Падший ангел

Я открыл глаза резко, вырываясь из сладких цепких грёз, убаюкавших меня ещё в той пустыне. Моё новое пробуждение мало чем отличалось от прошлого: та же головная боль, яркие лучи солнца, врезающиеся в глаза из пустого окна этой комнаты. Что это, больница? Бежевые стены, запах спирта и капельница, стоящая вплотную к моей деревянной койке, этому доказательство. Неужели мне действительно приснился столь реалистичный сон? Нет, здесь все слишком старомодно, можно даже сказать, что всё здесь устарело. Можно рассмеяться, увидев, например, трубку, соединяющую шприц с глиняным кувшином, потому что это даже не резина, а что-то вроде кишок животного. Надеюсь это всё дезинфицировано. Но такое скудное описание комнаты не отобразило всей её красоты. Свет, врывающийся сюда из, как я уже подметил, пустого окна, придавал палате золотые оттенки, и даже каменный голый пол, показавшийся мне вначале частью сырой пещеры, стал похож на произведение какого-то талантливого дизайнера. В этой комнате помимо меня никого не было. Но напротив моей койки стоял исцарапанный стол, на котором находился исписанный блокнот с рядом лежащим карандашом. Помимо них там было несколько сосудов, обклеенных какими-то бумажками. С каждой минутой мне становилось лучше. Сухость во рту уходила, а чувства стали обостряться. Я даже начал припоминать последние события, произошедшие со мной перед тем, как я оказался… здесь. Бородатый мужчина с крайне странным выражением лица заботливо поднимал меня на руки и на зов другого человека вынес меня из того Ада. Мне даже на секунду почудилось, что ко мне явился сам Господь, но я быстро отмёл эту мысль в сторону, понимая, что тут есть только реальные люди. Кто мой спаситель? Я бы хотел найти его и отблагодарить за его поступок, но чем? Перед этим нужно достать что-то ценное, или набраться сил, дабы отплатить ему долг делами. Глубоко в душе я чувствовал, что где-то непременно видел это веселое лицо. Было даже такое ощущение, словно я увидел, если не родного человека, так давнего знакомого, с которым я не встречался со времен школьной скамьи. Портрет этого бородача внушал мне какую-то тревогу, чувство стыда или даже совести, но я никак не мог понять, что же я такого сделал чтобы чувствовать себя так пасмурно — свои более-менее крупные грехи я по пальцам пересчитать могу, учитывая ту занятную новогоднюю оргию, затянувшуюся до конца рождественских выходных. На самом-то деле я действительно почти не грешил, не беря во внимание многочисленные покушения на здоровья людей, провоциирующих меня на эти самые покушения… Я бы еще долго мог разглагольствовать на тему: «Чего я в жизни добился», но вздрогнул всем телом при щелчке двери, отворившейся под натиском одной милой на вид монашки. Почти всё её тело было скрыто под черным халатом, оставляя оголённые места лишь на месте лопаток, дабы крыльям было куда деться, и головы, с макушки которой дождем лились длинные полностью белые волосы, вызывающие у меня сравнение с многолетними ледниками, покоящимися в своём родном доме — в Антарктиде. Лицо этой девушки не обладало какими-то отличительными чертами, но я не мог не оценить правильных контуров этой физиономии: овальная форма с заострением снизу, небольшой треугольный носик, бледно-розовые тонкие губы и круглые солнцезащитные очки, плотно сидевшие у неё на переносице, тем самым скрывая, наверное, красивые выразительные глаза. — Здравствуйте? — неуверенно спросил я, следя за ее движениями. Она, к слову, тоже остановилась в дверях и осмотрела меня, если судить по направлению её носа. Но она полностью проигнорировала меня, отведя взгляд и начав писать что-то в блокноте. — Извините, — терять надежду на то, что мне ответят, я не стал, — где я нахожусь? Когда карандаш перестал чертить по желтой бумаге, она вновь посмотрела в мою сторону и задала вопрос почти безжизненным холодным голосом. — Ты всё не унимаешься, Энель? — как-то противно и едко прозвучали её слова, но я не подал признаков того, что меня что-то выводит из себя. — Энель? Так меня теперь будут звать? — ну, а что я ещё должен был спросить? Я, даже если и не попал в Рай или не стал ангелом, но я явно не в своем мире и точно не в своём теле, значит и имя у меня будет другим. — Даже попав в такую ситуацию, ты продолжаешь глумиться над остальными… — темно пробормотала она и вышла из комнаты, оставляя меня наедине со своими мыслями. Она явно была чем-то недовольна. Но её настроение на данный момент волновало меня меньше всего. Я, если судить по её словам, успел кому-то насолить, скорее всего, и ей в том числе. Но мною был не я, а тот кто был до меня, то есть Энель. И этот Энель создал себе неприятную репутацию, которая будет мне сильно мешать при постройке новой жизни. Обидчивая баба ничего мне не ответила, хоть я и старался быть вежливым. Думаю, сейчас бесполезно вмешиваться в какие-либо дела, так как я должен закончить курс лечения, назначенного мне во время моего отсутствия.

