, наверное, похуже..       В вентиляции мелькнуло движение. Это же тот кот? Во мне заиграл уже не страх, а интерес. Аромат мясной пищи, вероятно, привлёк его.       В моей голове родилась замечательная идея убить двух зайцев сразу: и кота накормить, и от пищевой зависимости избавиться.       Интересно, когда человек с темпераментом честного человека ограничивает себя в чем-то, ему кажется, что он делает доброе дело. От этого он испытывает жертвенное удовлетворение, как будто становится несколько лучше. Так, Кара Кейн заснула сном ребёнка, и даже светлая улыбка промелькнула на её уставшем исхудалом лице.