***

Инь вышла из палаты больного. Свернув налево она стала идти по длинному коридору, шаркая по каменному полу своими босоножками. Её наставница, бабушка Фуси, в это время собирала целебные травы, растущие прямо перед окном своей комнаты и не заметила как блондинка зашла в её келью. Молодая монашка облокотилась на подоконник и тихо смотрела за тем, как опытный коллега срезала зеленые высокие стебли и складывала их в плетеную корзину. Бабушка закончила свое дело, выпрямилась и встретилась лицом к лицу со своей ученицей. - Ох, Боги! - вскрикнула она, прикладывая ладонь на правую сторону груди. - Чуть сердце не вылетело! - Инь прикрыла рот рукой, дабы старушка не заметила ее ухмылку. - Фуси-сан, сердце с другой стороны. - Знаю я! - махнула рукой старушенция. - Со страху ты и имя свое забудешь! - но внезапно ее лицо изменило вид. - Ну что, была у него? - Он в порядке... - нахмурилась и девушка. - ...к сожалению. - Ну, зато мы можем быстрее выгнать его отсюда! Даже не понимаю, чего это Мигель с ним возится, вон, с вчерашнего вечера из своей комнаты не выходил - думает! - жестикулировала бабулька сморщенными руками. - Если Энеля не сдать купцам, то по нашим законам накажут Мигеля. Я не хочу чтобы отец пострадал из-за этого урода. - Но-но, деточка, - укоризненно помотала пальцем Фуси перед глазами девчонки, - что тебе говорили насчет сквернословия? Даже на таких противных людей не стоит говорить с гнилью. Ты же знаешь девиз нашего учения? - Свобода. Дух. Милосердие, - с закрытыми глазами, словно прочитав по книге, сказала Инь, расстанавливая недолгую паузу между словами. - Вот! Поэтому даже к Энелю нужно относиться с жалостью. Он, пропавшая душа, поддался греху и теперь, когда он так подвел свою семью, не достоин прощения. Как только он расплатится с торговцами, его нога ни разу не ступит за порог нашего монастыря. - Так будет лучше, - утвердила монашка, снимая с себя солнцезащитные очки, показывая на свет свои полностью черные глаза, казавшимися одновременно уродливыми, по сравнению с глазами других людей, и притягательными своей уникальностью и таинственностью. С самого своего рождения Инь, как ее прозвали в монастыре, терпела повороты судьбы. Сначала от нее отказались родители, поняв какое "чудо" стало их дочерью, потом она жила в одиночестве до четырех полных лет, потому что сверстники боялись ее, называли "монстром", избегали с ней контакта. Лишь к пятому своему дню рождению, она где-то раздобыла солнцезащитные очки, которые скрывали ее уродство. После этого волнения детей успокоились и многие пытались подружиться с ней, стараясь забыть то, что скрыто под линзами. С тех пор прошло пятнадцать лет, Инь заполучила доверие и симпатию практически всего монастыря, стала учиться у старушки Фуси и в свободное от дел время воспитывать маленьких сирот, попавших в их приют. Ее жизнь наладилась, больше никто не вспоминал о маленьком "дефекте", отличавшим ее от других. Кроме Энеля. Этот парень даже в свои десять лет мечтал продать ее в цирк и заработать на этом много денег, но вовремя узнавший об такой задумке Мигель пресек подобного рода мысли и о них никто не узнал. Именно Энель был в числе тех детей, которые агрессивно были настроены против Инь, особенно, когда та пыталась с ними заговорить. Он оскорблял ее, пытался унизить и порой применял свою физическую силу. За многие годы такого общения блондин и сам перестал замечать, как при любом с ней разговоре своим сарказмом принижал ее относительно себя. За все эти семнадцать лет он не переменил об Инь своего мнения и остался единственным, презирающим ее, человеком. - Помоги-ка старухе затащить это в комнату, - кивнула Фуси на плетеную корзинку, намекая монашке на то, что без ее помощи, старухе будет тяжко. Та убрала на время очки в карман платья и пошла на задний двор монастыря, навстречу к своей наставнице. В это время Урог тренировался с другими монахами на отведенной для этих нужд площади. Монастырь Бирки сильно отличался от многих аббатств Синего моря, наверное, был единственным в своем роде. Здесь монахи не молились, не собирали подношения у жителей ближайшего города, но имели свою землю, на которой растили свои продукты и питались исключительно ими. Здесь же жили монахи, которые по некоторым причинам должны были своими физическими параметрами не уступать воинам Шандии, агрессивно настроенным индейцам, славящихся своей силой. Тот же Урог был способен поднимать одной рукой предметы весом по несколько центнеров, а если будет использовать и вторую конечность, то сможет поднять даже тонну. В спаррингах этот брюнет никогда не проигрывал другим монахам, даже если он сражался в половину своих нечеловеческих сил. Нередко его оппонентов приходилось уносить в лазарет, а когда бородач был в плохом настроении, монахи уходили даже с переломами. Но после этого никто не был на него в обиде, ведь все они понимали, что в их проигрыше, в их боли виноваты лишь они сами. Со стороны это казалось дико - калечить собственных друзей до последующего их беспамятства. Но в стенах аббатства были другие законы, чуждые указам внешнего мира. И это касалось не только морально-нравственных норм. Четырнадцать лет назад, когда сам Король Пиратов, Гол Ди Роджер, поднялся на Небесный остров, монастырь помог уставшим и оголодавшим пиратам переждать несколько ночей, пока чинился их корабль. И это не пришлось по душе царю Бирки. Эммануэль рассвирепел, отправил свое войско чтобы разрушить монастырь и выгнать со своей земли чужаков, тех кто не только не стал платить налог на проезд, но и не явился к Его Величеству. Тогдашние монахи были слабы телом, поэтому им оставалось лишь наблюдать за благородством морских разбойников, вставших на их защиту. С тех пор, как половина царской гвардии была изувечена, царь отделил монастырь от своего государства и даже опустился до такого уровня, что позволил своему народу безнаказанно причинять всяческий вред аббатству, начиная с грабежей и заканчивая убийствами мудрецов. Их же перестали ценить как людей. Им завышали цены на рынке, власть перестала давать им свое покровительство, а наказания за преступления ужесточили в несколько раз. Тогда-то население приюта перестало быть сборищем мягкотелых добряков, выпрашивающих милость у горожан. Они начали совершенствоваться физически, развивались умственно и укреплялись духовно. Эти метаморфозы закончились недавно, года три назад, и сейчас монастырь изобилует урожаем, храбрыми воинами и мудрыми старцами. По своей конструкции монастырь стал напоминать маленький город со своей администрацией, госпиталем, продуктовой базой, армией и жилищными районами, где свободно проживало полторы сотни человек, не заботясь о том, что в их обществе скажут об их внешнем виде или манере поведения. Все монахи были друг другу семьей, все они держались друг за друга, кроме одного. Энель еще с малых лет понял чувство одиночества. К четырем годам его мать умерла от голода, лежа в своей постели в собственном ветхом доме на отшибе Бирки. Найса происходила из низшей касты, так что ей было невозможно обзавестись нормальной работой или приемлемым имуществом. И без того бедное существование усугубили приезжие пираты родом с Синего моря. Чудом уцелев после опасного пути, они решили погостить в "белом городе", как его называли люди, и повеселиться за счет местных. Один из них, матрос по имени Чарли, обесчестил молодую девушку и с тех пор она стала жить с позорным клеймом в виде подрастающего сына. Найса воспитывала Энеля одна, при этом поддерживая полуразрушенный дом и маленький огород, единственный источник питания этой маленькой семьи. Но усилий одного родителя не хватало для того чтобы выжить в суровых условиях стратифицированного общества. Найса умерла от голода, а Энелю ничего не оставалось кроме того, как идти и попрошайничать в город. Худого слабого мальчика избивали ребята постарше, унижали взрослые из более высоких каст, но всячески поддерживали такие же нищие. Кто-то подсовывал ему корку хлеба или чашку чистой воды. Энель шатался по городу целый год, изучая улицы, подворотни и укромные места. Тщательно подготовившись, мальчик решил обворовать одного монаха, разгуливающего по рынку с висящим на поясе мешочком с мелочью. Ребенок слышал, что преступления против этой касты не карались, поэтому монахов можно было даже безнаказанно убивать, если у тебя хватит на это сил. В начале всё пошло как по маслу. Энелю даже показалось, что этот странный человек с нестираемой улыбкой на лице даже не заметил, как к нему приблизился сирота. Блондин покинул рынок и спрятался под одним из деревянных мостов, начав пересчитывать добычу. Но как только мешочек раскрылся, сердце мальчика готово было остановиться. Вместо желанных купюр или монет там лежали... орехи. Много орехов. Из-за толщины мешочка Энель даже не почуял, что внутри не было ни металла, ни бумаги. Но это не сильно расстроило ребенка и он стал уминать еду за обе щеки. И чуть не подавился этими же орехами, когда доска над ним скрипнула, а чья-то тень накрыла ребенка с головы до ног. Но вместо ругани или рукоприкладства, Энель услышал мягкий мужской голос. - Вкусно? - спросил Мигель, улыбаясь. Но ответа он не получил, слишком уж запуганным тогда был мальчик. Быстро смекнув, что из малолетки собеседника не выйдет, монах просто схватил его и перекинул через плечо, а потом стал идти в непонятном для Энеля направлении. Тот бился обеими руками о широкую спину мужчины, но, как оказалось, его силы были ничтожны чтобы даже пощекотать Мигеля. Так он попал в приют, под опеку тогда еще молодого монаха. Здешние дети не относились к нему с презрением, у него всегда была еда и он не должен был беспокоиться о крыше над головой. Но он беспокоился. Тот год суровой жизни в трущобах Бирки не прошел бесследно: мальчик чутко спал, приготовившись в любой момент отбиваться от обидчиков, он всегда наровил запасьтись какой-то едой, способной поместиться в его карманах, он никогда не старался подружиться с другими сиротами. Энель не верил людям, даже Мигелю. И это продолжалось ровно до тех пор, пока блондин не решил сбежать из монастыря, почувствовав, что он уже может выживать самостоятельно. Призрак свободной жизни манил его, поэтому под покровом ночи он покинул свою душную келью. Энель отправился в город, думая, что сможет переночевать в трущобах, а на утро отправиться в Скайпию, где, по слухам, было полно свободного места и много урожая. Все шло по плану. Солнце взошло, Энель покинул трущобы и решил пройти сквозь центр города к восточным воротам, стоящим ближе всех к направлению до Скайпии. И если бы не его жадность, то у него бы все вышло. Но глаза паренька наткнулись на нечто дорогое и блестящее. Золотое ожерелье висело на тонкой шее одной старой дамы со скучающим выражением лица. Она плавно шла вдоль главной улицы, даже не озиравшись по сторонам, будто была уверена в сохранности своего украшения. Привыкший к тому, что все люди алчны, эгоистичны и не станут помогать никому кроме близких, Энель захотел стащить с шеи старушки ожерелье и скрыться где-нибудь в подворотне, не думая, что в толпе прохожих окажутся два крепких молодца-телохранителя, которые были вдвое быстрее, выше и сильнее мелкого сопляка. Они прижали его к стене одного из домов и стали обрабатывать по мягкому животу. Им был безразличен возраст ребенка - главное, что они выполняли свою работу, благодаря которой их семьям не приходится голодать. Старушка что-то причитала в сторонке, жалуясь на нынешнее упущенное поколение, а Энель уже перестал думать о боли, так как его сознание плавно, но стремительно покидало его. Казалось бы, вот и его конец, но нет. - Эй, друзья, не желаете ли вы пояснить, как вы обходитесь с нашим братом? - вполне дружелюбно спросил лысый высокий монах, расправив руки в стороны и показывая недругам пустые ладони. За его спиной, держась руками за повозку, наблюдал за избиением молодой Урог, который напросился на вылазку в город с целью продажи продуктов. Здесь эта пара совершенно не ожидала встретить недавно прибывшего к ним сироту. Высокий юноша, Югао, которому было двадцать пять лет отроду, сам когда-то побывал на месте Энеля, но рядом тогда никого не оказалось чтобы ему помочь, и потому любое проявление насилия к детям выводило его из себя, хотя внешне казалось, что он спокоен. - А? - не понял головорез. - Вы что, монашки? Ну и валите к себе в лес молиться, а нам не мешайте! - единственный был плюс этого бессмысленного диалога - амбалы прекратили бить ребенка. - Проваливайте, - сказал второй, - этот ублюдок пытался стащить семейную реликвию одного из дворянских родов! За такое его даже убить можно... но мы всего лишь сделаем его инвалидом. - маниакально, кровожадно пообещал старший из них, жутко оскалившись в сторону монахов. Лысый приподнял брови и обратился к Энелю: - Кража? Но разве эту побрякушку можно съесть? Или, например, укрыться ею от дождя? Защититься от врагов? - Югао скинул с себя мешковатый балахон, открывая вид на свои бугорчатые мускулы. - Запомни, Энель, если ты решил красть, то кради только то, что поможет тебе прожить еще хотя бы день. А деньги... деньги удел грешников! Он резко пригнулся, наклоняясь в сторону амбалов, и прописал стоявшему справа охраннику хук под грудь, от чего тот упал на землю, задыхаясь от боли. В следующую секунду монах резво уклонялся от мощных джебов старшего и, выждав момент, вывихнул ему челюсть ударом ноги. Отправленный ранее в нокаут охранник поднялся на ноги и продолжил зарабатывать себе на хлеб, но был вновь втоптан в грязные облака своей физиономией. - И запомни: мы твоя семья. Монастырь никогда не бросит своего брата в беде... Прошло много лет с того разговора, но Энель ни разу больше не задумывался о том чтобы сбежать из монастыря. Он действительно начал считать это место своим домом и из-за этого он вновь попадал в различные беды. Несмотря на то, что Энель долго сидел в библиотеке, расположенной в одном из помещений монастыря, его навыков не хватало чтобы раздобыть денег для своей семьи и он часто прибегал к хорошо известному ему способу - воровству. Связавшись с одной шайкой бандитов, он крал вещи у богатых жителей Бирки и сдавал их на рынке. Но все время его ловили и Мигелю приходилось постоянно защищать своего воспитанника. Несмотря на жесткие разногласия между аббатством и Биркой, в связи с которыми обоим сторонам можно было не следовать законам друг друга, монахи все равно не одобряли поступков Энеля, называя их "пристрастие к греху". Монастырь не страдал от неурожаев или болезней, поэтому не видел в опрометчивых поступках блондина, вызывающих агрессию со стороны Бирки, никакого смысла. Из-за всего этого руки молодого монаха были в опасности. Сейчас же Энель перестал быть собой. В его тело вселился другой человек и на его плечи легла ответственность за наглого юнца, посчитавшего себя умелым вором. Переселенец еще и не догадывался, что ждет его через несколько минут, а пока он просто лежал в полном покое, обеспеченном двумя рослыми монахами, перекрывшими к нему проход для посторонних лиц...